Невеста Крылатого Змея - Грез Регина 23 стр.

Невольно захотелось Леде подсесть ближе к зажженной лучине, а то и вовсе подойти к Годару и попросить, чтобы обнял. Подле него сидеть — самое безопасное место.

— Где же взять эту Мертвую воду?

Тут и сам Князь голос подал:

— Чуя я, придется мне вместе с Медведем в Заброшенную деревню отправиться.

— А это очень далеко и опасно? — живо спросила Леда, борясь с желанием все же подойти ближе, хотя бы за руку его взять.

— Да не так, чтобы очень… Как раз перед заболотьем, что в Лунную долину ведет. Право, чудно получается: Медведю живая вода для себя нужна, а мне мертвая, чтобы своих людей от морока избавить. А ведь эти зачарованные ключи рядом бегут, корни Старого ясеня омывают, что близ брошенного селения растет. Судьба, знать, нам породниться с Михеем. Если все, что задумал он себе и впрямь сотворит — отдам за него Радуню!

— Да ты что же говоришь-то такое! Опомнись, брат! — запричитала Арлета, на колени свалившись с лавки.

— Вот мое последнее слово: вернется Михей на обеих ногах, назову зятем. Всем он мне хорош и дочь твою будет любить и беречь до последнего своего часа. Никому в обиду не даст и собой заслонит, если понадобиться. А свекровушку-лесовичку мы укоротим, даже не заботься, не позволим молодую обижать.

— Она бабушка интересная, с ней подружиться можно, она много чего знает, — не удержалась Леда, переглянувшись с Годаром. — Да и сама Радуня, ведь не против совсем, а даже и наоборот.

— Ох, сговорились вы на мою погибель! Про себя-то сами, что скажете, шепоток по терему уже катится вовсю, пересуды идут во дворе, долго ли будет наша «русалка» в черной шали ходить, а не сменит ли ее на наряд свадебный?

Леда голову опустила, но все же тихо ответила:

— Недавно еще звалась невестой другого, рано мне о свадьбе думать.

А после вскинула глаза на Князя:

— Годар, ты сейчас, пожалуйста, не спорь, я с вами пойду! Проводим Михея до этой странной деревни, поможем ему набрать живой и мертвой воды, и отправим обратно. Так Медведь себя исцелит и семью Теки от наваждения злого избавит. А мы с тобой дальше… полетим. Ну, скажи, правильно я все рассудила? Чего же нам ждать? Ты хоть раз сам-то бывал в Лунной долине?

— Только мой отец. Давно это было… Первый раз летал о Суженой справиться, истомился ждать свою Луну. А второй раз улетел, чтобы не возвратиться более. Матушку не хотел пережить. Девять лет уже минуло с того дня…

— Все предки твои летали, так уж у вас заведено, значит и тебе надо. Годар!

— Вот ведь прилипла как банный лист!

— Не надо, так я и отлипнуть могу, я никому навязываться не собираюсь!

Арлета тяжело поднялась с колен, прошлась по горнице до стола, оперлась об него руками.

— Поздно прикидываться овечкой, навязалась уже… Да хотя бы на мою шею! Девчонку мою взбаламутила медведями. Дело она говорит, братец, увези-ка ее в Долину да там и оставь! Без русалок у нас в дому ноне тошнехонько.

Годар только рассмеялся и покачал головой:

— Вот кто здесь сговор устроил! Ну, значит, быть по сему… Михея проведаю и назначим день. Хоть и боязно мне тебя брать в дорогу, но и оставить здесь мочи нет, еще чего натворишь опять: удерешь в леса или на гнилую крышу залезешь. На глазах у меня будешь теперь, так мне сподручнее, так спокойнее.

Сердце от радости зашлось, забилось неровно, если бы не стыдилась Арлеты, подбежала бы и расцеловала сама. А Змей будто понял то, загорелись очи желтоватыми всполохами, руки сами потянулись навстречу. А пришлось сказать:

— Иди в светлицу к себе, отдыхай пока. Утро вечера мудренее. Завтра все прочее обговорим.

— Годар, а ты без меня не улетишь?

— Так с Медведем-то до деревни пешком придется идти, ему безногому не угнаться за нами.

— Пешком я тоже люблю, Годар, я умею долго ходить, я вам помехой не буду, правда…

— Иди, иди к себе, а то начала стрекотать как сорока: «Годар… Годар…»

А у самого-то просветлело лицо, тянула губы довольная улыбка, зря старался скрыть. Арлета вытерла глаза кончиком платка:

— Хоть бы вам выпало счастье! Один братец у меня остался, так тебя сестрицей назову, если против не будешь.

Вот с Арлетой обняться было самое доброе дело. А потом к женщинам и Князь подошел, сразу обоих ухватил в охапку, каждую поцеловал в макушку. Только почудилось Леде, что у ее волос все-таки задержался дольше…

Глава 16. Заброшенная деревня

Из Гнездовья выходили на рассвете, Арлета сама провожала до главных ворот, давая последние наставления брату и названной сестре. Только сонная девушка слушала вполуха, зябко поеживаясь от утреннего холодка, ладно еще грела плечо горячая ладонь Змея. Уходили они с Ледой вдвоем, значит, были на то и свои причины у Годара.

Путь в Мертвую деревню ведут тропки нехоженые, а противу нечисти лесной да болотной, противу неспокойных духов брошенных поселений не числом нужно биться, а только умением. На умения свои, видать, и надеялся Годар. А силушки богатырской было не занимать Медведю. С такими-то провожатыми можно в любой поход смело пускаться.

Леда серьезно подошла к предстоящему путешествию, даже попросила Михея добыть из лесной избушки свою прежнюю одежду и сильно огорчилась, когда узнала, что ее джинсы, футболку и такую удобную ветровочку «вредная старуха» сожгла в печи. Пришлось к Арлете обратиться за помощью, потому что бродить по лесам в длинном платье или сарафане поверх рубахи Леда совершенно не хотела.

— Мне нужны какие-нибудь брюки, то есть штаны. Хорошо, хорошо и рубашку сверху подлиннее и эту безрукавку надену. За полусапожки тоже спасибо, удобные.

— Сидела бы ты, девка, дома! Годар вернется и твое пожеланье справит, домчит в Долину, все же не по лесным оврагам тебе ножки бить.

— Может, передумаешь еще, — уговаривала Радуня.

Уж за ней-то у матери был сейчас особый пригляд, в оба смотрела Арлета, как бы любимая доченька вслед за подруженькой не сбежала, вот же неугомонная, опять шепчет чего-то на ухо Леде.

— Ты Михею скажи, что шибко его буду ждать, вот, платочек передай, я сама расшивала, пусть держит у сердца.

— Передам, передам, ты бы лучше с маменькой помирилась…

— А, правда, что дядюшка меня обещал за Михея отдать?

— Не знаю, не знаю, как вести себя будешь. Подрасти бы не мешало сперва, а то жениху-то едва достаешь до плеча, больно махонька.

— Это не я махонька, а он больно здоров!

Шутили еще напоследок, дурачились. Только Арлета не разделяла забав:

— Знаешь хоть, что это за место и почему людям добрую деревню близ реки покинуть пришлось? А я тебе сейчас расскажу.

Давно это было. Стояло на берегу реки поселение в двенадцать дворов. Люди жили богато, рекой и лесом кормились, Князья далеко, дань легка, Боги ласковы. Особенно почитали в этих краях Пресветлую Живину, в Ее-то честь и посадили на пригорке за селением дерево Ясень. Здесь и молились, здесь и клятвы давали на любовь и верность, сюда приносили немощных стариков за утешением. Щедро лились солнечные лучи сквозь перистую листву могучего дерева, улыбались беззубыми ртами младенцы и старцы, открывали друг другу сердца молодые.

Радовался Староста Паут надежному деревенскому укладу, в ласке и строгости растил сыновей и младшенькую дочурку. После семи-то мальчишек доченьку Зорюшку особенно любил Паут, на руках еще подносил к Ясеню, просил у Живины красоту и ум для малышки. Так оно все и случилось. Быстро Зорька росла, расцветала и более всех деток дружила с подкидышем, что носил имя Вечор.

Кто принес сверток с дитем и на крыльцо одинокой Вахе — старухе бросил, до сей поры людям неведомо. Поворчала бабка, да приняла нежданный подарок сей, взялась выходить, на ножки ставить. Своего-то старичка-мужа давно схоронила, детей они за много лет так и не нажили, в няньках была у родни, а теперь вот перед самой кончиной пришлось самой в бабушки податься. Долго Ваха имени не могла подобрать мальцу. Сколь любопытные соседки не спрашивали, все отмахивалась: «Вечор придумаю, да вечор скажу…» Имечко нехитрое прижилось, так и прозвали мальчика Вечором.

Хоть и приглядывались подозрительные кумушки, но ни на кого из сельчан не похож был подкидыш, волосом темен оказался, нравом горд и рукой тверд. Старые люди говорят, будто мальчонка, что растет без отца да дядюшки часто бывает бит, но Вечор за себя постоять умел. А если и приходил домой с разбитым носом, не жаловался, не просил бабку заслонить его от обидчиков, молча боль терпел и на все причитания Вахи отвечал сквозь зубы: «Им хужее досталось. Сквитаюсь еще».

Зорюшка — добрая душа за парнишку завсегда заступалась, батюшку просила унять сорванцов, что дразнили Вечора крапивным семенем, да лешачонком.

А как минули годы и настала пора нежных речей, да стыдливых взоров частенько стали Зорюшку да Вечора замечать вместе у высокого Ясеня. Призадумался тогда Паут, не желал в зятья брать парня без роду, без племени, как бы не был ладен лицом, да на охоте ловок. А тут как нарочно, велит Князь собрать молодых парней для обучения делу ратному, впереди тяжелый военный поход, каждое копье пригодится, каждая сулица понадобится, особенно в умелой руке.

С легким сердцем отослал Паут неугодного жениха вместе с шестью понурыми молодцами, а про себя подумал: «Не вернется… Некому за него Богов молить, некому слезы лить ночами. Первый ляжет в бою». Ошибся немного поседевший Староста, после того, как в положенный срок упокоилась Ваха, осталась на земле еще одна Душа, что тосковала по Вечору. Горячими поцелуями Зоренька провожала Любимого, обещая дождаться и верной быть:

— Ты — Суженный мне. Не достанусь другому. Пусть слышит лес и река, пусть Ясень клятву мою сохранит и передаст Светлой Живине. Обещай лишь ко мне вернуться.

— Обещаю и вернусь. Привезу богатые дары, и уж тогда, верно, батюшка твой согласится тебя за меня отдать. Только дождись!

На том и порешили. Три года прошло, но в деревню прибыл всего-то один из семерых, да и тот был изранен и слаб. Он и поведал сельчанам, что все прочие деревенские парни погибли в кровавой сече, а храбрый Вечор бился в первых рядах и тело его, должно быть, так было ворогами изрублено, что и после его не нашли, не похоронили как должно.

Стоном стонали высокие сосны окрест, завывал в трубах печных буйный ветер, горько оплакало поселение своих сыновей и вернулось к обыденной жизни. Как ни убивалась Зорюшка, сколько не лила слез горючих, но отец был неумолим, сосватал дочь за пригожего парня, назначил и свадебку. А за месяц ровно как стать Зорьке замужней женой и уехать в другое селение, вернулся Вечор. Только он ли сам… Не сразу и признали человека. По темноте калитку открыл, затеплил огонек в старой избушке на отшибе, где прежде с Вахой они проживали, и сам в доме стал за хозяина. Долго в ту ночь рвались с цепей озлобленные собаки, захлебывались остервенелым лаем, а овцы жалобно блеяли в загонах, жались друг к другу. Знать, не к добру…

Как узнала Зоренька про Вечора, кинулась раненой птицей к любимому, да только он в дом ее не пустил, и сам к ней во двор не вышел, так и стоял в полутемной избе на пороге, обжигая хлесткими словами:

— Ко мне больше не ходи! Клятвы наши забудь, думай, что я для тебя там остался. Таково мое слово!

— Отец меня замуж неволит! Избавь, твоей быть хочу!

— Нечего мне тебя предложить, беден пришел, а и что имел, потерял, не сыскать.

— И ничего более мне не скажешь? Другому в руки отдашь… Вижу, потерял много, да и соврали люди. Не ты пришел! Мой Вечор там остался. В воду бы бросилась, да не для того меня родители растили-холили, чтобы я опечалила их старость. Исполню волю отца, пойду, куда за руку поведут, пусть и не своим желаньем. Деревом стану сухим, камнем лежать буду, а выполню свою женскую долю, продолжу себя, как родичи завещали.

Бросилась прочь, а парень было рванулся следом, да ровно ослепил его солнечный свет, упал Вечор с крыльца на колени, застонал тяжко и ползком забрался назад в избу. Там и пробыл до самой ночи, не поднимаясь с рассохшихся скрипучих половиц. А в глухую полночь ушел в леса, долго бродил, смерти искал среди топких болот и зыбучих песков, диким зверям подставлял голое тело, но звери бежали прочь от него. Потому как смерть Его не брала… Как-то среди своих бесцельных метаний выбрался Вечор на ровную поляну, а там домишко стоит на высоких пнях, красным окошком светится. Сидит на порожке Старая Карга, из пасти один зуб торчит. Грязная тряпица вместо платка на седой всклокоченной голове, но глаза зоркие, да пронырливые, как у Молодой Совы:

— Вижу, милок, давно маешься, доли своей не зная…

— Почто честно помереть не могу, почто вся кровь у меня из ран вытекла, а я пустой хожу, как гнилая колода. Ответь, бабка мне, кто я таков…

— Ты Кащеев сын, да вот Отцу твоему дети не надобны. Зря только по свету мыкаются, горемычные, упокоя им нет.

— Помоги мне, бабка…

— Подсобила бы, если могла, да не в моих это силушках. Одно только тебя от вечной муки избавит, если какая-то Молодая Девица пожалеет тебя всей душой, прольет над собой слезы жалостливые, сама расчешет твои длинные волосы, сама закроет твои глаза да руки тебе на груди сложит. Скажешь тогда: «Прими меня Земля-Мать, я иду к тебе сам по воле своей и прощения прошу за Отцовы грехи». Все тогда и случится все…

Сколько не бродил Вечор по оврагам, да буеракам, среди ключей гремучих, среди зверей прыскучих, оборвался, поизносился весь, а ноги сами назад привели, к родному селению, близ которого на бугре Ясень рос. Солнце только что село, а в деревне гуляла веселая свадьба. Уже и знахаря местного денежкой одарили, да поднесли чарку вина. Только уселись молодые на украшенный лентами возок, как захрапели кони, забили копытами пыль, а с места сойти не могут. Стоит посреди дороги Бродяга с почерневшим лицом, с тощим телом, что сквозь прорехи в одежде виднеется, горят очи красными огнями, шепчут бескровные губы:

— Моя Зоренька! Отдайте добром.

Мужики схватились за колья, бабы завизжали, за широкие спины мужей попрятались. Вышел вперед подвыпивший местный Кудесник, ткнул пальцем в Бродягу и пробормотал заплетающимся языком:

— Сгинь, нечисть проклятая! Прочь изыди, топляк, не здесь твое место, а в холодной реке иль в сырой земле.

Жутким хохотом отозвался Пришлый, в ладони хлопнул и понеслись кони, сбили старика-знахаря с ног, да расшибли насмерть, а жених вылетел из возка на сторону. Одной рукой ухватился Вечор за поводья лошадиные, вытолкнул возницу и сам повез перепуганную Зореньку к Ясеневому бугру. Только на пути попался под колесо ухаб, подпрыгнула телега, а девушка выпала и ударилась оземь. Вечор взял в холодные ладони ее окровавленное лицо, потом приложил ухо к груди, сердце билось едва-едва и скоро затихло, только и успел разобрать последний Зорюшкин вздох: — Еще буду ждать. Приходи скорей…

Разорвались небеса кровавым дождем, то лила слезы сама Живина о своих земным детях, о своем малом народе. Великое горе стряслось под ветвями Священного Ясеня, где и похоронил Вечор свою несбывшуюся Невесту. А по велению Богини в ту же ночь протекли сквозь корни Дерева два родника: с мутной Мертвой водой — темный плач о Вечоре, с водой прозрачной Живой — о Зорюшке горемычной чистые слезы. И стали ручьи те иметь Силу Великую, да только самому-то Кащееву Сыну помочь не могли.

Но Вечор не смог места родные покинуть, неприкаянно бродил в темное время по округе, а с первыми петухами прятался в брошенной сторожке на погосте. Люди стали деревню покидать, никто не хотел жить по соседству с навьем ходячим. Седой, сгорбившийся от утраты Паут, на общем людском сходе решил уйти в иные места, а дома сжечь. Сложили крестьяне нажитое добро в сундуки да кадушки, нагрузили телеги, кинули в солому факела, но огонь не разгорался. Словно тушила его невидимая рука. Побоялись люди еще больше разгневать Богов и ушли, не тронув домишек.

А только недолго стояла деревенька та без жильцов. Будто проведав, что здесь обитает Покинутая всеми Душа, потянулись к пустым очагам такие же заблудшие создания. В первую же ночь выплыла из реки дева, утопшая в селении, что располагалось выше. Выбралась на сухой берег, долго искала путь невидящими очами и вышла, наконец, к избам. После села за пустой стол, песню жалобную затянула: