Заночевать Годар решил на окраине Торжка. Не хотел добираться вечером до воеводы, а в человеческом обличье, держа Леду за руку, гостем простым зашел на постоялый двор. Только быстро признали Князя, едва не в ноги повалились, послали таки за воеводой и местной знатью. Хозяин двора славным ужином расстарался, шутка ли, Сам пожаловал, а с ним девица пригожая, даром, что в мужских портах. Как не уважить высокого гостя!
И здесь, в чистой маленькой комнате наверху, Леда уснула, только коснувшись головой подушки. А вот Князь, напротив, до самого рассвета, кажись, не сомкнул очей. С воеводой толковал о чем-то, выслушивал просьбы и жалобы торговых людей, отказывался от подарков, что норовили вручить купцы.
А едва показалось солнышко, Леду разбудила девочка-работница:
— Подниматься, изволь! Князь тебя за столом ожидает. Вот я и умыванье принесла. Пожелаешь, и косу тебе заплету мудрено. У меня пять сестренок, давно уже наловчилась.
Леда потягивалась, зевала, прогоняя остатки дремы, «еще бы часок поваляться на пуховой перинке…». Но с улыбкой спросила:
— Пять сестренок, это хорошо! Неужели, ни одного парня?
— Маменька брюхата опять, небось, на сей раз принесет и мужика. То-то тятька возрадуется. Он у нас по дереву мастер, все жалобится, что от девок ему никакой подмоги, а сынка бы выучил своему ремеслу.
— Пусть все так и будет!
Леда сошла вниз по скрипучей старенькой лестнице. Кое-где ступеньки были заменены на новые деревянные плашки, они были гораздо светлее прочих и пахли свежо. Уже запросто, по-домашнему совсем девушка приветствовала Князя. Да, видать, близко подошла. Годар Милую себе на колени усадил, повелел обнять за шею, сам поцеловал завитки волос надо лбом:
— Соскучился-то как по тебе. С трудом держался, чтобы не войти ночью.
— Знаю…
Леда глаза опускала, но улыбку довольную скрыть не смогла, потом наклонилась к уху:
— Смотрят хозяева, на стол не решаются нести, боятся тебя рассердить. Так и будем не кормлены в обнимку сидеть. А надо бы собираться домой.
— Твоя правда, ладушка.
Нехотя Змей перенес девушку на лавку рядом, повелительно глянул в сторону кухонных дверей и они тотчас отворились, будто по волшебству. Ох, и хороши были оладушки с пылу с жару, политые сладким сиропом. А сметанка к ним в отдельной плошке стояла — густая, да белая. А еще хлеб серый, ржаной с тмином. Тут же первые груздочки соленые и молоденькие опята в прозрачном рассоле с пряными травами. И суп с потрошками.
И пышная «глазунья».
И блюдо с варениками.
И рубец бычий, всякой всячиной начиненный.
И сладкий пирог.
И пряники печатные с отличительным знаком Торжка — ключ на запертых воротах.
— Это сколько же они ждут гостей? — удивилась Леда
— Нас одних потчевать собираются, — усмехнулся Князь, подвигая девушке миску с дымящимся супом.
Пышно провожать себя горожанам Годар не позволил, только что подвезти в крытом возке до последних городских околиц. А там вдвоем с Ледой вернулись они на поле, где вчера завершили полет. И вот снова небеса. Немного осталось верст впереди, близка цель путешествия — родное Гнездовье. Уже после полудня Змей сел у леса, что отчего-то Леде сразу показался родным.
— Скоро, скоро уже будем дома, ладушка, вижу, что измаялась в дороге, налеталась вдоволь, и не запросишься более со мной.
— Как знать, — вздыхала Леда, — может, недолгое время пройдет, снова мечтать начну, чтобы ты меня покатал.
— Баловство одно, — ворчал Князь, пряча улыбку. Кажется, бесхитростные слова девушки ему поглянулись.
— Пойдем-ка, что тебе покажу… Нарочно здесь остановку сделал. Уж больно место чудное. Каждый раз, как сюда наведываюсь, долго у камня стою, два пути его уже испытал удачно, а вот третьего еще не доводилось. Не лежала душа по нему ступить. Теперь сам хочу то дело исправить. Пришла, знать, пора.
— Да, о чем же ты говоришь?
— За мной иди и сама все увидишь.
Леда послушно ухватилась за протяную ладонь, вслед за Князем прошла вдоль лесной окраины до неширокой равнины впереди. Места нежилые. Непаханная степь с чахлым разнотравьем раскинулась вокруг, но вдалеке уже виднелись новые леса. С высоты, пожалуй, эта прогалина лоскутком кажется, зажатым между сосновыми борами. Только ровно посредине пустоши какой-то непонятный выступ, словно каменный гриб из земли торчал. Путники подошли ближе.
Легкий ветерок шевелил подсыхающие веточки бессмертника и еще крепенькой пижмы с желтыми подушечками цветов. Густо разросся вокруг валуна и тысячелистник с душицей, а рядом ковыль расправлял свой невесомый султан. Ни дать ни взять, кто-то нарочно здесь добрые травы посадил, украсив древнее надгробие. Леда сразу заметила на щербатом от времени валуне какую-то надпись. Стерты были многие буквицы, зеленью обросли или сизым лишайником.
— Что-то я не разберу, Годар. Может, сам прочтешь…
Леда с опаской водила пальчиками по растрескавшимся рунам, и Князь свою руку поверх ее положил:
— Остереженье это я на память знаю, давно заучил. Вместе прочтем:
Леда даже не сдержала восторженного возгласа:
— Истинные чудеса! Да я же такое знаю, это во всех наших сказках встречается, а вот удалось и наяву повидать. Спасибо, Годар! Только… только страшно чуток, как же так — «живу не бывати»? Неужто, нарочно туда ходил?
Теперь Леда с замиранием сердца смотрела на заросшую пожухлым клевером тропу, что вела от камня прямиком к чернеющему вдали бору. Потом со страхом посмотрела в смеющиеся глаза Суженого.
— Не тревожься, заюшка моя, давно уж быльем поросло, да крапивой подернулось то дремучее зло. Много выпило людской кровушки, много славных витязей истребило, а и на Него управа нашлась. Долго бились с Поганью, а все ж таки я его одолел. На груди только и осталась метка. Когти у Него кривые были, ровно иноземные сабли, а пасть клыкастая как у секача, только гораздо злее. Ну, что дрожишь-то вся… не буду далее сказывать… Лучше про богатство спроси.
— Ас этим как? Не отсюда ли полные короба девичьих забав привез в прошлый раз? Кольца, да серьги…
— А вот и не угадала! Украшениями со мной Звенигорцы расплатились. Тамошние мастера на всю Дарилану славятся таким-то добром. А здесь богатство другое оказалось. Не златом-серебром, а медной рудой да красной глиной полна земля, отдал находку рукастым людшкам из Боридуба. Там хорошие гончары и кузнецы, руки их целый город кормят и окрестные поселения.
У подножия камня Годар сорвал маленький цветок незабудки и укрепил в волосах девушки. Строго смотрел, словно в самую глубь души:
— Сама видишь, одна мне дорога осталась. Вместе по ней пойдем, потому как другой мне жены не надобно. Ты — одна мне навек Богами дана.
Рассмеялся даже, так, словно тайну открыл, запрокинув голову к чистому небу, тронула губы улыбка:
— Арлета дома нам свадьбу готовит, уже, чую, наряды шьет, целую толпу девок посадила за работу. Большой праздник нам устроить хочет, все приметы-обряды соблюсти. А в прежние-то времена люди проще женились, обходили посолонь кругом ракитового куста или светлой березки — вот и сладили дело. И я здесь тебе хочу свою клятву дать, что буду тебя любить и беречь, пока кровь по жилам бежит. До последнего дня. До последнего вздоха. И ты обещайся моей быть.
Леда жадно слушала его, трепетала душой: «А ведь верно, какие еще нужны ритуалы, если два человека все друг другу сказали честно. Любим и будем вместе. Потому что в этом счастье для нас, потому что иначе нельзя».
Соединились уста, смешалось дыхание, долго стояли так, обнявшись, Леда поглаживала плечо Годара, чувствуя, как быстро бьется в груди сердце Змея.
— «Хороший мой, тоже тебя люблю, один для меня навек и так много счастья сейчас, что даже боязно…»
— Скажи, а что имя твое значит, почему назвали тебя Годар?
Улыбнулся, не открывая глаз:
— Сама додумайся, ведь совсем легко: Го-дар… Горыни дар. Отец меня ждал, любил, да вот только строг был, не в пример матушке.
— А она? Из ближайших мест?
— Сказывала, напротив, из чужой далекой земли. Купил ее отец на торгу. Увидел и сразу признал за свою пару. Все бы отдал, чтобы с собой забрать. Привез в Гнездовье и сделал женой. А она его долго дичилась, после привыкла, конечно, а может, когда понесла, тоже любовь в ней проснулась. Матушка добрая была, песни нам на чудном языке пела…
Ну, полно, полно грустить! Руку мне дай, ступим на заветную тропу, чтобы и мне женату быть. Суженую свою я уже встретил.
— Это хорошо! — согласилась Леда, протягивая мужчине ладонь.
Вместе, плечо к плечу, ушли они вправо от седого валуна, и не видали уже, как выскочила на камень юркая серая ящерица, долго сидела, греясь на солнышке, смотрела людям вслед, согласно покачивая точеной головкой.
Глава 22. Свадьба в Дарилане
Увидев названую сестрицу, Арлета высоко брови вскинула, округлила рот в изумленье:
— Ой-еченьки, исхудала-то как, одни глазищи на личике и остались. Ну-ко, поди сюда, так и есть, косточки торчат. Что ж ты не следил, Годар, девка наша еле на ногах стоит!
— Вот и неправда, нас везде вкусно кормили, и ни в чем не было нужды, — притворно сердясь, вырывалась Леда из рук Змеицы, что полушутя ощупывали ее со всех сторон. А после добавила тихо:
— В баню хочу… Чистое все надеть. Сесть рядом с вами и чтобы Радунюшка новости сказывала.
Арлета только руками взмахнула:
— Так вестей-то как раз от тебя ждем, голубушка! У нас все хорошо. Побратим твой лесной приходил, едва не выломал здесь ворота, уж пришлось пустить. Не скажу более худого, мужик справный и речистый стал. Ходит гоголем, смотрит соколом. Ежели он доченьке по душе, так противу быть не желаю, сговор есть, а через годик об эту пору можно и за пир честной, да и кончено дело.
Сказала так-то и не смогла слез удержать. Леда обняла плачущую женщину, сама тяжко вздохнула — ох, и нелегко будет Арлете расстаться с любимой дочкой, а как иначе, доля женская известна. Из родного гнезда, да на чужой двор. Хорошо, если муж ласковый, в обиду не даст. Хорошо, что Михей такой.
Но Арлета быстро слезы утерла, принялась хлопотать:
— Банька поспела давно, айда, мыть тебя стану.
Годар только усмехнулся, обнимая сестру:
— Недолго ей, милая, твои заботы терпеть… Назову женой, сам буду парить.
Леда только головой замотала, вроде отказываясь, а у самой глаза счастьем лучились. Проговорила на местный лад:
— С тобой и вовек не пойду, уж оченно ты горяч!
Встретились взгляды, друг друга приласкали нежно, все поняли про себя, слова не нужны… А вечером, наконец, остались Леда и Радунюшка в светелке одни, повели разговоры девичьи. Леда о своих приключениях рассказала, а юница поведала тайны сердечные:
— Сон мне снился давеча. Такой сон, что и сказать неловко. Будто по лесу иду и жарко и душно мне, ажно невмоготу… Одежку я на поляне скинула, и тут, откуда ни возьмись, Медведь. Да такой большой-пребольшой, прямо ко мне лезет. Я без сил упала, сами глазоньки закрылись, но страха не чую, будто радостно даже мне, а он… Ох, и сказать-то стыдно…
Радуня личико спрятала в ладони, дрожала всем телом:
— Он между ног моих стал и давай меня всю лизать… а язык у него горячий и шершавый такой и мне оттого еще жарче стало. Ой, стыд, стыдобища… только тебе и могу повиниться, ты-то не разбранишь, как маменька.
Леда закусывала губу, обнимала девушку, успокаивающе гладила по волосам и нервно подрагивающим плечикам:
— «С такими-то снами как бы тебе раньше меня деток не народить… Созрела ягодка, ничего не скажешь… налилась, раздобрела к своим шестнадцати годкам. Скоро уже круглее меня в некоторых местах будет, а там и вовсе перегонит, кажись… Ох, Медведь, Медведь, будет же тебе радость…».
Так в разговорах и ночь прошла, а потом неспешно потекли дни, один за другим. Теперь ближе подступала осень, начали убирать хлеба, зазвучали на полях протяжные бабьи песни, завизжали серпы над оселком. Прибавилось хлопот и в Гнездовье, мужчины на охоте пропадали, а девки, ежели не в поле, так бродили окрест по лесам, запасали на зиму грибы, много такого добра засолили в дубовых кадушках: груздочки и опята завсегда были у местных Князей в чести.
Сбились в стаи, потянулись в теплые края перелетные птицы, стонало небо от их криков прощальных. Как Михей сказывал, на кормных озерах близ Гиблого леса было гораздо вольготнее зимовать — там снегов и не бывало, охотники тоже не беспокоили.
Настала пора в местных деревнях убирать репу. Вдоволь наелась Леда рассыпчатой желтой каши, знатно настоявшейся в печи. Как тут не вспомнишь сказку про одного рачительного дедушку и все его семейство, что сообща вытянули из землицы сей овощ достойнейший. Еще припомнила Леда сказки и про медведя, да только обижалась Радуня за Бурого Друга, мол, неладно с ним мужик поступил, обманул дважды:
— Вот же скаредный какой! Уделил бы Мишке часть урожая. Глядишь, на другой год опять бы пришел помошник. Ох, не по мне эта басенка, шибко я на того дядьку жадного сержусь!
Так в трудах и заботах миновал месяц Хмурень, что Леда про себя кликала золотым сентябрем. Далее Листопадень настал, а еще октябрь здесь Грязенем называли. Умылись пустые поля холодными дождями, тихо засыпала земля на долгую пору, готовилась отдыхать от летних родин. Сил набраться следовало для новых весенних хлопот.
Леда с Годаром виделись почти каждый день, только, не сговариваясь, старались честной вид блюсти, прилюдно даже за руку не держались. Надобно выждать срок… Редко теперь оставались наедине, Арлета сама за тем зорко следила. Все правила свои чудные блюла, да какие-то мудреные порядки, уж не сама ли половину выдумала.
Только Брат перечить не стал, уважил дорогую сестрицу, раз уж хочет она все сделать по сложным красивым обрядам, так тому и быть. Может, оно и правильно, пускай поглядит молодежь, как Высокие Князья женятся, в мире и ладу после живут, авось меньше будет баб простоволосок, да девок-самокруток. Меньше детушек нежеланных, нечаянных… И такое бывало тут.
Наконец наступил ноябрь. Груднем здесь назывался последний осенний месяц. За ночь зиму поставить может, враз принесет первую «грудную» дорогу из замерзшей земли и снега. И откроется санный путь, женщины устроят льняные смотрины, мужчины приготовят зерно да капусту к зимним торгам.
А как хлынули первые морозцы, по дворам во всей округе начали забивать скот — то там, то здесь отчаянно визжали порося, жалобно блеяли овцы, чуя близкий конец. Хозяева — кряжистые бородатые мужики с раннего утра жгли жаркие костры, шкуры палили, грели озябшие пальцы. Валил от парной требухи на снегу едкий нутряной дух, рвались с цепи обезумевшие собаки. А уж сорочья да воронья с галками по заснеженным огородам было немеряно. Хоть уши закрывай от стрекота да грая. Ночами в Дремучей Согре отчаянно волки выли, а на алом рассвете близко за околицей находили их «матерые» следы.
Но Леда, напротив, слушала птичьи пересуды жадно, подолгу стояла у ворот Княжьего терема, вглядываясь в подернутое морозной синевой небо, словно колоколом низко опустившееся на Гнездовье. Куталась девушка с теплую лисью доху, о чем-то горнем душа тосковала, томилась и плоть. Может, прежние родные места вспоминались, отчего-то бабушка Серафима стала навещать во сне. Смурная Леда стала, за столом почти прекратила кушать, не радовали уже ни румяные калачи, ни пуховые шанежки… Исхудала, осунулась…