Ландхарт знал, что Грауер врет, но бывший лагеркомендант показался ему таким жалким, что он вытащил из бокового кармана завернутый в газету небольшой кусок черного хлеба и протянул его Грауеру. Тот взял хлеб и униженно поблагодарил.
Когда машина уехала, Грауер долго сидел у костра в мрачной задумчивости.
– Что же ты, седой мерин, вовсе нынче ничего не наработал? – укоризненно спросил Колесник, оглядывая жидкий штабель, сложенный Грауером. – Что-то ты, Ота, совсем опаскудился!
– Отто капут, – посиневшими губами ответил Грауер. – Я больной, Ваня…
– Так бы и говорил, что больной. Айда в барак, будь ты неладен!
На следующее утро Грауер не встал. Он лежал скорчившись и даже не поднял головы, когда все стали собираться на работу.
– Что, господин бывший лагеркомендант, заболел, что ли? – насмешливо спросил Раннер. – Эй, Рудольф, подними-ка его!
– Руки не хочу марать, – отозвался Штребль.
Губы у Грауера дрогнули, но он промолчал. Колесник подошел, посмотрел на него и махнул рукой.
– Пусть лежит, лешак его понеси! На днях Тамара Васильевна воротится, она с ним разберется. Эй, Ота, порошки, вот, прими от грыба. Может, получшает.
– Спасибо, – прошелестел Грауер, из глаз его выкатились две слезы и упали на руку Колесника, подававшего ему лекарство.
Тамара вернулась в лес по санному пути. – Здравствуйте! – весело сказала она, входя рано утром в барак. – Вот я и вернулась.
– Здравствуйте, фрейлейн Тамара! – хором ответили немцы.
– Ну здорово, дикое племя! – пробасил Влас Петрович, вваливаясь следом. – Как вы тут живы-здоровы, варнаки?
Девушка села к печке, грея озябшие руки. Немцы наперебой сообщали ей новости, но она искала глазами Штребля.
– А ты что же молчишь, староста? – спросила она по-немецки.
– Все в порядке, фрейлейн Тамара, – смущенно ответил Штребль. – Вы, конечно, останетесь у нас? Я могу снова приступить к своей работе?
– Не спеши, сначала мне все покажешь.
Лесорубы отправились на работу, а Тамара стала просматривать отчеты, сделанные Штреблем.
– Это ты писал по-русски?
– Я, фрейлейн. Можно что-нибудь разобрать?
– Можно, – улыбнулась она. – Теперь пойдем сходим в лесосеку.
Они шли рядом. Штребль так сильно волновался, что у него дрожали руки. Он показал Тамаре чисто вырубленную делянку, аккуратные штабели дров у дороги, новую прорубленную трассу для машин. Тут же стояли сделанные им самим огромные тракторные сани.
– Плохо, что мало снегу, – деловито сказала Тамара. – Не сможем вывезти… Что ты так смотришь на меня? Забыл?
– Не было дня, чтобы я не думал о вас, – неожиданно пробормотал Штребль и еще больше смутился.
Тамара отвернулась, пытаясь скрыть свою радость, и быстро зашагала дальше.
На другой день Штребль вышел рубить лес. К трем часам дня он выполнил норму и, насвистывая, вернулся в барак. Развалился на койке и стал ждать ужина. В бараке было тепло и чисто, в печи потрескивали дрова. За окнами сгущались сумерки, лесорубы один за другим возвращались, а Тамары все не было. Стемнело совсем. Ждать ее было уже невмоготу, Штребль вскочил, поспешно оделся и побежал на делянку. Он нашел ее у дороги, где она замеряла натралеванные дрова. Шел мелкий мокроватый снежок. Спина и шапка у Тамары были белые.
– Фрейлейн Тамара, вы похожи на прекрасную лесную фею из сказки, но почему вы не позвали меня помочь вам? – спросил Штребль, и в голосе его звучала такая нежность, что Тамара потупилась и тихо ответила:
– Зачем? Отдыхай, ты же целый день работал.
– Простите меня, я должен был сам догадаться, что вам нужна моя помощь.
Тамара молча подала ему молоток с клеймом. Он стал стучать по мерзлым поленьям.
Они вернулись в барак, когда все уже отужинали. Штребль сразу же поймал на себе быстрый ревнивый взгляд Розы, но сделал вид, что ничего не заметил. Он стряхнул снег с ватника, разделся и устало сел за стол. Роза молча поставила перед ним еду. Он не поднял глаз.
Тамара приготовила себе постель в конторке, где обычно спали Роза и Мария. Откуда же ей было знать, что Штребль по ночам приходит сюда к Розе, а Мария перебирается в женскую часть барака?
Роза совсем расстроилась. Легли поздно. Тамара что-то рассказывала, но она ее почти не слушала, только растерянно улыбалась и кивала головой невпопад.
Утром, сидя в конторке за бумагами, Тамара услышала женский голос, который жалобно спросил кого-то:
– Когда же ты теперь придешь ко мне?
– Ты что, с ума сошла? Ведь здесь же фрейлейн Тамара.
Тамара насторожилась.
– Может, мне можно прийти к тебе? Я никому не помешаю, – сказала женщина, и Тамара догадалась, что это Роза.
– Это невозможно, – ответил еле слышно сердитый мужской голос.
– Ты меня совсем не любишь, Руди!
Вечером, даже не дождавшись, когда освободятся лошади, Тамара пешком ушла домой.
Колесник, которого теперь сменил в лесу Влас Петрович, уходя, сказал Тамаре:
– Ты, Васильевна, Оту моего не шибко обижай. Слабый он, да и староват. Все старые будем, куда денешься…
– Я и не собиралась его обижать, – отозвалась Тамара.
Несколько дней она искоса наблюдала за Грауером, он заметил это и из кожи вон лез, чтобы ей понравиться, из последних сил таскал здоровенные промерзшие чурки. Тамара, оценив такое рвение, решила даже дать ему талон на дополнительный обед.
– Я слышал о вас много хорошего, фрейлейн, – сказал ей сразу же заискивающе заулыбавшийся Грауер. – Теперь я и сам убедился, как вы добры.
– Никакой тут доброты нету, – буркнула она.
Грауер догадывался, что девушка относится к нему настороженно, но не терял надежды и ее расположить в свою пользу. Отчасти ему это удалось: она категорически запретила другим немцам третировать и высмеивать бывшего старосту лагеря. Это ободрило Грауера. Он благодарно смотрел на Тамару, постоянно вертелся возле нее, предлагая то помочь клеймить дрова, то починить что-нибудь, то научить ее немецкому языку. Штребля это приводило в бешенство.
– Что этот старый пес все время крутится около фрейлейн Тамары? – злился он. – Я ему последние зубы пересчитаю!
Грауер тоже терпеть не мог Штребля: слишком уж этот полукровка задавался, изображал из себя трудягу, а сам только и думал, как бы заработать лишний талон и набить свое ненасытное брюхо. Но главное, Грауера раздражало то, что Штребль пользовался успехом у женщин. Глупая гусыня Роза Боден не сводила с него влюбленных глаз, и даже хорошенькая русская фрейлейн явно посматривала на Штребля с интересом. Наблюдать это Грауеру, особенно с тех пор как его разжаловали из старост и немки перестали воспринимать его как мужчину, было просто невыносимо. Открыто выказывать свою неприязнь к Штреблю у него уже не было сил – он побаивался этого крепкого молодого парня, поэтому Грауер действовал исподтишка.
– Новый хауптман такой умный, интеллигентный человек! Как это он решился доверить должность старосты этому карьеристу и распутнику Штреблю? – заявил он Тамаре, когда она вечером замеряла сложенные им дрова.
– Почему же это он карьерист? – сурово спросила она.
– Вы не знаете этого человека! Это известный в Решице гуляка и дебошир, завсегдатай нахтлокалей…
– А это что такое?
– Это такой дом, фрейлейн, где мужчина за деньги может делать с женщиной все что угодно, – захихикал Грауер.
– Мне это не интересно, – вспыхнув, бросила Тамара.
Но тут Грауер просчитался: думал войти в доверие к девушке, а получилось наоборот. Слова этого мерзкого старикашки вызвали у Тамары такое чувство стыда и брезгливости, что при встрече с ним она невольно отворачивалась, боясь вновь услышать какую-нибудь гадость. Грауер пал духом. Рушились его последние надежды заслужить авторитет у русских и получить хоть какое-то преимущество перед другими немцами. Работа стала ему еще более ненавистна.
А холода все усиливались. Снега было мало, а морозы доходили до тридцати градусов. Утром, выходя из барака, Грауер чувствовал, как задыхается от колкого морозного воздуха. Закутанные, выползали из барака лесорубы, разбредались по лесу и сейчас же разжигали костры. Все жались поближе к огню и порой никак не могли взяться за работу. Особенно страдал от холода Грауер, потерявший к жизни всяческий интерес. Если его прогоняли в одном месте, он плелся к другому костру, мелко дрожа и беззвучно шевеля губами. Он подставлял посиневшие, костлявые руки прямо под языки пламени.
– Ахтунг! – закричал Штребль, заметивший бывшего лагеркоменданта у костерка прямо на делянке, куда валили сосны. – Грауер! Идите к черту отсюда, вас деревом убьет!
Грауер издал слабый звук, но с места не сдвинулся. Штребль бросил пилу и пошел к нему.
– Чтобы не мерзнуть, вы бы лучше работали, а не прожигали брюки, отнятые у покойника, – язвительно сказал он.
Взгляды их встретились, и в глазах бывшего лагеркоменданта Штребль прочел полное отчаяние. Мгновение он колебался, но потом безжалостно произнес:
– Ну что, теперь тебе, наверное, не до женщин? Помнишь, как издевался над нами?
Вечером, когда лесорубы собрались на ужин, Грауера среди них не оказалось. Тамара тревожно поглядывала на дверь.
– Пойду поищу его, – Штребль неохотно поднялся. – Уж не замерз ли наш геноссе Грауер?
Он нашел Грауера у потухшего, запорошенного снегом костра. Грауер сидел неподвижно, прислонившись спиной к большому обгорелому пню. Штребль тронул его за плечо и заглянул в лицо. Глаза были закрыты, на носу и на щеках не таяли снежинки. Штребль взвалил на плечо негнущееся тело, неожиданно тяжелое, и потащил в барак.
Все испуганно отпрянули, когда он свалил с плеча тело Грауера и оно глухо стукнулось об пол. Влас Петрович, матерясь последними словами, бросился было растирать снегом посиневшее твердое тело, но Раннер остановил его, указав на руки Грауера.
– Черный, – сказал он спокойно. – Давно умирайт.
Вечер и ночь покойник лежал в сенях, накрытый старым одеялом. Перепуганные немки заперлись на своей половине на крючок, и ни одна не отважилась выйти в сени до утра. Днем приехал Лаптев вместе с докторшей и распорядился закопать Грауера в лесу. Сутки жгли огромный костер, чтобы оттаять землю и выкопать могилу.
22
Штребль уже давно работал один. Настроение у него чаще всего бывало мрачным, и он избегал напарников. Лучковой пилой он без труда напиливал два-три кубометра дров. Даже наступившие сильные морозы не очень пугали его. Выскочив утром из барака, не разжигая костра, он сразу же начинал яростно махать топором до тех пор, пока не разогревались замерзшие пальцы. Потом в снег летели рукавицы, за ними куртка. Становилось почти жарко. Окончив работу, он быстро разводил костер, сбрасывал на него сучья и опрометью несся в барак, где жарко топилась печь. Сняв одубевшую от мороза одежду, он с наслаждением растягивался на своей койке. У Розы к его приходу всегда была готова еда.
Хотя Роза чувствовала все более явное охлаждение со стороны Рудольфа, она продолжала так же самоотверженно заботиться о нем: шила и чинила ему одежду, стирала, варила еду, почти ежедневно выбирала время, чтобы сбегать в соседнюю деревню за молоком для своего Руди. Иногда, управившись с обедом и поручив кухню Марии, шла на делянку, чтобы помочь ему закончить работу.
– Хорошая тебе баба попалась! – не уставал с завистью повторять Раннер.
– Да, очень хорошая, – отзывался Штребль.
Он отдавал Розе все деньги, которые зарабатывал, и она покупала в воскресенье на базаре хлеб, муку и картошку. Там же продавала и обменивала удивлявшие русских своими причудливыми узорами шерстяные варежки и платочки, связанные ею в свободное время, а также разные деревянные вещицы, которые мастерил Штребль. Еды им хватало, и они забыли, что такое голод. Однако Рудольф все реже стал навещать ее по ночам. Бесконечно уставшая за день, она засыпала со слезами на глазах и старалась думать, что Руди не приходит теперь потому, что сильно устает, работая в лесу на морозе.
Когда ее связь со Штреблем стала для остальных немцев слишком уж очевидной, потихоньку поползли завистливые толки – мол, хорошо некоторые устроились, спят с поварихой и горя не знают. Штребль, в последнее время и так нервный и раздражительный, просто выходил из себя, стоило кому-нибудь намекнуть на его небескорыстные отношения с Розой.
– Готовь для нас еду из таких продуктов, которых нет в общей кладовой! – приказал он ей. – Не хватало еще, чтобы тебя заподозрили в воровстве!
– Да, – покорно ответила она.
Она варила Рудольфу крупную, белую деревенскую картошку вместо той мелкой и подмороженной, которую привозили из лагеря, суп с самодельной лапшой, кисель из молока или брусники, собранной ею еще летом. Но почему-то даже и эта еда с некоторых пор плохо лезла ему в горло.
– Тебе надо совсем уйти из кухни, – сказал он Розе.
– Да, – опять согласилась она. Потом в глазах ее сверкнула радостная надежда: – Я буду работать вместе с тобой?
Штребль тихонько пожал ей руку – его тронуло такое искреннее желание быть рядом с ним. Но было одно обстоятельство, которое его останавливало: Роза ждала ребенка и с его стороны было нечестно заставлять ее так тяжело работать. Однако сомнениям Рудольфа пришел конец, когда его бывший напарник, усатый бём Ирлевек, лишенный в лесу хлебного пайка своей маленькой жены, не заметив Штребля, заявил во всеуслышание:
– Хорошо выполнять норму тому, у кого любовница на кухне.
– Ну-ка повтори, что ты сказал! – заорал на него Штребль.
– А что, не так? – угрюмо отозвался Ирлевек.
– Ты врешь, скотина! – Штребль даже охрип от ярости. – Во-первых, Роза мне не любовница, а жена. А во-вторых… я тебе сейчас морду набью!
– Рудольф! – в отчаянии закричала Роза.
Удар пришелся бёму по зубам. Верзила мотнул головой, схватился рукой за челюсть и ринулся на Штребля. Он был почти на голову выше и шире в плечах и так двинул Штреблю кулаком в живот, что тот сразу отлетел и ударился головой об стену. Роза отчаянно завопила. На ее крик примчалась Тамара.
– Вы что, с ума сошли? – испуганно спросила она, увидев, что Штребль и Ирлевек готовы броситься друг на друга.
Она решительно встала между ними, но бём, не помня себя от злости, отпихнул и ее. Это добавило Штреблю ярости, и он снова с размаха ударил бёма по лицу.
– Не смей прикасаться своими грязными руками к фрейлейн Тамаре, – хрипел он, – а то я изуродую тебя, мерзавец!
Тамара в первый раз видела Рудольфа в ярости. Ей стало даже страшно. Немцы наконец скрутили Ирлевека, и она сделала знак Штреблю выйти в сени. Он молча пошел за ней, вытирая кровь с разбитого носа. Роза кинулась за ними.
– Ну, что вы не поделили? – сурово спросила Тамара.
Штребль, опустив голову, молчал. Роза плакала.
– Ирлевека я завтра же отправлю в лагерь, – сказала Тамара, – а ты больше не будешь старостой. Что же это за староста, который дерется?
– Благодарю вас, фрейлейн, – прошептал Штребль распухшими губами.
– За что?
– Я давно хотел просить вас об этом, и еще я прошу: разрешите Розе работать вместе со мной. Пусть кто-нибудь другой займет место поварихи. Я не хочу, чтобы ее подозревали в воровстве. Мы сами заработаем свой хлеб.
Тамара смутилась – в первый раз Штребль так открыто признался ей в близости с Розой. Стало досадно и стыдно.
– Этого не нужно, – ответила она. – Я знаю Розу и верю ей.
– Мы оба просим вас, фрейлейн, – робко вмешалась Роза.
– Ну, как хотите.
Утром Влас Петрович повел Ирлевека в лагерь, а Роза и Штребль вышли на делянку. Он угрюмо шагал впереди, а она шла по его следу, закутанная в большую шаль, безмолвная, но счастливая. Придя на то место, где он раньше, беззаботно насвистывая, валил и распиливал деревья, Штребль остановился и, вздохнув, оглянулся на Розу. Она стояла рядом: нос покраснел от мороза, на глаза набежали мелкие слезинки. Ей было холодно.
Штребль развел огонь. Роза помогала ему, собирая сучки.
– Грейся, Рози, – сказал он ей, когда затрещало пламя.
Она благодарно улыбнулась и, сняв варежки, протянула руки к огню. Потом принялись за работу. Штребль отметил про себя, что Роза пилит хорошо, хотя давно уже не брала в руки пилу, и, когда он предложил ей отдохнуть, она поспешила отказаться:
– Нет, Руди, я совсем не устала. С тобой так легко работать!
Он скрыл улыбку и взялся за топор. Роза проворно собрала сучья и взвалила их на костер. Они работали дружно, улыбаясь друг другу, и, когда Штребль определил на глаз, что напиленных дров вполне достаточно для нормы на двоих, он стал насвистывать, как прежде. Часа в три он сказал: