Сорен сидел у пианино, справа, где он и дьяконы переодевались в свои облачения.
Она остановилась в футе от него и наблюдала за его игрой. Нет, не так. Он не играл на пианино. Он поработил его. Его пальцы двигались с поразительной скоростью и ловкостью по клавишам. Сейчас он казался чистой концентрацией. Знал ли он, что она стояла там, слушала, наблюдала, и хотела его? Она не узнала произведение, но хотела бы. Она хотела знать, что он играл, и почему играл так интенсивно, будто умрет, если остановится.
Прошли минуты. Может быть, час. Она так и не устала наблюдать за ним. Музыка пригвоздила ее к полу, так же как и его рука прижимала ее к столу в фантазии. Она не сможет пошевелиться, даже если попытается. Но она и не пыталась.
Наконец, отрывок закончился, и Сорен убрал руки с клавиш. Он держал голову опущенной, словно молился. Он не смотрел на нее.
- Элеонор, сейчас я не могу разговаривать с тобой, - сказал он.
- Вы можете посмотреть на меня? - спросила она, и, несмотря на эхо в нефе4, ее голос казался тихим и робким.
- Нет.
Она засунула руки в карманы.
- Вы злитесь на меня? - спросила она.
- Нет.
Элеонор оставила висеть это «нет» между ними. Она хотела поверить ему, но ощутила его напряжение. Его челюсти были сжаты, а поза – жесткой.
- Пожалуйста, поговорите со мной, - умоляла Элеонор.
- Что ты хочешь от меня услышать? - Его голос звучал таким же натянутым.
- Что угодно. Я не знаю. - Она хваталась за слова. Что-то ей подсказывало, что он точно знал, что произошло только что в его офисе, но, безусловно, если мужчина знал, то сказал бы что-нибудь, накричал на нее или наказал.
Он посмотрел на потолок.
- Для лошадей делают нечто похожее на очки. «Шоры» называются, - ответил Сорен. Он поднял руки и приложил их к вискам. - Они могут смотреть только вперед. Никакого периферийного зрения. Хотел бы, чтобы у меня такие были.
- Вы уверены, что не злитесь на меня?
- Напротив, уверяю.
Она размышляла, как правильно ответить, но не смогла. Поэтому задала самый глупый вопрос, который могла придумать.
- Значит... вы играете на пианино?
- Да, - ответил он.
- Что вы играли?
- Бетховен, четвертый фортепианный концерт.
- Где вы научились так играть?
- Моя мама преподавала фортепиано.
- Странно, - ответила она.
- Странно, что моя мама учитель фортепиано? - Сейчас он казался почти удивленным. Хорошо. Она боялась, что ее проделка в его кабинете бесповоротно изменила ситуацию между ними.
- Странно, что у вас есть мама. Я думала, вы упали с неба. Знаете, как метеор. Или пришелец.
Или Бог.
Он слабо улыбнулся, но так и не посмотрел на нее.
- У меня есть мать и отец. Я люблю свою маму. И ненавижу отца.
- Вы меня обошли. Я ненавижу обоих родителей.
- Ты не ненавидишь свою мать.
- Нет. Но я и не очень люблю ее. Думаю, эти чувства взаимны.
- Она любит тебя.
- Вы уверены?
- А как она может не любить? - спросил он, словно это была самая глупая идея в мире: даже на секунду подумать, что кто-то мог ее не любить.
Элеонор снова замолчала. У нее никогда не было более болезненной беседы. Даже ее обращение перед судьей, когда она признала вину за угон машины, было менее неловким, чем эта кошмарная беседа.
- Почему ты пришла сюда сегодня? - спросил Сорен, он по-прежнему смотрел на стену перед собой.
- Я хотела поговорить с вами, - ответила она. - У меня есть вопрос.
- Какой?
- Сейчас уже и не вспомню. Тогда казался очень важным.
Сорен сложил ладони вместе и расположил их на коленях. Сейчас он не молился. По крайней мере, было не похоже. Скорее всего, он пытался контролировать себя, пытался занять руки, чтобы не сделать что-то. Что именно?
- Это будет сложно, - сказал Сорен. - Наша совместная работа. Ты это понимаешь?
- Я... - Она замолчала и обдумала вопрос. - Думаю да.
- Я священник. Это ты тоже понимаешь?
- Нет.
- Нет?
- Конечно, я не понимаю, почему вы священник. - Слова, которые она сдерживала с момента их знакомства, наконец, вылетели. - Вам двадцать девять, и вы самый красивый мужчина на земле. Вы можете получить любую девушку в мире, которую захотите. Вы потрясающий и можете заниматься, чем захотите. Вы можете жениться и завести детей. Или заниматься безумным сексом с кем угодно и где угодно. А это чертов Уэйкфилд, Коннектикут. Пройдете две мили от этого места и попадете на край света. Здесь нет ничего для вас. Вы бесполезны для этого места. Вы можете править миром, если захотите, и мир, вероятно, не будет против. Я ненавижу следовать правилам, но я бы последовала за вами в ад и вынесла бы вас на спине, если бы пришлось. Понимаю ли я, почему вы священник? Нет, и сомневаюсь, что когда-либо пойму. Потому как если бы вы не были священником...
- Если бы я не был священником, - повторил он. – Знаешь ли ты, что бы произошло, не будь я священником?
- Ага, - ответила она. - Мы с вами могли...
- Мы с тобой ничего бы не могли, - ответил он. - Если бы я не был священником, Элеонор, мы с тобой никогда бы не встретились. Если бы я не был священником, ты сейчас была бы в колонии для несовершеннолетних, потому что Отец Грегори не помог тебе так, как это сделал я. Если бы я не был священником, на твоем счету была бы уголовная судимость. Ты бы окончила школу в колонии, и вероятность поступления в колледж была бы равна нулю.
Элеонор ощутила, как под ее ногами дрожит пол. Глаза наполнились слезами.
- Сорен?
- Когда мне было четырнадцать, я решил стать священником, - ответил он. - Как только принял решение, впервые в жизни я ощутил умиротворение в сердце. И не знаю, почему или откуда шло это спокойствие. Оно должно было меня пугать - жизнь в бедности, безбрачная и целомудренная жизнь, жизнь в послушании общине, которая могла отправить меня в любую точку мира. Но я знал, что была причина, по которой мне нужно стать священником. Я был в этом уверен. И эта уверенность поддерживала всю учебу в семинарии и путь сюда. И теперь я знаю, почему мне нужно было стать священником. Потому что Бог знал задолго до того, что мне нужно будет найти тебя и помочь тебе и помогать идти правильным путем. И я буду оберегать тебя, даже если это убьет меня.
Одинокая слеза скатилась по ее щеке и упала на пол. Теперь она была благодарна за то, что он не смотрел на нее и не видел ее слез.
- И если бы я не был священником, - продолжил Сорен, - я, скорее всего, был бы мертв. Было несколько моментов, когда я был твоего возраста и младше, глупые моменты, когда я думал, что не достоин жизни. То, что я делал, то, что хотел делать, постоянно терзало меня. Я считал, что Бог совершил ужасную ошибку, когда сотворил меня, и, возможно, мир был бы лучше, если бы меня в нем не было.
- Нет... - Она едва выдавила слово. Мысль о смерти Сорена оскорбляла все, во что она верила, особенно его, потому что она верила в него больше всего.
- Когда я впервые ощутил призыв стать иезуитом, на место этих чувств пришли другие. Бог создал меня по какой-то причине, сотворил меня, словно у меня было предназначение.
- Например? Вы...
- Мое предназначение стать священником спасло меня, Элеонор. Как спасло и тебя. Если бы я не был священником, тебя бы не было в этом святилище, и меня тоже. Поэтому, пожалуйста... - Он замолчал и поднял руку, держа ее почти в позе капитуляции. - Пожалуйста, не усложняй все еще больше, чем уже есть.
Он снова опустил руку.
- Простите, - прошептала она.
- Здесь не за что извиняться.
- Вы уверены?
- Да. Несколько месяцев назад я сказал, что новые правила, которые я установил, были ради моего же блага, потому что мне нужны границы. И прошу уважать их.
- Я могу, - пообещала она. - И буду.
- Спасибо, - ответил он.
Она хотела сказать больше, сказать, что больше никогда не зайдет в его кабинет, во всяком случае, без его разрешения. Он ничего не сказал о том, что она сделала на его столе, но была уверена, что он знал, и именно поэтому он не мог смотреть на нее сейчас. Она представляла, что он не смотрел на нее ради своего блага - защитить ее от унижения. Но что странно, она его совсем не испытывала. Только печаль из-за его правоты. Неважно как сильно она хотела, чтобы он не был священником, чтобы они могли быть вместе, она знала, что не будь он священником, они так бы никогда и не встретились. То, что свело их, было и тем, что удерживает их порознь. Все это она хотела сказать ему, но прежде чем успела открыть рот, услышала острожный автомобильный гудок, пронзающий их напряженное молчание.
- Это за мной, - ответил Сорен. - Я должен идти.
- Куда вы идете?
- Я не могу ответить, - сказал он.
- Не можете или не хотите?
Сорен поднялся со скамьи и прошел мимо, по-прежнему не глядя на нее. Она последовала за ним.
У двери святилища он остановился.
- Мы больше не станем это обсуждать, - сказал Сорен. Предложение было произнесено как утверждение, но она услышала приказ, скрывающийся под его словами. Она знала, что он серьезен. Они больше никогда не будут говорить об этом, потому что она больше никогда не проникнет в его офис и не будет снова мастурбировать на его столе. - И мы притворимся, что этого разговора не было. Завтра мы оба будем чувствовать себя лучше. Через неделю все превратится в давнее воспоминание. Да?
- Хорошо, - ответила она.
Сорен кивнул. Он положил руку на дверную ручку и толкнул ее.
- Ты уверена, что не помнишь, о чем хотела меня спросить?
- Уверена.
- А если подумать...
- Не важно, - ответила она, вспоминая вопросы, которые хотела задать, и решила не задавать. - Уверены, что не можете сказать куда едете?
- Более чем. Скажу вот что: я бы хотел взять тебя с собой.
Она улыбнулась. Наконец, напряжение начало покидать ее тело.
- Я тоже. Я готова пойти с вами куда угодно.
Впервые за этот вечер Сорен посмотрел ей в глаза и подарил легчайшую улыбку.
- Не переживай. Однажды так и будет.
И с этим он открыл дверь и ушел в ночь. Перед церковью, в тенистой части улицы, стояла машина, но не просто старая машина. Сорен занял заднее пассажирское место и машина уехала.
Элеонор не могла поверить в то, что увидела. Но она это видела. Она разбиралась в машинах. Она знала все машины, все марки, все модели. Но то, что она увидела, не имело смысла. Чья она? Откуда? Куда направлялась?
Может, однажды она получит ответы на все эти вопросы. Но сегодня она должна сосредоточиться на себе и ответить на один вопрос. Только ты знаешь ответ, - сказал Сорен, когда она спросила, у чьих ног она должна сидеть.
Теперь она понимала, что он имел в виду. У чьих ног сидеть решала она. Только она знала ответ на этот вопрос, потому что только она делала выбор. Сорен не мог ответить, ее мама не могла ответить, Бог не мог ответить. Это был только ее выбор. У чьих ног? Она уже знала ответ.
И ответ уехал сейчас в блестящем, великолепном, первозданном, стоящим-целое-состояние 1953 года выпуска Серебряном духе....
Роллс. Чертовом. Ройсе.
Глава 12
Элеонор
После той ночи с Роллс-Ройсом, как окрестила ее Элеонор, ситуация между ней и Сореном нормализовалась. Ну, или все более-менее пришло в норму. Лето прошло так быстро, что дни слились в одну картинку, как пейзаж за окном движущейся машины. Она почти затосковала, когда настало время идти в школу, ведь последние три месяца она практически жила в церкви и видела Сорена чуть ли не каждый день. Каждую неделю она отрабатывала почти по сорок часов общественных работ. Сорен задавал ей отрывки для чтения из Библии и заставлял размышлять над ними. Даже работая эти пару недель в лагере для малоимущих детей, она по-прежнему видела его по вечерам. Она даже вышила ему закладку.
Но время не будет ждать. Наступил сентябрь, и она пережила первый день в школе без происшествий. Без драк. Без ссор с учителями. Без обвинений любимых святых в непристойных отношениях с серафимами. Черт, в эти дни она была святой. Она больше не сбегала в город, чтобы тусоваться в мастерской папы. Она больше не сбегала к подруге Джордан. Она не сидела до 3 часов утра, читая пошлые книжки с рукой в трусиках. Что ж, она все же делала это, но только по выходным. До Сорена Элеонор ждала окончания школьного дня, чтобы попасть домой, поспать и почитать. Сейчас же она считала часы до окончания дня, чтобы пойти в церковь.
Когда она приехала в «Пресвятое Сердце» после первого дня в школе, то переоделась и полила свою палочку. Дверь в кабинет Сорена была заперта, но она слышала голоса внутри. Из любопытства она прижала ухо к двери и попыталась разобрать слова. Сорен говорил четко и громко, и она слышала его, но ни одно из слов не имело смысла. На самом деле, было похоже, будто он говорит на другом языке. Определенно не немецкий. Нет, этот был сексуальным и романтичным. От его речи, ее внутренности затрепетали. Должно быть, французский.
Французский? С кем это, черт возьми, он разговаривал на французском?
В следующий раз, когда он захочет поговорить по телефону, пока она будет стоять снаружи офиса и подслушивать, пусть сделает это хотя бы на английском.
Разочарованная Элеонор направилась к холлу и услышала, как открывается дверь. Она развернулась и увидела руку Сорена, протянутую в коридор, как какой-то перископ. Он поманил ее пальцем, и Элеонор подошла к нему.
- Вы оказались в ловушке внутри своего офиса? - прошептала она и прижалась спиной к стене у двери. - Какое-то силовое поле, и вы только руку можете вытянуть?
- Да, - ответил он, и его рука исчезла в кабинете. Она посмотрела на него через порог. - Это называется диссертация.
- Как как?
- Диссертация. - Он сел за стол. Две стопки книг располагались по бокам от него. - Я заканчиваю докторскую по философии. Я приказал себе не покидать кабинет, пока не добьюсь существенного прогресса.
- О чем диссертация?
- Если Сатана даст тебе задание написать анализ книги из Ада, это будет очень похоже на написание этой докторской диссертации по философии.
Она сочувствующе поморщилась.
- В прошлом году я писала анализ книги по Джейн Эйр и жены с чердака. Я назвала его «Джейн против одной бешеной суки».
- Интересная тема.
- Какая у вас тема?
- «Теология боли и страдания в письмах Святого Игнатия».
- Это так же скучно, как и звучит?
- Более чем.
- Нужно название получше.
- Лучше чем «Теология боли и страдания в письмах Святого Игнатия»?
- Как насчет «Больно - это Бог». На мотив песни John Cougar ‘Hurts So Good5’.
Сорен оперся подбородком о ближайшую стопку книг и прищурился на нее.
- Твой разум, должно быть, самая чудесная игровая площадка.
- Думаю, мои качели разума заржавели.
- Нам стоит их починить. - Он встал из-за стола, взял свою Библию и покинул офис.
- Эй, погодите-ка, большой папочка. - Она последовала за ним, пока он шел к святилищу. - Вы не должны покидать кабинет.
- Я установил правило. И я могу его нарушить.
- А я могу нарушить ваши правила? - спросила она.
- Нет. - Он уставился на нее. - Пойдем со мной. Возьми Библию.
Она вытащила Библию их рюкзака и отправилась в хоры в святилище.
- Чем вы занимались сегодня? - спросила она, как только оказалась в хорах. - Вы снова заставите меня размышлять об Иисусе?
- А ты не хочешь? Размышления о жизни Христа жизненно важная часть духовных упражнений.
- Знаю, - ответила она, плюхнулась на скамью и вытянула ноги. - Но в моих размышлениях Иисус всегда выглядит как Эдди Веддер, а мне не нравится считать Иисуса сексуальным. Это так же неуместно, как смотреть на фотографию своей бабушки, когда ей было восемнадцать и считать ее красоткой.
- Уверен, Иисус был бы польщен тем, что ты представляешь его привлекательным. Нет ничего греховного в том, чтобы считать кого-то привлекательным.
- Вы уже говорили это, но не думаю, что это правило применимо к Иисусу.
- Что ж, у тебя есть вопросы, на которые тебе нужны ответы? - спросил Сорен и шлепнул ее Библией по бедру, чтобы она села ровно. - Значение первородного греха? Пророчества Исайи относительно Христа? Что угодно?
- Да, у меня есть вопрос. - Она посмотрела на него.
- Задавай.
- Почему вы такой высокий? Сколько у вас? Шесть с чем-то?
- Шесть футов и четыре дюйма.
- Это нелепо. Обязательно быть таким высоким, или вы делаете это, чтобы привлечь внимание?