«Что вы говорите? Что-нибудь натворят? Вот когда будет труп, тогда и приедем!» — звонить перестали. К отцу, правда, продолжали ходить, но это и понятно, в обмен на его затравленный вид всегда можно было заполучить массу мелких услуг — грех не пользоваться.
То, что Эрик был красив, признавали все, даже самые ярые недоброжелатели. В детстве его называли милым мальчиком с такими слащавыми придыханиями, что взбесился бы любой ребёнок. Взрослея, Эрик отчаянно искоренял в своём облике всё, что хоть отдалённо вызывало умиление. Пышные льняные волосы потяжелели и оттенком ушли в светло-русый, но стали гуще и по-прежнему легко выгорали на солнце с эффектом мелирования.
Гибкая, статная и прежде, фигура благодаря занятиям спортом отличалась теперь недюжинным ростом, развитой мускулатурой и классическими мужественными очертаниями.
И сколько бы Эрик ни хмурил брови, ни сжимал презрительно пухлые, красиво очерченные губы, внимания к его внешности меньше не становилось. Режущее слух «милый» с годами превратилось в протяжно-томное «секси». И толпы на всё готовых девушек — достаточно удобное дополнение к имиджу «плохого парня» — потянулись следом. Привыкнуть легко. Приятный побочный эффект — ночи перестали быть такими уж одинокими, неприятный — качество общения настолько не на высоте, что в одиночестве уважать себя проще:
«Лучше быть одному всю жизнь, чем найти свой дом и жить в нём с кем попало!..» — очень к месту выводил из колонок стереосистемы тенор-альтино Кипелова.
Очередная попытка перекрыть лишние мысли. Очередной акт возмездия. Уровень громкости, далёкий от предела возможностей стереосистемы, но и на дворе не белый день. Впрочем, Эрику не спалось, так и соседушки перебьются — чай не на работу с утра, а на лавочке всяко полезнее подремать, чем чесать в очередной раз грязными языками.
Эрик потянулся к блюдцу на столе, и пепел с сигареты осыпался на ковёр — далеко не новый, но тщательно вычищенный. Он досадливо поморщился: неудобно и неприятно, придётся пылесосить заново. Случайная подружка уже порядком поднадоела елозить на коленях костлявым задом и трясти содержимым крохотного лифчика. Она жарко дышала на ухо, преданно заглядывала в глаза и всем содержимым незастёгнутых джинсиков, натянутых на голое тело, демонстрировала, что не прочь перепихнуться ещё разок-другой.
Эрик, напротив, находился уже на той стадии насыщения, когда вроде и можно ещё повторить, хотя бы для пользы имиджа, а вроде уже и лень, и… противно. Да, ровно на этой стадии ему являлась обычно мысль о том, что девица в его постели — суть очередная дешёвка, не стоящая внимания, и терпеть её в своём ближнем круге после пары-тройки оргазмов едва достаёт сил. Надоело и пора отправлять восвояси.
Эрик никогда не искал того, что зовут любовью, да и не верил, что она не вымерла, как мамонты, в ледниковый период. Родители, кажется, были счастливы вместе, но то же родители — они из другой жизни, таких нынче не делают. Да и между ними любовь ли была? Мама, кажется, устала дожидаться папу, а папа никогда не спешил возвращаться. Однако Эрик часто задавался вопросом, как возможно, чтобы люди — такие разные, в таком огромном мире — находили взаимность. Пусть не любовь, но желание быть вместе и вместе плыть по жизни. Как? Для чего? Эрик ни разу не встречал человека, к которому бы его потянуло, которого захотелось бы узнать, удержать рядом. Не любовь, другое… Хоть что-нибудь! Не встречал. Не в этой жизни.
«Я-я-а не сошёл с ума…» — взвился голос солиста «Арии», но чёткую мелодику любимой песни неприятно перебило едва различимым другим, не в такт, ритмом.
— Эрик, это к нам стучат? — томно встрепенулась юная блудница.
— Не к нам, а ко мне! — перспектива иметь с этой дурочкой общее «мы», хоть что-то общее, улыбнулась оскалом грязного пропойцы. — Оденься уже.
— Не открывай! — девчонка повисла на плече, но Эрик ловко стряхнул помеху и отправился к двери.
Он был взвинчен, и отвести душу на той несчастной, что осмелела в своем праведном гневе настолько, чтобы явиться с претензиями напрямую к адресату, было даже кстати. В глазок Эрик не смотрел принципиально. Вероятность, что вместо заклятого врага за дверью однажды-таки окажется наряд милиции, только добавляла адреналина. Едва отщёлкнув задвижку, он вышибал дверь концентрированным ударом всего своего нехуденького тела, так что она проворачивалась в петлях почти на сто восемьдесят градусов и смачно вбивалась в соседнюю дверь.
Эрик знал, натренированные горьким опытом затяжной войны бабули никогда не становились на траектории огня. Сегодня всё пошло наперекосяк. Вся мощь удара оказалась вложенной во что-то мягкое и подвижное, и это что-то, а вернее, «кто-то» смачно влепилось в бронированное дверное полотно Светланы Андреевны. Ещё на прошлой неделе оно приняло бы посетителя в нежные объятья драного дерматина, подбитого толстым слоем ваты. Но ремонт свершился. Не повезло.
Осевшая на полу бесформенной грудой хламида пуховика с едва слышным стоном распрямилась и приняла человеческие очертания — руки ноги целы, уже хорошо. На самом деле Эрик здорово испугался: таким ударом можно не только покалечить, но при определенном стечении обстоятельств и убить. Что бы там ни выдумывали, становиться душегубом в свои яростные семнадцать Эрик никак не планировал. Тем более, при ближайшем рассмотрении оказалось, что выяснять отношения пришла новая соседка сверху.
Вполне себе приятная брюнетка с модной косой чёлкой до переносицы стилем успешно косила под мальчика. Образ зелёного юнца ей удался весьма точно, но выразительные синие глазищи, пушистые ресницы и густые, но аккуратные, пытливо изогнутые брови на бледном лице больше пристали девчонке. Не девчонке, если уж честно, — девушке постарше самого Эрика, студентке-старшекурснице, скорее всего. Она была, определённо, в его вкусе и даже при полном отсутствии макияжа, в неженственной Аляске и грубых башмаках светилась неуловимым шармом.
Если бы Эрик взаимодействовал с окружающим миром чуть активнее, то непременно попытался бы привлечь её внимание несмотря на разницу в возрасте и статусе, но он не любил людей и не интересовался теми, кому доставало ума не лезть в его монастырь. Дня три назад он случайно зацепился взглядом за новенькую, когда та поздним вечером возвращалась домой в компании провожатого. Эрик, не изменяя заведённому графику, методично травил подъезд последней за сутки порцией табачно-ментолового дыма, когда она, стремительная и лёгкая, ловко пролетела мимо, вверх по лестнице.
Молодой человек, что едва поспевал следом, был хорош собой, одет со вкусом и, на первый взгляд, не лишён интеллекта; на второй и последующие – портил сам себя глупейшим образом: то пытался силой стянуть увесистый портфель с плеча девушки, то вырывал из кармана её ладонь, демонстративно запрятанную в самую его глубину, то закидывал руку поверх талии. Брюнетка ловко отбивала все поползновения любвеобильного поклонника и остановилась только на площадке четвертого этажа.
«Интересно, поломается для вида или сразу впустит?» — Эрику были хорошо знакомы правила игры, но эти двое неизъяснимо будоражили его любопытство. — «Потом позволит себя поцеловать, пригласит войти, но только на чашку кофе…» — он ухмыльнулся со знанием дела и уже начал коварно прикидывать, какой аккомпанемент выберет, чтобы парочке было повеселее скрипеть диваном: то ли «Cannibal Corpse», то ли «Korn», то ли ещё что потяжелее, но послышалась неясная возня, приглушённые голоса зазвучали громче, и стало понятно, что общение этажом выше не заладилось. Эрик с интересом прислушался:
— Ну что за бред, Тома! — отчетливее взмолился парень. — Это всего лишь секс! Мы взрослые люди!
— Доброй ночи, — довольно грубо отрезала девушка и решительно закрылась изнутри.
Парень, вне всяких сомнений, получил от ворот поворот.
Неудача ближнего вдруг без видимых причин развеселила Эрика, и риск отведать хорошего тумака ожидаемо померк перед желанием покуражиться над самонадеянным ослом:
— Ди-на-мо! — ехидно пропел Эрик и приготовился уворачиваться от кулаков, когда парень, возвращаясь, поравнялся с ним.
— Не, тут другое, друг, — неожиданно беззлобно ответил тот, кто по представлению Эрика должен был сейчас рвать и метать. — Угостишь? — кивок в сторону початой пачки сигарет на подоконнике.
— Облом налицо! — Эрик кивнул и протянул зажигалку.
— Облом — да, но сейчас это даже приятно… — парень задумчиво затянулся. Кажется он был чуточку пьян — иного объяснения неожиданной общительности было не найти.
— Костя.
— Эрик.
— Так вот, Эрик, мальчик мой, объясняю. Динамо — суть пустышка, подделка от начала до конца. Тебя манят конфетой, а потом оказывается, что обёртка пуста. Кем себя чувствуешь?
— Идиотом.
— Точно! Унизительно. Идеалисты — другое дело. Тебе вместо конфеты подают торт — настоящий, многоэтажный, на два или три кило, весь в кремовых розочках и клубничках. Любишь сладкое?
— Ну да.
— Так вот. Идеалист предложит такое чудо кондитерского искусства, какое и представить сложно. Слопай хоть целиком, хоть столовой ложкой, он лучше прежнего тебе достанет, только жри. Но больше чур никаких конфет! И ты понимаешь, что попробовал бы кусочек тортика, и ещё бы повторил, если он так же вкусен, как кажется на первый взгляд. И ещё хочется время от времени…
— Так почему же ты топаешь домой голодным?
— Потому что мне не под силу съесть целый торт. Потому что я трижды дурак, но не нажрался вдосталь этих блестящих фейковых конфет.
— Мужчина полигамен от природы, об этом речь?
— Молодец, суть уловил.
— Чему тогда радуешься? Говоришь о том, что хочешь конфет, но волочешься к черту на рога за тортом. Как ни старайся, здорово заметно, что это не ты наелся, а тебе пожадничали новую порцию.
— Так и есть. Я радуюсь только оттого, что до ужаса приятно встретить человека, который не пустая оболочка, у которого за красивым фасадом кое-что есть. Уверен, однажды я пожалею, что не смог отказаться от разнообразия, и даже захочу вернуться, но это потом. Разве будет меня кто-то ждать?
Эрик молча пожал плечами. По большому счёту, ему было абсолютно безразлично, будет ли кто-то ждать этого болтливого Костика. Тут уж либо идеалист встретит такого же идеалиста и заработает с ним один на двоих диабет, либо мечты рухнут, и на одного циника в итоге станет больше.
«Тома, значит. Томочка. Тамарочка»,
— после того случая мысли волей-неволей возвращались к независимой идеалистке, которая, сама того не зная, на корню сломала Эрику систему представлений о женском поле, разбудила дремавшую доселе часть мужского естества, которая отвечает за завоевания и жажду обладать.
Три дня подряд Эрик регулярно ловил себя на размышлениях о том, каковы были бы его шансы, решись он на попытку подступиться к этой девушке, и как ни прикидывал, шансы стремились к нулю. Эрик злился.
На себя — за то, что опустился до того уровня, когда уважающая себя девушка ни за что не посмотрит в его сторону.
На жизнь — за то, что скривила его улыбку и взамен научила кусаться.
На неприступную Тамарочку, которая даже если и заметит в конце концов, то увидит то же, что видит теперь даже отец — шпану, малолетку, способного только портить жизнь всем вокруг.
Значит и она, идеалистка Тамарочка, недалеко ушла от глупых школьных куриц, которые сняли его с участия в олимпиадах и из мелочной мстительности занижают оценки, от тренера, выжившего его из команды, от дворовых дружков, которые искренне держат его за своего и совершенно не понимают, зачем Эрик столько тратит в книжных магазинах, когда эту «кучу бабла» можно потратить на дело — выпивку, сигареты, траву и девок.
И за дверью вдруг — она. Медленно поднялась, держась за грязную стену. Стыдно ужасно — он совершенно забыл, что соседка сверху в его войне — лицо гражданское, оказавшееся на передовой по неведению, страдает без вины. И хотелось спасать её, заслонить собой и никому не давать в обиду, никогда. Да только сам обидел, пути обратно нет. И вряд ли нужно ей было спасение, она пришла напасть первой.
Нападение — защита.
Эрик хамил грубо, пошло, как последнее быдло. И она сорвалась на крик, и голос у неё был не женский, и звали её, оказалось, Сергей, и не просто Сергей, а на «вы» и по отчеству, и очередного скандала отцу уже не избежать. И Эрик ненавидел, ненавидел Тамарочку, которая никакая не идеальная, которая пошла против него, как и все. Он ненавидел люто, и едва сдерживался, чтобы не ударить отчаянно, потому что теперь — точно можно, потому что девочка Тамарочка оказалась целиком его выдумкой, и целых три дня он, Эрик Рау, грезил мужиком.
====== “Тамарочка” – Глава 2 ======
Александр Генрихович, традиционно игнорируя нормы этикета, со звонким лязгом орудовал ложкой по дну кастрюли. От борща осталась лишь пара кусочков морковки по углам да невычерпываемые капли бульона. Едок был сыт, но старательно продолжал выскребать побитую жизнью посудину, упорно делая вид, что не замечает надрывного чириканья звонка в прихожей. Ситуация, изученная до мелочей. Сомневаться, что за дверью стоит очередной разгневанный «доброжелатель», не приходилось. Деваться некуда, но сперва — борщ.
Долговязый Эрик с видимым безразличием подпирал плечом угол холодильника и расковыривал заусенец. Палец вовсю кровил, но парень продолжал своё малоприятное занятие — упрямства сыну, как и отцу, было не занимать. Сценарий был знаком и младшему Рау с той лишь разницей, что он мог, не задумываясь, назвать имя звонящего.
— Задрал придурок! — Эрик, несмотря на поразительное внешнее сходство, флегматизма отцовского не унаследовал, поэтому сорвался первым, вихрем пролетел через тёмный коридор до двери и еле поймал собственную руку на излёте, когда та уже замахнулась, чтобы со всей дури вдарить по двери. Тамарочка слишком явно принадлежал к тому сорту дебилов, которых жизнь не учит ничему. И даже несмотря на то, что Эрик ненавидел соседа сверху без малого уже неделю, калечить его по-прежнему не намеревался.
— Вали отсюда подобру-поздорову, урод, — выпалил тихо, чтобы отец не услышал, на едином дыхании, глотнул немного воздуха и без пауз закончил, — моё обещание спустить тебя с лестницы всё ещё не аннулировано.
— Смотри-ка, ты и слова умные знаешь? С виду гопота-гопотой, — не остался в долгу сосед и просиял снисходительной усмешкой.
— А ты, любезный, как ни погляжу, баба-бабой, так какого кляпа брюки нацепил? Проклятая эмансипация? — Эрик был уверен, что и в словесном противостоянии легко положит Тамарочку на обе лопатки. Он непременно довёл бы начатое до конца, если бы отец не завершил, в конце концов, трапезу и не вышел в прихожую:
— Эрик, кто там?
— Да так, пап, ничего примечательного. Гомосек один.
— К тебе, что ли? Приятель? — непрошибаемый Александр Генрихович как будто не слышал подозрительной рекомендации.
— Упаси боже! К тебе. Жилец новый из тридцать второй.
— Раз ко мне, так прикуси свой грешный язык и шуруй в комнату. С ориентациями соседей без сопливых разберусь. Распоясался совсем! — рыкнул отец с несвойственной ему строгостью. Родитель, от природы мягкий, спускал сыну практически всё, но грубить старшим запрещал категорически. Эрик поспешно ретировался метра на три вглубь квартиры.
— Вы действительно ко мне, молодой человек? — приветливо кивнул посетителю глава семейства.
— Да, думаю, к вам. Меня зовут Сергей. Я ваш сосед сверху, из…
— Из тридцать второй квартиры? Меня зовут Александр Генрихович, можно просто дядя Саша. Мой сын снова что-то натворил?
— Да… То есть…
— Серёжа, простите, что перебиваю, мне неудобно держать вас на пороге, проходите, разговор серьёзный…
Эрик зло прищурился и с новыми силами принялся расковыривать следующий палец. Ни одна соседка прежде не решалась войти с претензиями в их с отцом, в его, Эрика, святая-святых. Врагу не место в доме. Но отец гостеприимно проводил Сергея на кухню и уже суетился с чайником.