— Да, все.
— Ну так вот: если тебя не вызовет Штуммер, завтра же рано утром отправляйся и к вечеру постарайся вернуться.
— Штуммер меня вызывал.
— Ну? Чего он хочет?
— Посылает в дальний лес. Я должна встретиться по пути с какими-то двумя людьми и сказать им, что пришла от Лугового.
— Интересно! — проговорил Федор Михайлович. — Насколько я понимаю, кого-то засылают в наш отряд. — Всегда, когда начинался разговор об отряде молодежи, Федор Михайлович находил повод, чтобы прибавить слово «наш», подчеркивая этим, что имеет к нему прямое отношение. — Он знает, где отряд?
— На опушке леса у села Доронино в старой землянке нас будут ожидать и укажут верный путь.
— Ну, а кто же те, с кем ты пойдешь? — спросил Егоров.
— Штуммер сказал, что это будут люди Короткова. Они ждут меня на дороге.
— Д-да, — вздохнул Федор Михайлович. — Крутится, вертится шар голубой… Но у меня есть одна мыслишка, Егоров.
— Какая?
— Задания можно объединить…
— Как? — удивилась Тоня.
— Хаджибеевский лиман — чуть-чуть в стороне от твоего пути. Километров пятнадцать.
— Действительно, «чуть-чуть»…
— Но зато тебе не придется возвращаться в Одессу, — сказал Егоров, сразу оценивший план Федора Михайловича.
А тот полез в карман и вытащил из него небольшую, тщательно свернутую бумажку.
— Давай-ка, Тоня, поговорим, — строго сказал он. — Вот уже месяц, как из бывшего совхоза на берегу лимана эвакуированы все жители. Дома сожжены. Но ты ведь можешь об этом и не знать! Тебе понятно?
— Ну?..
— А раз все выселены, то никто не сможет доказать, что твои родственники не жили в этом поселке. Как зовут какую-нибудь твою умершую тетю?
— Ольга Александровна Федорова. Старшая сестра мамы.
— Прекрасно! Вот она-то и жила в этом поселке. А ты направилась ее навестить. Ясно?
— Ясно-то ясно, но что, если меня там задержат? Как я объясню все это Штуммеру? Он не поверит, что я сбилась с пути.
— Конечно, не поверит! И на этот случай держи справку. Вот. Настоящая! Даже Штуммер не придерется. Только впиши в нее имя и фамилию тетки.
— Давай сюда!
Егоров взял бланк и четким почерком вписал в него необходимые данные об Ольге Александровне Федоровой.
— Ты когда должна встретиться с этими… ну, с коротковцами? — спросил Федор Михайлович.
— До десяти утра завтрашнего дня.
— О, вполне успеешь! Иди, Тоня, иди! Осмотри район севернее совхоза, там должна сохраниться силосная башня…
Егоров повернулся и вышел в лавку, хотя в ней никого не было.
— Ну, до встречи, — сказала Тоня. — Молись за меня, Егоров!
Она уже приоткрыла дверь, ведущую из подсобки во двор, но Федор Михайлович поднял руку:
— Подожди! Зина о своем отце ничего не рассказывала? Не говорила, где он?
— Нет, не говорила.
— Ну, не задерживайся, — будничным голосом проговорил Федор Михайлович, словно Тоня отправлялась в кино, и, закряхтев, нагнулся над картофелем.
Выйдя на улицу, Тоня взяла курс на окраину Одессы. В кармане лежала добротная справка, с ней она чувствовала себя увереннее, но все же всякий раз, когда ее останавливали патрули, под ложечкой что-то мерзко ёкало.
Сколько же еще ходу до этого сожженного поселка? Тоня прикинула — не меньше пяти-шести километров. Наверное, она все же ошиблась, выбирая дорогу. Так надоело предъявлять патрулям свой пропуск, что она свернула к лиману гораздо раньше, соблазнившись пустынностью большака, и достигла цели лишь к вечеру.
На пустынном берегу, поросшем жухлой прошлогодней травой, ее охватило странное чувство отрешенности. Будто нет ни войны, ни Петреску, ни Штуммера и все, чем она жила это время, происходит не с нею, а совсем с какой-то другой девушкой. Безлюдные овраги. Тишина. Лиман в мелкой ряби. Заходящее солнце словно полирует его розовыми лучами…
Безмолвие простора с его кажущимся покоем — самообман. Покоя нет. Один неверный шаг — и она даже не услышит взрыва. Егоров так никогда и не узнает, что с ней случилось.
Раза два она отдыхала. От куска хлеба и кружочка вареной колбасы, которые она захватила с собой в дорогу, почти ничего не осталось. Хотелось пить. Тоня нашла в одной из прогалин немного талого снега, положила прохладный комочек в рот и вспомнила, как любила в детстве сосать искрящиеся на солнце сосульки. Ну и попадало же ей от матери!
Силосная башня возникла внезапно, едва только кончился овраг. Тоня взобралась на небольшой холм. Башня одиноко торчала среди обгорелых построек, окруженная большими, обтянутыми брезентом фургонами, среди которых сновали люди. Во что они были одеты, с такого расстояния она не могла определить. Может, это солдаты? Может, пленные? Подкрасться поближе? Опасно! Вот только если сквозь густые кусты, обрывающиеся метров за двести от фургонов…
Кустарник и сгущающиеся сумерки заключали в себе и спасение и опасность: Тоню могли не заметить, но и она тоже могла из-за кустов не увидеть патруля. А уж если ее схватят, не помогут ни справка, ни тетя, к которой она собралась в гости.
Яма! Глубокая и широкая. Вокруг рыхлые комья свежей глины. Одного взгляда достаточно, чтобы понять: строится блиндаж. Да, вот намечен и вход в него со стороны поселка. Почему среди кустов?.. Для охраны? Нет, очевидно, рядом будет установлена зенитка.
День угасал с такой стремительностью, словно на небесах кто-то решил экономить солнечный свет. И все же, когда Тоня вышла к полевой дороге, у которой кончались кусты, она сумела различить невдалеке тяжелые катки, прицепленные к тракторам. Они стояли у стены сохранившегося сарая и с той стороны, с которой она впервые оглядывала поселок, не были видны.
Да, все подтверждается! Аэродром! Однако огромное пространство между ним и частью берега лимана вполне пригодно для высадки воздушного десанта. А овраги послужат хорошим укрытием. Спустившись, десантники смогут нанести удар по аэродрому.
Сзади послышались шаги. Тоня оглянулась и увидела двух румынских солдат, внезапно появившихся из-за поворота дороги. Патруль! Если побежать, ее сразу заметят. Тоня бросилась ничком в узкую ложбинку между кустами и замерла.
По дороге неторопливо шаркали тяжелые сапоги.
Солдаты подошли к кустам и остановились, о чем-то неторопливо разговаривая. Потом затрещали ветки. Идут! Идут!
Тоня вжалась в землю, она боялась даже дышать…
Бывает счастье, за которое платишь кровью, а бывает и так, что человек не знает, когда и чем заплатить за право жить, за то, что смерть обдала тебя своим ледяным дыханием и прошла мимо.
Не дойдя до Тони всего нескольких шагов, солдаты, звякнув автоматами, уселись на небольшие камни.
Они говорили по-румынски, и Тоня ничего не могла понять, но, очевидно, один из них, тот, у которого был низкий, с хрипотцой голос, рассказывал что-то веселое, потому что другой все время смеялся. Они курили, и дым от крепких дешевых сигарет щекотал Тонины ноздри, так что она боялась чихнуть.
Солдаты не торопились. История, которую рассказывал хрипловатый, была длинная. Тоня чувствовала, как постепенно немеют у нее руки, ноги, все тело. Она попробовала повернуться на бок. Предательски хрустнул под локтем сучок, и легкий треск показался ей громче выстрела.
Солдаты не обратили на него внимания. Мало ли шумов в природе…
Уже совсем стемнело, когда они наконец медленно поднялись. Чиркнула спичка, меж темных кустов мелькнул желтый блик пламени. Солдаты закурили и пошли к дороге.
Она выждала, пока вдали не замолкли голоса, и потом еще немного, на всякий случай, после чего с трудом встала на ноги.
Куда идти? Не ночевать же в холодном кустарнике! Может, попытаться проникнуть в ближайшую деревню и попроситься к какой-нибудь хозяйке на ночлег?
Часа полтора Тоня шла, держа путь обратно, к деревне, которую благополучно миновала сегодня днем. Тогда постов не было видно, но к ночи их могли выставить. Увидев впереди мост, она свернула, не доходя до него, перепрыгнула через узкую канаву и стала тылами подбираться к ближайшей хате. Деревня словно вымерла, лишь на другом краю гулко лаяли собаки. Тоня перелезла через плетень, тихонько постучала пальцем в маленькое, с дребезжащим стеклом окно.
— Кто там? — отозвался сонный женский голос.
— Пустите переночевать!
В глубине скрипнула кровать, метнулась бледная, словно размытая тень, и вдруг окрепший женский голос крикнул:
— Убирайся! Слышь?.. А то полицая крикну!
Тоня опомнилась, лишь перепрыгнув через какой-то плетень с острыми, как шипы, обрубками сучьев, один из которых вонзился в ногу. Она тихо вскрикнула от боли, но тут же зажала рот ладонью. Потом долго стояла, прислонившись к хлеву. За стенкой тихо похрюкивала свинья. Хоть к ней бы пробраться, прилечь где-нибудь в углу на клочке сена! Однако на двери хлева висел замок.
От холода мелко дрожало все тело.
Тоня решила повторить попытку — обогнула хлев и по тропинке снова подошла к хате.
Тускло блеснуло окно. Под ногой хрустнул черепок разбитого горшка. За темным, с приоткрытой форточкой окном — сонная тишина. И от одного сознания, что совсем рядом покой в сон, Тоня теряла последние силы.
— Тетенька! Тетенька! — шептала она в оконную щель. — Проснитесь, тетенька…
За окном что-то щелкнуло, стукнуло, послышалось шлепанье босых ног. К стеклу прижалась бледная маска лица.
— Кто там? Чего нужно? — глухо донеслось до Тони.
— Тетенька, пустите переночевать!
Женщина долго молчала, потом уже не злым, а усталым голосом крикнула:
— Ступай, ступай себе! Тут не постоялый двор! — и плотнее захлопнула форточку.
Тоня пошла вдоль дома, у крыльца упала на скрипучую ступеньку. Никуда она отсюда не пойдет! Не может. Нет сил.
Она привалилась щекой к шершавому бревну, натянула на голову воротник пальто и затихла.
Где-то вдалеке проехала машина. Сбившись во времени, пропел какой-то дурень петух, но, видно, сообразил, что еще ночь, и угомонился.
Время тянулось в мучительной чуткой полудреме, и все же Тоня не услышала, как за ее спиной скрипнула дверь. Но когда женщина, вышедшая на крыльцо, испуганно ахнула, она мгновенно очнулась и вскочила.
— Ах ты господи! — воскликнула хозяйка. Еще не прибранная, в наспех накинутом на плечи платке, она с участием смотрела на полузамерзшую девушку, у которой от холода стучали зубы, а воспаленные глаза запали. — Я же не думала, что девчонка ночевать просится! Заходь, заходь! Разные тут бродят. Пустишь, а потом сами же в полицию и донесут!..
Тоня вошла за хозяйкой в хату, и на нее сразу обрушилась блаженная теплынь. Она присела к столу, еще дрожа от не вышедшего из ее тела холода, и почувствовала, что не может раскрыть глаза. Хозяйка что-то говорила, но голос ее доносился издалека, и Тоня ни слова не понимала.
— Проснись! Вставай!
Чья-то рука безжалостно трясла Тоню за плечо — так, верно, палачи будят свою жертву, чтобы вести на казнь.
Тоня с трудом очнулась, со стоном разогнула затекшую спину. Рядом стояла встревоженная хозяйка.
— Быстрее уходи! Уже рассвело! Могут заметить, что из моей хаты вышла! Ах ты господи, несчастье-то какое! Не хочу тебя гнать, да ведь сама в тюрьму угожу. Уходи, уходи, милая! Прости, что с вечера ночевать не пустила. Пуганые мы!
Тоня поднялась:
— Спасибо, хозяйка!
— Да чего там «спасибо»! Всю ночь на крыльце провалялась! Ты на улицу-то не выходи, задами, задами пробирайся, так безопаснее будет.
И действительно, за огородом — кусты, они сразу прикрыли Тоню, и через несколько шагов она оказалась на склоне холма. Теперь уже никто не мог заподозрить ее в том, что она ночевала в деревне. Она могла только что взобраться на этот холм со стороны дороги.
Когда Тоня выбралась наконец на дорогу, ведущую в сторону Доронина, она вздохнула свободнее. Если теперь какой-нибудь патруль и придерется, она сумеет объяснить, кто ее начальник!
Боже, как устала! Где ты, старый диван с жесткими, шершавыми валиками? Какое счастье почувствовать под своим бочком твои острые пружины! Свалиться бы на обочину, прижаться к прошлогодней траве и заснуть хотя бы на часок.
Туфли! И надо же было ей отправиться в тех, в которых ходила по городу. Дура несчастная!.. Вот теперь и страдай…
Несколько раз мимо проезжали машины, она поднимала руку, но шоферы лишь улыбались — и ни один не остановился.
К условленному месту она подошла с часовым опозданием. В редком кустарнике невдалеке от дороги, у небольшого косогора, грелись двое немолодых мужчин. Одежда на них была потрепанная, лица небритые. Заметив Тоню, они не двинулись с места.
Обоим около сорока. Однако один все же постарше. На его круглом лице — сетка морщин, темные глаза с хитроватым блеском; одет в зеленый стеганый ватник, прожженный в нескольких местах и с заплатами на рукавах, и черные брюки, заправленные в стоптанные, давно не знавшие щетки высокие яловые сапоги с порыжевшими голенищами.
Когда Тоня свернула с дороги и направилась к костру, один что-то быстро сказал второму, ковырявшему в костре короткой палочкой. Тот взглянул на Тоню глубоко посаженными серыми глазами, усмехнулся и ничего не ответил. Впрочем, когда Тоня подошла совсем близко, он распрямился, одернул помятое темное пальто и даже застегнул его на одну пуговицу. Это движение не ускользнуло от Тони, но сразу она не могла понять, что именно ее в нем насторожило.
— Здравствуйте, — сказала Тоня, подходя. — Вы меня ждете?
— А почему именно вас, девушка? — спросил тот, кто выглядел чуть постарше.
Но человек, ворошивший палочкой хворост, улыбнулся и весело сказал:
— Люблю храбрых девушек! Подсаживайся! Ты, я вижу, основательно устала.
Тоня присела к костру и протянула к огню руки.
— Вы меня давно ждете? — снова спросила она, словно не услышала их слов, а сама думала, как бы невзначай упомянуть о Луговом. Штуммер не дал ей пароля. Приходилось выкручиваться самой.
— Всю жизнь! — воскликнул человек с палочкой в руке. — Я не схожу с этого места уже два года!..
— Вот видите, — сказала Тоня, — как полезно быть постоянным. Когда я училась в школе, у меня был учитель математики, некто Луговой. Он говорил, что в мире все меняется, кроме таблицы умножения.
Мужчины переглянулись.
— Так, — сказал тот, кто постарше. — Ты, видать, большая шутница. Ну, давай знакомиться. Григорий Иванович!.. — Он похлопал растопыренными пальцами по своей груди. — А вот этот немолодой человек с заросшей мордой — Виктор Степанович…
— Зови меня просто Витя, — быстро сказал тот.
— Галя.
— Чудное имя! — воскликнул Виктор. — Хорошее, скромное имя… Ну, Галочка, действительно мы тебя заждались… Признайся, есть хочешь?
Она увидела банку мясных консервов, кипящую на горячем пепле, и почувствовала острый голод. Виктор, ловко орудуя палкой, вытащил банку, поставил ее возле Тони, протянул ей складной нож.
— Заправляйся, детка! Соли и хлеба не проси — чего нет, того нет…
Она ела обжигаясь, а они оба внимательно ее разглядывали, прохаживаясь насчет ее аппетита.
Казалось, они отнеслись к ней по-дружески, даже позаботились о ней. Но почему-то в их спокойном дружелюбии Тоне чудилось что-то неестественное. И потом, этот костер невдалеке от дороги. Почему они не боятся, что пламя привлечет патруль?
— Ну, как поживает Луговой? — вдруг спросил Григорий Иванович, когда Тоня справилась с последним куском мяса и отбросила в сторону банку.
— Жив, здоров, чего и вам желает, — ответила она в том шутливом тоне, который между ними установился.
Но сейчас Григорий Иванович уже не улыбался.
— Ты знаешь, куда мы идем? — спросил он. — Тебе сказали, что ты поступаешь в мое подчинение?
— Нет. Этого мне не говорили.
— Ну, так я тебе об этом объявляю.
— Хорошо, — покорно сказала Тоня.
— Слушай, Григорий Иванович, — сказал Виктор, — пусть лучше Галя подчиняется мне!..
— Перестань шутить!.. Через два часа мы уже не сможем ни о чем договориться. Так вот, Галя, как бы ни сложилась наша судьба в отряде, я за тебя в ответе. Поняла? Луговой сообщил, что назначает тебя связной. А мы будем представлять и его.
Она вслушивалась в каждое произнесенное им слово. Ничего, что могло бы вызвать подозрение. Если Луговой действительно существует и без ее помощи нашел пути к Короткову, он мог, конечно, попросить, чтобы о его связной позаботились. Но почему Штуммер, который всякий раз перехватывает связных Лугового, никак не может добраться до него самого?