Аковский капитан раздражал Штольце, и он с трудом сдерживался, чтобы не вскочить и не крикнуть ему в лицо: «Как же иначе, капитан? Советские украинцы укрепят польскую армию не только количественно, но и идейно, что позволит «люблинцам» снять с фронта и направить в тыл на государственную и хозяйственную работу сотни и сотни польских коммунистов. Немало из них придет в корпус государственной безопасности и милицию, и тогда дело таких, как ты, мечтающих о власти «лондонцев», будет проиграно окончательно… Только с куриными мозгами можно не понимать этой элементарной истины».
— Считаю, что после встречи с полковником Ковальским майор Хлобуч принял твердое решение перейти на сторону коммунистов, — закончил свое сообщение Матушинський.
— Каковы основания для такого вывода?
— Все время батальоны бригады были рассредоточены и имели самостоятельные базы. Это позволяло нам контролировать большую территорию, делало менее уязвимыми от налетов с воздуха. После встречи с полковником Ковальским майор Хлобуч приказал всем подразделениям бригады стянуться к штабу, прекратить все виды деятельности против Красной Армии и органов новой власти, нести только службу боевого охранения.
— Действительно тревожные симптомы, — согласился Штольце. — Сколько времени, по–вашему, может понадобиться Хлобучу для сдачи бригады «люблинцам»? — поинтересовался он.
— Приказ в батальоны о перемене места дислокации отправлен с нарочными два часа назад. Срок исполнения приказа — к двадцати часам завтрашнего дня. Ночью, естественно, Хлобуч ничего не предпримет, так что все события должны начаться не раньше чем через двое суток.
— Двое суток… — в раздумье повторил Штольце. — Срок немалый. Если, конечно, не терять время напрасно, а действовать быстро и решительно.
Он встал из–за стола, опустив голову, сделал несколько мелких шажков к двери землянки. Развернулся, двинулся обратно. Капитан, не меняя позы, следил за ним. Он привык видеть оберштурмбанфюрера в черной эсэсовской форме, и цивильное платье, в которое Штольце недавно облачился, Матушинського забавляло. Коричневая рубашка с расстегнутым воротом, серый спортивного покроя пиджак, бриджи из грубого сукна, высокие сапоги… Круглое одутловатое лицо с мешками под глазами, редкие светлые волосы, большие залысины… Толстые губы, маленькие глазки под бесцветными ресницами, короткий мясистый нос. Чем не типичный немецкий бюргер или дремучий польский хуторянин с далекой карпатской полонины?
— Что, на ваш взгляд, может воспрепятствовать переходу бригады на сторону «люблинцев»? — спросил Штольце, снова занимая место за столом.
— Только одно — серьезный конфликт между бригадой и новой властью, а еще лучше, с командованием Красной Армии. Желательно, чтобы этот конфликт вылился в вооруженное столкновение со значительными обоюдными потерями.
— Но майор Хлобуч, приказав всем батальонам бригады передислоцироваться к своему штабу, постарался обезопасить себя от подобных инцидентов.
— Бригада — это не только майор Хлобуч, но и я, — заметил Матушинський. — Диверсионные группы подчиняются только мне и выполнят все, что я им прикажу.
— Что же в таком случае вы намерены им приказать?
— Поднять мятеж в одном из запасных полков той самой дивизии, где начальником штаба полковник Ковальский.
— Насколько это реально?
— В одном из батальонов дивизии действуют несколько моих людей, проникших в Войско Польское под видом добровольцев. Они проводят среди новобранцев пропаганду и уже смогли сплотить вокруг себя шесть–семь десятков жовнежей, недовольных политикой новой власти. Понимаю, что для крупного выступления этих сил явно недостаточно. Однако перебить в своем батальоне офицеров и коммунистов они могут, особенно если получат помощь со стороны. А я постараюсь обыграть события так, чтобы следы мятежа привели в бригаду Хлобуча.
— Неплохо, капитан. Думаю, что после этого акции Хлобуча у коммунистов окажутся весьма подмоченными. А как полагаете вы, господин полковник?
Сухов, перебиравший кипу газет и журналов, лежавших у него на коленях, даже не поднял головы.
— Вот именно, лишь подмоченными. Затем Хлобуч и коммунисты во всем разберутся, и бригада замарширует в дивизию Ковальского. В своем плане, пан капитан, вы упустили один существенный момент — в полку, где находятся ваши люди, обязательно должны быть советские офицеры–инструкторы. Вот их в первую очередь и необходимо ликвидировать. А когда мятежники станут уходить в горы, пусть по пути обстреляют или нападут на какой–нибудь красноармейский пост или автоколонну.
Штольце глянул на Матушинського.
— Мне кажется, капитан, над словами господина полковника стоит подумать.
Матушинський обиженно поджал губы.
— Давать советы легко, выполнять — гораздо труднее. Допустим, уничтожить советских офицеров будет не так уж сложно, но обстрел поста или подразделения Красной Армии… — Он покачал головой. — После мятежа мои люди станут отходить в горы по бездорожью, минуя в целях безопасности какие бы то ни было населенные пункты и транспортные магистрали. Чтобы напасть на советскую автоколонну или пост, я должен провести самостоятельную операцию.
— Кто или что мешает вам сделать это?
— Отсутствие верных людей. Под моим непосредственным командованием всего шесть групп, и четыре из них привлечены к операции с мятежом. У меня нет сил на две акции.
— Почему вы не задействовали все шесть групп?
На губах Матушинського мелькнула снисходительная усмешка.
— Видите ли, господин оберштурмбанфюрер, задачи, которые стоят передо мной и вами, не совсем одинаковы. Ваши усилия сосредоточены на одном — борьбе с Красной Армией. А у польского правительства в Лондоне, которое я здесь представляю, существуют и другие проблемы, которые оно вынуждено решать одновременно с организацией сопротивления Красной Армии. Одна из них — непризнание новой государственной границы на востоке и срыв кампании по переселению украинских поляков в Великопольшу.
— Сложность вашего положения мне понятна, капитан. Как ваш союзник и старший товарищ, хотел бы помочь вам. Как говорит в таких случаях наш общий друг полковник Сухов, один ум хорошо, а два лучше.
— Моему руководству стало известно, что в одно из сел послезавтра прибывают шестьдесят семей поляков, ранее живших на Станиславщине. В связи с этим мне приказано организовать и провести акцию по их встрече. Такую, чтобы этим изменникам и тем, кто намерен последовать их примеру, было неповадно отдавать украинским схизматам землю, отвоеванную нашими предками на востоке.
— Тоже считаю, что подобная акция необходима. От моих друзей в УПА я уже информирован о поляках–переселенцах и знаю, что командование УПА воспринимает появление этих поляков крайне болезненно. Причина в том, что село, где должны обосноваться переселенцы, украинское, и его жители всего неделю назад отправлены на Украину. Поэтому мои друзья из УПА не намерены спокойно смотреть на то, как на их земле собираются жить поляки.
— Это польская земля! — воскликнул Матушинський. — И не украинскому быдлу решать, кому на ней жить!
— Я не знаю всех тонкостей ваших взаимоотношений с украинцами, однако рискнул бы предложить один план, — сказал Штольце. — Что, если мне поговорить с моими друзьями из УПА и посоветовать им заняться переселенцами? Уверен, что они встретят их ничуть не хуже, чем ваши люди. В случае, если вы отнесетесь к этому предложению благосклонно, все ваши группы могли бы участвовать в акции с мятежом в дивизии Ковальского.
— Буду только благодарен за подобную услугу. УПА берет на себя акцию с переселенцами, а одна из моих групп совершит нападение на советский пост при въезде в город. Причем все будет обставлено так, словно это сделали восставшие жовнежи.
— Тогда будем считать, что мы договорились. Забудьте о станиславских переселенцах и занимайтесь только подготовкой мятежа. Желаю удачи, господин капитан.
— Спасибо, господин оберштурмбанфюрер. До свидания.
Матушинський щелкнул каблуками, направился к выходу. Оставшись вдвоем с Суховым, Штольце подошел к нему, заглянул через его плечо в газету.
— Что–нибудь интересное?
— Увы, обычная говорильня… как в прессе легально существующего правительства, так и в подпольной. «Лондонцы» именуют здешних лидеров собранием преступников и бандитов; «люблинцы» называют своих заморских противников сборищем предателей и изменников… Забавный народ эти поляки! От их внутренних склок и непомерных претензий к соседям уже триста лет у всей Европы зуд как от чесотки.
— Чему удивляться, если Польшей пытались править одновременно восемьдесят тысяч шляхтичей? Таких, как Матушинський… тщеславных, самовлюбленных, недалеких.
— Герр оберштурмбанфюрер, вы льстите Матушинському, называя его шляхтичем. В Польше всего 877 старинных дворянских родов, а вся остальная шляхта — это нищие беспородные дети восемнадцатого века, когда разорившиеся магнаты предпочитали награждать своих любимых лакеев не золотом или землей, а возводили их в шляхетское достоинство. Поэтому от типов, подобных Матушинському, пахнет не благородством и честью, а кухней, псарней или конюшней… В этом отношении Польшу можно сравнить лишь с Грузией, где на семь крестьянских дворов приходились один князь, двое дворян и три бродячих пса.
— Не спорю с вами, господин полковник, вам лучше известна славянская и кавказская история. Но мы несколько отвлеклись от дел, и я предлагаю вернуться к ним.
— Хорошо. Давайте вначале закончим разговор о бригаде Хлобуча. Неужели вы всерьез восприняли план Матушинсьского?
— Почему бы и нет? Мятеж в полку правительственных войск, обставленный как результат происков подчиненных Хлобуча, лишит его доверия «люблинцев». А уничтожение советских офицеров–инструкторов и нападение на красноармейцев в городе может повлечь за собой ответные вооруженные действия русского командования.
— Ничего этого не будет: ни потери доверия к Хлобучу, ни карательных акций советских войск против здешних аковцев, — уверенно сказал Сухов. — «Люблинцы» и Советы не настолько глупы, чтобы не понять истинных причин мятежа. Самое большее, чего вы добьетесь в результате проделок Матушинського, — это затянете переход бригады к коммунистам на двое–трое суток.
— У вас имеется лучшее решение этой проблемы?
— Да. Мы, русские, считаем, что рыба всегда тухнет с головы. Точно так обстоит дело и в польской бригаде. Ее командир уже полностью настроился на переход к коммунистам, направил всю жизнь бригады по этому руслу. Чтобы пресечь вредное для нас развитие событий, необходимо убрать Хлобуча и поставить на его место послушного нам человека.
— К сожалению, я не в силах смещать и назначать командиров польских частей. Даже аковских, — язвительно заметил Штольце.
— Знаю об этом. Как и о том, что среди ваших агентов в аковской бригаде нет человека, способного ликвидировать Хлобуча. Не потому, что это невозможно, а из–за того, что все они трусы и не осмелятся рисковать собственной шкурой… Лишен возможности убрать Хлобуча и я. Однако это могут сделать ваши друзья из УПА.
— Я подумаю над вашим предложением.
— Думать уже поздно. Завтра станция должна принять первый воинский эшелон, а еще через сутки–двое она будет действовать с предельной нагрузкой. Это значит, что тогда в полную силу заработают все наши информаторы и рации. Раз так, в лес и горы двинутся советские поисковые и истребительные группы. Оказать им сопротивление должны не только мы и подразделения УПА, но и аковская бригада. Но чтобы получить в помощь себе ее тысячу штыков, нужно убрать Хлобуча. Решайтесь, герр оберштурмбанфюрер.
— Кто может занять место Хлобуча?
— Только начальник штаба бригады капитан Вильк. Помните его досье? Прибыл в Польшу из Англии, стоит вне политики… Если уже не Хлобуч, а Вильк получит из Лондона очередной приказ выступить против «люблинцев», он выполнит его без раздумий.
— Вы убедили меня. Постараюсь в ближайшее время переговорить о Хлобуче с моими друзьями из УПА.
— И еще один вопрос, герр Штольце, — после минутного раздумья, сказал Сухов. — Какое решение вы и их превосходительство господин Ковалев приняли в отношении генерала Дубова?
— Можете действовать согласно предложенному вами плану.
— Благодарю за доверие, герр оберштурмбанфюрер. Разрешите быть свободным?
— Да. До свидания, господин полковник.
— До новой встречи, герр оберштурмбанфюрер…
Когда за Суховым захлопнулась дверь, Штольце облегченно вздохнул. Легкими прикосновениями пальцев прилизал на висках волосы, пренебрежительно усмехнулся.
«Не рано ли задрали нос, славянские недочеловеки? Решили, что Германии пришел конец, и вздумали играть с ним на равных? Раньше трепетали при одном виде черного эсэсовского мундира, а теперь осмелились высказывать собственные мнения и даже давать советы? Знаете, что здесь, в Карпатах, деятельность «Вервольфа» без вашей помощи практически будет сведена к нулю, и пользуетесь этим… Плевать на вас! Сейчас важно другое: чтобы как можно дольше вы оставались с нами в одной упряжке. Каждый день приближает фатерланд к созданию секретного чудо–оружия, которое совершит переворот в войне и поставит на колени врагов национал–социализма. Если же этого не случится, фюрер всегда сможет договориться с англичанами и американцами о сепаратном мире. Однако для всего этого нужно время, и его для Германии выигрываем мы, солдаты Восточного фронта».
Штольце громко постучал карандашом по стакану с водой, и на пороге появился высокий длинноносый эсэсовский офицер в полевой форме.
— Heil, Wolf! — выкрикнул он, выбрасывая правую руку в фашистском приветствии.
— Und die Freiheit! — отозвался Штольце. — Оберштурмфюрер, завтра в восемь тридцать я отправляюсь в сотню УПА «Хрын». Позаботьтесь, чтобы к этому времени была готова моя охрана.
8
Семен шагнул в кабинет, остановился у порога. Снял с головы лохматую шапку с красной ленточкой, поправил на плече ремень немецкого автомата. Разгладил усы и спокойно посмотрел на Шевчука и Дробота, сидевших за столом у окна.
— День добрый, товарищи.
— Здравствуйте, Семен Гаврилович, — ответил подполковник, поднимаясь ему навстречу. — Проходите ближе. Садитесь.
Семен неторопливо направился к столу, выдвинул из–под него стул. Окинул его придирчивым взглядом, смахнул шапкой с сиденья что–то ему не понравившееся и лишь после этого сел. Поставил возле себя автомат, положил на колени шапку, отбросил со лба к уху чуб. Квадратное лицо, низкий лоб с глубокими продольными морщинами, широкие усы, изрядно посеребренные сединой виски. Уверенный взгляд, на лице ни тени подобострастия или угодливости, держится с достоинством.
До войны он — один из богатейших в округе украинских кулаков, был запанибрата с местной оуновской верхушкой. По непонятной причине вначале порвал с националистами, затем выступил против них с оружием в руках… «Странный тип, не верю таким. Советовал бы и вам присмотреться к нему внимательнее», — пришли на ум Шевчуку слова, сказанные о Семене офицером–поляком городского отдела госбезопасности. И тут же он вспомнил краткую характеристику, данную своему подчиненному командиром Крышталевичского отряда самообороны Горобцом: «Голова, каких мало. Потому и плюнул на Бандеру, що свой ум имеет. Верю ему как себе и положиться могу во всем». Что ж, посмотрим, кто из вас двоих ближе к истине.
— Семен Гаврилович, — сказал подполковник, — расскажите, пожалуйста, что вам известно о Мертвой пади. Все, с чем сталкивались лично или слышали от других.
— Знаю и рассказать о Мертвой пади могу много, да не все из этого вам сгодиться может. Потому сразу начну с того, что для дела прямой интерес имеет. Мертвым то место кличут оттого, что там какая–то редкая руда лежит. Может, для науки она и полезная, а вот для живой твари — сущая погибель. Из–за нее ни зверье в той округе не водится, ни птица гнездовья не вьет. И вода, стало быть, для питья никак не пригодна.