Может, задержанный и есть агент, действующий под именем Владимира Чумарзина? Однако согласно его рассказу он явился сюда из лесов правобережья Вислы, а его отряд дислоцировался всего в полусотне километров от восставшей Варшавы. Поэтому самый безопасный путь перехода к немцам был именно там: в случае задержания русскими можно было сказать, что он, партизан–аковец, стремится на помощь своим братьям–повстанцам в Варшаву.
Скорее всего, дело обстоит по–другому. Мнимый Владимир Чумарзин был убит или захвачен в плен русскими, и его документы оказались в руках их контрразведки. Если агент был убит, его тайна ушла вместе с ним на тот свет, если очутился в плену, ему был прямой смысл скрывать свою связь с гестапо: пленные аковцы содержались под арестом, а судьбе провокатора, способствовавшему разгрому фашистами нескольких отрядов польского Сопротивления, вряд ли можно было позавидовать. Вот почему чекисты смогли узнать о сыне русского полковника все, кроме самого важного.
Конечно, он задаст ему контрольный вопрос о библиотеке, вывезенной полковником Чумарзиным из России, но сделает это не в надежде услышать отзыв, а лишь для очистки совести. Поэтому нечего переводить время на бесплодные размышления, а пора подумать, какую партию и как разыграть с разоблаченным чекистом. Ясно, что если его цель внедриться в окружение полковника Сухова, то и подбор связников, и система связи, и явки в операции спланированы и разработаны соответственно этому заданию. Казалось бы, что может быть здесь интересного и полезного для него, оуновского зсбиста?
Очень и очень многое… Прежде всего связники и явки, используемые советской контрразведкой в этом районе. Да, сегодня для Красной Армии самый опасный враг — это агентура Штольце и Сухова, добывающая разведданные для германского командования. Поэтому удар чекистов и направлен в сердце здешнего «Вервольфа». Но кто станет их главным противником завтра, после разгрома групп «Вервольфа»: оуновцы или аковцы? В чей схрон будет направлен с безупречной легендой очередной чекист, дружок или сослуживец мнимого сына полковника Чумарзина? Может, его, Шершня. И вряд ли повторится теперешний случай, когда чекист случайно саморазоблачился на неизвестном для него факте биографии реально существовавшего человека.
Как пригодятся тогда Шершню связники и явки советской контрразведки, которые поможет ему вскрыть мнимый Владимир Чумарзин. Ясно, что у чекистов не так много проверенных надежных людей, чтобы при каждой новой операции вводить в нее ранее не использовавшихся в этом районе связников или содержателей явок. Агентуру из других мест здесь не используешь: всякий новый человек сразу окажется на виду и вся его жизнь длительный срок будет проходить под неусыпным наблюдением десятков любопытствующих, зачастую неблагожелательных глаз. Вот поэтому, товарищи чекисты, вам придется постоянно прибегать к услугам своих местных помощников. И если с помощью мнимого сына полковника Чумарзина ваш связник или содержатель явки попадет в поле зрения Шершня, никуда ему после этого от глаз СБ не скрыться. Тогда, товарищи чекисты, слетайтесь, как глупые мотыльки на огонь, к нему сами или шлите своих помощничков!
А на своих людей ты, неудавшийся Владимир Чумарзин, Шершня выведешь. Обязательно выведешь! Причем он уже знает, как заставить тебя сделать это! Нет, он не прикажет ни тянуть из тебя жилы, ни срезать до костей пластинами мясо, ни жарить тебя на медленном огне. Не прикажет потому, что не первый раз встречается с вашей чекистской породой и знает, что ничего этим не добьется. Он придет к своей цели совсем другим путем… Вот почему с таким нетерпением ждет он сейчас оберштурмбанфюрера Штольце, который обещал быть у него сегодня в четырнадцать часов. А до его прихода он еще раз побеседует с тобой и окончательно убедится, кто ты есть…
Поздоровавшись и предложив мнимому Владимиру Чумарзину табурет, Шершень тяжело вздохнул, скривил лицо.
— Завидую тебе, друже. Молодой, красивый, здоровый… А тут без малого пять десятков и хвороб полно, да еще из–за чужих хлопот спать не всегда приходится. — Он улыбнулся, подмигнул собеседнику. — О тебе говорю, о твоих хлопотах. Или не ты просил меня помочь тебе связаться с полковником Суховым? А?
На лице задержанного расплылась радостная улыбка.
— Помню, что просил. Однако не думал, что сможешь так быстро помочь. Неужто разыскал полковника?
— Разыскал, друже, разыскал, покуда ты сладкие сны глядел. Ох и любите вы, молодые, поспать. Может, признаешься, что снилось? Небось батько с матерью, спаленная немцами родная усадьба?.. Эх, не то сказал. Какая же она тебе родная? Так, купленная по случаю. Родной, мыслю, до сей поры считаешь ту, в России, где родился и которую у вас большевички отобрали? Говорят, твой батько в своих краях большим человеком был? Грамотным, ученым, с положением… Между прочим, это правда, что ваш отец вывез из России большую библиотеку?
С последней фразой Шершень впился глазами в лицо собеседника. Произнесенная им часть пароля, однако, не произвела на того никакого впечатления. А может, гестаповский агент просто хорошо владеет собой?
— Библиотеку? — невозмутимо спросил задержанный. — Враки это, друже. Не до библиотеки было тогда отцу, едва семью сумел от красных спасти. Лишь фамильные драгоценности успели с собой захватить, причем это заслуга матери, а не отца.
Вот и поставлена точка в нашем знакомстве, товарищ чекист! А раз так, пора приступать к делу.
Шершень медленно снял с запястья часы, положил их между собой и чекистом. До прихода Штольце оставалось двадцать минут, и за это время он должен был успеть закончить подготовительную часть задуманной им операции.
— Теперь, друже, поговорим начистоту, — тихо заговорил эсбист. — Как мыслишь, из–за чего я стал тратить свое времечко на тебя и какого–то полковника Сухова?
С лица задержанного сбежала улыбка, взгляд из беспечного стал напряженным. Молодец чекист, сразу понял, что игра закончилась и начинается серьезный разговор.
— Из–за чего же? — прозвучал его вопрос.
— Оттого что полковник сейчас заправляет большими делами в наших лесах. И не один, а вкупе с немцами, что тыл Красной Армии тревожат. О «Вервольфе» слышал?
— Немного.
— Многого о нем никто не знает, — усмехнулся Шершень. — Так вот, полковник Сухов из этой компании. Занятная компания, не правда ли? Германец и москаль обосновались на украинской земле, вершат на ней свои тайные делишки. А меня, хозяина этой земли, ни во что не ставят, к своим секретам не допускают. Обидно это мне, друже, ох как обидно! Вот и хочу знать об этом «Вервольфе» побольше. И ты можешь и должен мне подмогу оказать. Понимаешь, к чему клоню?
— Покуда не очень.
— Все очень просто. Полковник Сухов не только тебе, но и мне потребен. За то, что я тебя с ним сведу, ты станешь при нем мой интерес блюсти. Теперь понятно?
— Понятно. Только не совсем, друже: ты и Сухов оба боретесь с большевиками, и ты же предлагаешь мне шпионить против своего союзника.
— Это уже не твоего ума дело, хлопче. Тебе надобно запомнить одно: все, что узнаешь от полковника Сухова или его дружков, передавай мне. И только.
— А не рановато ли ты начал командовать, друже? — с ехидцей спросил чекист. — В твои шпионы я еще не записался.
Справедливое замечание: уж слишком быстро начал он брать быка за рога. Почему быстро? Это при обычной вербовке будущего агента нужно обхаживать как дивчину–недотрогу, умело играть на его слабостях и применять к нему политику кнута и пряника. А в данном случае вербовкой и не пахнет: он предлагает советскому контрразведчику сделать то, от чего тот не может никак отказаться. Не может никак, ибо тогда не выполнит порученного ему задания проникнуть в «Вервольф».
Шершень поманил собеседника к себе согнутым пальцем, и когда тот приблизил к нему лицо, заговорил громким шепотом:
— Нет, хлопче, не рановато. Понимаешь, нет у тебя иного выхода? Почему? Очень просто… Кто ты для меня? Клятый москаль, который вкупе с ляхами и австрияками столько веков измывался над ненькой–Украиной. Твой батько, царский полковник, небось до своей кончины звал нас не иначе как малороссиянами, не знал, кто такие Котляревский и Шевченко, и причислял Гоголя и Короленко к русским писателям. Одна дорожка тебе за это, любый хлопче, — на тот свет. Коли не пожелаешь искупить провину своих сородичей–москалей перед Украиной, сегодня же отправишься к господу.
Шершень взглянул на часы, подвинул их ближе к собеседнику.
— Значит, так. Через двенадцать минут у меня будет начальник Сухова — офицер от СС Штольце, который верховодит здешним «Вервольфом». Не думай, что открываю тебе по своей дурости великую тайну: станешь работать на меня — узнаешь об этом и сам, откажешься — унесешь мои слова в могилу. С этим Штольце тебе надлежит отправиться сегодня вечером к Сухову со своими делами и моим заданием. А чтоб тебе не казалось, что я дюже тороплю тебя, даю пять минут на раздумье…
Грызлов опустил на грудь голову, сделал вид, что задумался. Смотри, дело оборачивается не так уж плохо! Прямо удача, что его угораздило попасть в руки главаря здешних эсбистов, любителя иметь свой глаз где только можно. Не верь после этого в слепой случай!.. А знаменитый Шершень сегодня что–то подкачал: не вербовка, а примитив и дилетантщина или, как выражается один из друзей капитана, сплошная порнография».
Но так ли это, если хорошенько подумать? Пожалуй, нет, скорее, это работа специалиста экстра–класса. Десять минут, столько же фраз, и вербуемый загнан в угол, откуда единственный выход — туда, куда его толкают. Теперь Шершню осталось лишь припугнуть нового агента карами, которые падут на его голову в случае, если он попытается даже в мыслях обмануть хозяина, — и дело сделано.
Шершень протянул руку, взял с крышки стола часы, стал надевать их на руку. Сгорбившегося на табурете собеседника он даже не удостоил взглядом.
— Пять минут пролетели, хлопче. Что мне делать: считать тебя моим человеком или кликнуть боевиков с лопатами?
— А если полковник Сухов не введет меня в курс своих дел? — не поднимая головы, тихо спросил Грызлов.
— Всеми «если» предоставь заниматься мне, — сказал Шершень. — Привыкай сразу: от тебя требуются не рассуждения, а выполнение приказов.
9
Штольце прибыл в схрон Шершня, как и обещал через предварительно присланного им посыльного, ровно в четырнадцать часов. Вернее, с символическим опозданием в две минуты, как это было принято до войны среди родовитой европейской аристократии. Повесил на гвоздь у входа автомат, крупными шагами направился к столу, за которым поджидал его вставший с табурета хозяин схрона. Они молча обменялись рукопожатиями, и Штольце без приглашения уселся напротив эсбиста.
— С делом к тебе, друже.
— Знаю. Поскольку не те сейчас времена, чтоб друг к дружке в гости на чарку или по пустякам ходить. Верно, по старой дружбе и причаститься не грех.
Шершень отодвинул на край стола подставку с торчащими из нее двумя маленькими флажками: желто–голубой олицетворял «державное» знамя «суверенной, соборной, незалежной и самостийной Украины», а черно–красный — знамя ОУН. Достал из ящика стола бутылку французского коньяка, плоскую жестяную банку с красочной этикеткой, на которой была изображена смуглая полуобнаженная красавица в окружении засахаренных лимонных долек. Вскрыл банку ножом, раскупорил бутылку и разлил коньяк по двум стаканам.
— Для тебя этого француза берег, друже, — сообщил он, протягивая один из стаканов Штольце. — За нашу встречу и все хорошее. Будьмо!
Он залпом выпил содержимое своего стакана, сморщил нос, понюхал крышку от банки с лимонными дольками. Поставил на стол локти, подпер ладонями голову и уставился на гостя. Но тот не спешил. Медленно сделал из стакана несколько маленьких глотков, блаженно прикрыл глаза, стал неторопливо жевать засахаренную дольку. Отпил еще пару глотков, потянулся снова к коробке… Оберштурмбанфюрер решил позволить себе несколько минут безмятежного покоя. Тем белее, что был твердо убежден: вопросы, с которыми он прибыл к этому украинскому мужику, ему удастся разрешить куда проще и быстрей, чем имей он дело с умным, прекрасно подготовленным в профессиональном отношении русским полковником Суховым или недалеким, сверх всякой меры заносчивым аковским капитаном Матушинським.
Штольце знал Шершня уже больше двух лет. Сообразительный, исполнительный, а главное, фанатично ненавидящий коммунистов эсбист обратил на себя внимание Штольце. Они совместно провели несколько операций против партизан и заброшенных на Львовщину и Станиславщину советских армейских разведгрупп. Позже их дорожки пересекались еще не раз, а теперь свело общее задание — организация борьбы в тылу Красной Армии и Войска Польского.
Оберштурмбанфюрер поставил наполовину опустевший стакан на стол, поднял глаза.
— Поговорим о деле. Первое: командир аковской бригады Хлобуч намерен перейти на сторону коммунистов из Люблина. В случае ухода поляков из леса подходы к Глыбчанам с севера окажутся никем не защищенными, и русские смогут нанести оттуда удар в тыл твоих сотен. Необходимо навести в бригаде порядок. От тебя, друже, требуется убрать Хлобуча, все остальное я беру на себя.
— Допустим, что на порядки и измены в польской бригаде мне начхать — от своих забот голова пухнет. А русские пускай нападают на меня откуда хотят — милости прошу. Нужно будет — дам им бой, а потребуется, забьюсь под землю так, что меня там сам леший не сыщет. Солонины и консервов хватит до второго пришествия… Но коли, друже, Хлобуч тебе чем–то не угодил или встал поперек дорожки, я, по старой дружбе, велю спровадить его к матке бозке.
— Это нужно сделать в ближайшие два дня. Сможешь?
— Для тебя — конечно. Что будет во–вторых?
— Ты должен знать о прибытии в Зелены Ланы семей польских переселенцев с Украины. Было бы неплохо устроить им надлежащую встречу.
— У каждого попа свой приход. Польскими переселенцами, друже, занимается твой новый дружок Матушинський, а я с детства не люблю лазить по чужим огородам.
— Матушинському сейчас не до переселенцев. А украинские поляки не только его враги, но и твои. Думаешь, они пошлют своих хлопцев в твои сотни или поделятся с ними провизией? Как бы не так! А вот отряд самообороны против твоих боевиков они организуют наверняка.
— Чего не сделаешь ради нашей дружбы, — осклабился Шершень. — Ладно, займусь и переселенцами.
Штольце не ошибся; вопросы, с которыми он прибыл к оуновскому коллеге, были разрешены без всяких осложнений. Но что–то сегодня Шершень уж слишком податлив и сговорчив. Это неспроста: значит, у него к оберштурмбанфюреру тоже есть какое–то дело, и он своей уступчивостью просто задабривает его, надеясь на обоюдную полюбовную сделку. Интересно, что задумал на этот раз хитрый украинский мужик? С ним ухо нужно держать востро — иначе обведет в два счета.
— Теперь, друже, признавайся: чего хочешь от меня? Или ошибаюсь?
Шершень вздохнул.
— Нет, ты не ошибся — имеется и у меня маленькое дельце. Есть один хлопец, сын покойного русского офицера Чумарзина, бывшего дружка твоего полковника Сухова. Видно, что–то не нравится ему у нас, поскольку просится к своим землякам–москалям, что сгуртовались вокруг Сухова. А насильно, сам знаешь, мил не будешь. Вот и хочу просить тебя помочь пристроить хлопца к полковнику.
Штольце округлил глаза.
— Не пойму, зачем тебе шпионить за Суховым? Все сведения о нем или его делах можешь получить у меня. Или считаешь, что Сухов работает еще на кого–то?
Шершень виновато опустил голову.
— От тебя ничего не скроешь, друже, все видишь насквозь. Скажу правду: этот сын русского полковника станет при Сухове моим человеком. Хочу заранее подобраться к его секретам. Узнать, что он на будущее замышляет, каких себе новых покупателей ищет. Чего здесь плохого? Никакого ущерба нашему общему делу. — Шершень вскинул голову, посмотрел в глаза Штольце. — Открыл тебе всю правду, выложил все как на духу. Как, поможешь с хлопцем?
— Сухов — старый стреляный волк. Его перехитрить не так просто.
— Знаю, но… Чем черт не шутит? Тебе нужно только порекомендовать моего человека Сухову и поручиться за его полную надежность. Забираешь хлопца с собой?
— Пусть собирается. Только предупреждаю: в случае каких–либо недоразумений между Суховым и твоим человеком из скандала будешь выкручиваться сам.