Это был один из довереннейших людей Шершня эсбист–террорист Махоматский, теперешнее псевдо Бугай. Полнейшее умственное ничтожество, не прочитавший в жизни ни единой печатной строчки, он обладал двумя высоко ценимыми при его ремесле качествами: редким даром перевоплощения и отсутствием жалости. К жертвам, указанным ему СБ, Махоматский, в зависимости от обстоятельств, являлся в самых различных обличьях: придурковатым хуторским дядькой с мешком на одном плече и с кошелкой, полной гогочущих гусаков, на другом; крикливой сельской бабой с выводком хнычущих детей на руках и вокруг себя; раненым капралом Войска Польского, ищущим свою потерянную в вихре войны семью.
— Когда и кого? — без всяких предисловий спросил террорист, притягивая руку к бутыли с самогоном, высящейся на столе.
— Завтра. Командира аковской бригады Хлобуча.
Махоматский поднял бутыль над головой, задрал кверху лицо, открыл рот. Самогон тонкой струйкой полился ему в горло.
— Где? — поинтересовался он, ставя посудину у ног на пол.
— У командира батальона той же бригады поручника Сивицкого. Хлобуч приказал ему передислоцировать батальон к штабу бригады, а поручник сообщит ему, что жовнежи отказываются повиноваться этому приказу. Хлобуч, естественно, явится в батальон наводить порядок. А тут уже дело за тобой.
— Этого… Сивицкого… тоже? — Махоматский провел ребром ладони по горлу.
— Нет. Наоборот, сработаешь с ним в паре. Сивицкий в бригаде — это мои глаза и уши. Кто или что требуется тебе для выполнения акции?
— Пара пулеметов. Прикрыть отход в случае шума.
Махоматский снова протянул руку к бутыли, однако Шершень придержал его за запястье.
— Передохни малость. — Шершень шумно нюхнул воздух землянки, брезгливо сморщил нос. — Знаешь, друже, тебе надобно проветриться… В лес на пару часиков сходить.
— Кого? — коротко осведомился Махоматский.
На миг Шершень замешкался с ответом. Может, не стоит? Все–таки свой человек и к тому же неплохой фельдшер… Нет, никакой сентиментальности! Кто знает, кому и при каких обстоятельствах может еще проболтаться Юлий Остапович о смерти сына полковника Чумарзина, поставив этим начатую Шершнем операцию на грань провала? А заставить человека молчать есть лишь один верный способ.
— Нашего лекаря знаешь?
— Угу.
— Сейчас пойду к нему на перевязку и заодно скажу, что его ждут в сотне Щура к раненому. Проводником назначу тебя… Можешь его далеко не заводить. Но тело спрячь так, чтобы никто из своих случайно не наткнулся.
Шершень отпустил руку Махоматского, и тот без промедления приложился к горлышку бутыли…
10
Николай Николаевич пропустил гостей мимо себя в прихожую, указал им рукой на вешалку.
— Раздевайтесь, господа.
Но вошедшие, словно не слыша его слов, остановились посреди прихожей и молча ждали, пока генерал закроет дверь на засов.
— Чего стоите, господа? Раздевайтесь, — повторил свое приглашение Николай Николаевич, заканчивая возню с засовом и поворачиваясь к гостям.
— Простите, ваше превосходительство, но мы пришли по делу, — сказал Сухов, доставая из кармана плаща небольшой опечатанный пакет и делая шаг к Николаю Николаевичу. — Нам велено передать вам официальное послание от генерала Колобова. Прошу принять, — и полковник с легким поклоном протянул пакет Дубову.
— От Еремея Владимировича? — оживился Николай Николаевич, беря пакет и не торопясь его распечатывать. — Давненько его не видывал! Как он себя чувствует, а?
— Ваше превосходительство, прошу извинить меня еще раз, но мы присланы по делу, — повышая голос, проговорил Сухов. — Нам велено ознакомить вас с письмом, направленным генералом Колобовым в ваш адрес. Дело в том, что генерал обращается к вам как председатель суда офицерской чести.
Николай Николаевич застыл с наполовину открытым ртом, правая рука с пакетом, который он собирался сунуть в карман, повисла в воздухе. Его обычно бледное лицо стало покрываться румянцем, он перевел взгляд с Сухова вначале на уставившегося себе под ноги войскового старшину Гурко, затем на стоящего со строгим, непроницаемым лицом Игоря Мещерского. Однако те молчали.
— Та–а–ак, господа, та–а–ак, — нараспев заговорил Николай Николаевич, порывистыми движениями пальцев вскрывая пакет. — Вот что, значит, привело вас ко мне. — Он достал из разорванного пакета сложенный вдвое лист бумаги, развернул, пробежал по нему глазами. — Итак, уважаемый господин председатель желает лицезреть меня на предмет получения объяснений… Любопытно, каких же?.. — Он снова заглянул в полученное письмо. — Ах да, порочащих честь российского офицера! Что ж, мне самому будет интересно поговорить на сию тему с господином председателем суда.
Сухов приблизился к вешалке, снял с нее шинель с золотыми генеральскими погонами, протянул ее Николаю Николаевичу.
— Ваше превосходительство, нам приказано проводить вас на заседание суда. Оно назначено на девятнадцать часов. Рискую показаться неучтивым, однако вынужден поторопить вас.
— Приказано проводить меня? — Николай Николаевич насмешливо взглянул на Сухова. — Так сказать, явиться под конвоем… — Он оттолкнул руку полковника с протянутой ему шинелью. — Извольте обождать, покуда я переоденусь.
Развернувшись, Дубов направился в маленькую комнатушку, служившую ему кабинетом, и через несколько минут появился оттуда в парадной генеральской форме при всех регалиях.
— Я готов, господа.
Сухов было шагнул к двери, но остановился и, не глядя на Дубова, сказал:
— Ваше превосходительство, я не председатель и даже не член суда, однако… На вашем месте я простился бы с Елизаветой Федоровной. На всякий случай…
Николай Николаевич внимательно посмотрел на Сухова, поправил на голове папаху. Рука его при этом заметно дрожала.
— Искренне благодарен за совет, полковник. Представьте, мне, старому глупцу, даже не пришло в голову, что… Впрочем, чему удивляться? Нас, русских офицеров, после девятьсот пятого года учили, что внутренний враг намного опаснее врага внешнего. А насколько я смог понять по тону письма господина председателя суда, мне как раз предстоит держать ответ в качестве этого страшного внутреннего врага.
Дубов подошел к двери, ведущей в кухню, тихо позвал:
— Лизонька! — Когда на пороге с вязанием в руках появилась его жена, он, надевая шинель, спокойным будничным голосом сказал: — Лизонька, голубчик, мне надобно отлучиться с господами по важному делу. Возможно, даже придется у них заночевать… Сама понимаешь, комендантский час. Так что не волнуйся. Хорошо? — Николай Николаевич притянул жену к себе, хотел поцеловать, но в последний момент что–то его удержало. Губы генерала сжались, брови сошлись на переносице. Было видно, что он пытается разрешить какой–то важный для себя вопрос. Но вот его лицо приняло прежнее ласковое выражение, он осторожно погладил жену по голове.
— Лизонька, у меня к тебе будет просьба. Если я до завтрака… гм… не вернусь, сходи, пожалуйста, к одному из моих знакомых. У меня завтра утром назначена с ним встреча, и если я не приду, это может плохо сказаться на его делах. А мне очень не хотелось бы этого. Голубчик, сходи к нему вместо меня. Обязательно. Обещаешь?
— Конечно, Николенька. Раз ты просишь.
— Запомни фамилию — Шевчук. Ты его ни разу не видела и не знаешь, но я недавно тебе много о нем рассказывал. Помнишь?
— Шевчук, Шевчук, — дважды повторила жена и виновато посмотрела на мужа: — Николенька, я не представляю, о ком ты говоришь.
— Вспомни, Лизонька, вспомни тот день, когда я последний раз надевал свой парадный мундир. Ты еще спросила, почему я так поздно возвратился. Я стал тебе рассказывать о Шевчуке. Вспомнила? — с надеждой в голосе спросил Николай Николаевич.
— В тот день, в тот день… — напрягла память старушка. — Да, Николенька, вспомнила. Конечно, вспомнила. Шевчук… именно Шевчук. Но почему… — она удивленно взглянула на мужа.
— Я рад, голубчик, что ты вспомнила, — поспешно перебил ее Николай Николаевич. — Ты ведь умница, Лизонька. Ты хорошо поняла меня? Не правда ли?
— Да, Николенька, я правильно поняла тебя. И сделаю все, как ты мне сейчас посоветуешь.
— Придешь к Шевчуку и скажешь, что я его должник и ты пришла вернуть мой долг. Запомни… Я его должник и ты пришла вернуть ему мой долг.
— Твой долг, Николенька? Тогда я, по–видимому, должна знать, в чем он…
— Ты ничего не должна, Лизонька, — с едва сдерживаемым раздражением оборвал ее генерал. — Вернее, ты должна сделать лишь то, о чем я тебе уже сказал. Будь умницей, голубчик, и… — Николай Николаевич не договорил, быстро поцеловал жену, решительно направился к заранее распахнутой Суховым двери на улицу…
Возле калитки в тени забора их поджидали трое мужчин. Еще двое виднелись в конце улицы.
— Поручик, препоручаю их превосходительство вам, — сказал Сухов одному из стоявших у калитки мужчин. Заметив его недоуменный взгляд, недовольно добавил: — Пока, поручик, пока. Ступайте, а мы через несколько минут вас догоним.
Полковник подождал, когда генерал с тройкой сопровождающих отойдут на расстояние, исключающее возможность слышать его, и сказал:
— Господа, нам предстоит еще одно дело. Не столько сложное или опасное, сколько неприятное. Надеюсь, вы помните поручение, данное их превосходительством своей супруге?
— Вернуть одному из знакомых свой долг? — спросил войсковой старшина. — Ну и что? Вполне естественно, что человек с таким понятием о чести, как генерал Дубов, поручил жене расплатиться с его долгами. Ведь не кто иной, как вы сами, господин полковник, дали понять ему, что заседание суда чести может закончиться для него весьма плачевно.
— Долги бывают разными, Яков Филимонович, как и люди, которым их возвращают, — назидательным тоном произнес Сухов. — Вы знаете, кто тот Шевчук, к которому так настойчиво посылал Елизавету Федоровну генерал?
— Понятия не имею. Да и какое это имеет значение: долг есть долг.
— А я знаю этого Шевчука, Яков Филимонович, — торжествующе посмотрел на войскового старшину Сухов. — Это подполковник Красной Армии Шевчук Зенон Иванович, начальник чекистов, охотящихся за Штольце и нами. Вот вам и генерал Дубов с его понятием о чести.
— Вы не ошибаетесь? — недоверчиво глянул на Сухова войсковой старшина. — О контрразведчике Шевчуке наслышан и я, однако… Шевчук — весьма распространенная фамилия.
— Не будьте наивны, Яков Филимонович… Этого Шевчука не видела и не знает супруга генерала, от которой у него никогда не было тайн. И все же Дубов был вынужден отправить ее к нему, догадываясь, что после вызова на суд офицерской чести его личная встреча с чекистами уже вряд ли состоится.
— Отчего он сделал это в нашем присутствии? — с недоумением спросил Игорь. — Неужели не мог догадаться, что в подобных делах любые свидетели, особенно такие, как мы, нежелательны? Признаюсь, мне тоже кажется, что Шевчук генерала и глава местных «смершевцев» просто однофамильцы.
— Зря кажется, — усмехнулся Сухов. — Почему давал жене задание при нас? А как он мог поступить иначе? Шептаться с ней в темном углу или за дверями? И последнее. Откуда ему знать, что у аковцев в здешней польской госбезопасности есть свой человек, который поставляет сведения и о советских коллегах?.. Мое решение — немедленно убрать госпожу Дубову. Это сделает…
Сухов скользнул глазами по нахмуренному лицу войскового старшины, наткнулся на его тяжелый, неприязненный взгляд и повернулся к Игорю.
— Это сделаете вы. Сейчас… А мы с Яковом Филимоновичем обезопасим вас от возможных неожиданностей. — Не давая времени капитану на размышления или отказ, Сухов сдернул с его головы шляпу. — Возвращайтесь к дому и скажите госпоже Дубовой, что забыли там шляпу и перчатки. И не вздумайте стрелять, слышите?..
«Джип» вырвался из облака поднятой им пыли, остановился посреди небольшой сельской площади–майданчика. Бронетранспортер и две полуторки с пластунами, ехавшие за «джипом», затормозили поблизости, и соскочившие через борта грузовиков казаки тотчас рассыпались в цепь и залегли у плетней, окружавших площадь. В «джипе» позади шофера сидели Шевчук и пожилой грузный майор в общевойсковой форме.
— Я не собираюсь заниматься агитацией, майор, а просто предлагаю пройтись со мной, — сказал Шевчук, спрыгивая на землю и протягивая руку спутнику. — После этого мы закончим начатый у меня разговор. Прошу за мной.
Майор надел очки, заложил за спину руки и пристроился сбоку подполковника, уже шагавшего в сторону большого кирпичного дома, что одиноко стоял на краю площади. Это было здание сельской управы. Может, именно потому оно и было избрано местом, где произошли события минувшей ночи.
Перед высоким крыльцом управы длинный ряд трупов. Женщины, дети, старики: видимо, без всякого разбора расстреливались целиком семьи… Колодец, что рядом с домом, тоже доверху забит обезглавленными человеческими телами. На нижних ветвях четырех тенистых каштанов ветер раскачивал десятка полтора повешенных мужчин… По обе стороны посыпанной желтым песком дорожки, ведущей через площадь к управе, торчат ноги закопанных по пояс в землю головами вниз людей. К доске приказов приколота двумя немецкими штыками–ножами белая простыня с начертанной на ней кровью надписью: «Клятые ляхи! Захотели украинского неба, украинской земли, украинской воды? Так берите наше небо, ешьте нашу землю, пейте нашу воду! Сотник УПА Хрын».
— Жители этого села неделю назад были отправлены на Украину, а здесь должны были обосноваться поляки–переселенцы со Станиславщины, — медленно, без всякой интонации в голосе заговорил Шевчук. — Первая их группа прибыла в село вчера вечером, а ночью нагрянула оуновская банда. Результат ее визита перед вами…
Майор, казалось, не слушал спутника: сцепив за спиной пальцы рук в замок и закаменев лицом, он смотрел куда–то в конец площади. Шевчук встал рядом, повысил голос:
— Таких банд вокруг города несколько. И каждая убивает, грабит, сжигает, разоряет. Это не только дезорганизует наш тыл, но и подрывает авторитет Красной Армии в глазах местного населения. Чтобы уничтожить эту нечисть, нужны силы, немалые силы… Вот почему, майор, контрразведка была вынуждена обратиться к командованию вашей бригады за помощью. Ответьте мне как офицер офицеру, как коммунист коммунисту: разве не одно общее дело мы делаем?
— Хватит, подполковник, — тихо сказал майор и, опустив голову, медленно направился обратно к «джипу».
Не спалось. В бывшей партизанской землянке было сыро, душно, накурено. Сюда их привел командир Крышталевичского отряда самообороны Горобец. И вот уже почти сутки капитан со своими людьми находился здесь. Взвод пластунов, отделение разведчиков сержанта Юрко, два десятка самооборонцев во главе с Горобцом… Одна из четырех ударных групп, что с надежными проводниками были отправлены в лес вскоре после того, как была окружена база Бира. Эти группы, скрытно затаившиеся невдалеке от места предполагаемого боя, являлись сюрпризом, который капитан собирался преподнести оуновцам. Его не тревожило, на какую приманку клюнут бандиты: на окружившую базу Бира сотню или на один из казачьих отрядов, что выступят позже на помощь сотне из Крышталевичей и Мазурков. Главное, чтобы оуновцы стянули свои силы в одно место и ввязались в бой. Тогда ударные группы, о которых бандитские главари не подозревали и поэтому в своих планах не приняли в расчет, скажут свое слово.
От пола и стен землянки тянуло холодом, однако топить железную печку капитан категорически запретил. Сбоку от Дробота посапывал во сне сержант Юрко, рядом с ним ворочался с боку на бок Горобец, из противоположного угла землянки доносился чей–то густой с присвистом храп. Капитан знал, что бой, скорее всего, начнется с рассветом, поэтому ему тоже требовалось хоть немного поспать. Но вот уже третий час, как у него болел живот. Вначале Дробот терпел, но с четверть часа назад рези стали настолько сильными, что он был вынужден хлебнуть из фляжки спирту. Боль стихла, отступила, и сейчас, привалившись плечом к стене, он старался заставить себя думать о чем–то постороннем, чтобы легче перенести головокружение и тошноту, которые обычно появлялись после приступов. И на память пришло далекое–далекое, настолько отступившее в прошлое, что воспринималось уже так, словно случилось не с ним, а с кем–то другим…