— Быстро «колись», как дело было,— нехотя опустив кулак, жестко прохрипел Илья.—Начнешь вилять — похороню. На мне уже погон нет!..
Марченко, который в ту минуту смахивал на собаку, побитую хозяином, еще не оставил надежды разжалобить Мухина:
— Да, да... Я понял...
— Так говорил он тебе это или нет?..
— Нет... Сказал, домой пришел, а она готова... — Борис, весь сжавшись, произнес роковую фразу.
Илья на мгновение застыл, пытаясь осмыслить эти слова:
— Чего ж ты меня подставил, гнида?! Деньжат решил срубить?! За ценную информацию... — Удар по животу заставил Марченко согнуться пополам.— Так?!
При всем желании информатор ответить не мог.
— Я тебя спрашиваю?! — Мухин уже не вполне контролировал свою ярость.
— Да... — наконец выдохнул Марченко.
Илья снова схватил пьянчугу и процедил сквозь зубы:
— Ну ты и сучонок... Из-за бутылки мужика к стенке поставил...
— Без доказухи бы не поставили...
— Верно...— Мухин поморщился от омерзения.— Только я тебе, шкура, поверил, поэтому и «липанул» чуток...
Он оттолкнул от себя ханыгу, и тот мешком свалился на землю. Тому бы помолчать, но Марченко стало обидно:
— Сами в дерьме, а я крайний...
Эти слова резанули по самому сердцу. Мухин чувствовал, что этот моральный урод прав, а признавать свою вину было обидней всего.
Не зная, что ответить, он подобрал лежащий на земле рюкзак, со всей силы швырнул его в стену гаража и под звон осколков стекла прокричал:
— Прибью, сволочь!!
Последнюю фразу он выкрикнул уже по инерции. Одна мысль, что придется прикасаться к этой гадине, вызывала у него отвращение. Он повернулся и пошел прочь. В тот момент ему показалось, что все те годы, что он отдал службе в милиции, разлетелись вдребезги, как эти бутылки в затасканном рюкзаке.
До последнего времени жизнь казалась ему безупречной трассой, он мчался по ней на своем «мерседесе» — спокойный и уверенный в себе. Он знал, что там, впереди, могут быть крутые повороты, но надеялся, что справится с управлением. Встретив на пути серьезное препятствие, Мухин оказался к нему психологически не готов. Сколько раз он брал на себя роль преследователя — теперь приходилось выступать в роли жертвы, и эта роль ему совсем не нравилась.
Илья сидел на стуле в кабинете «убойного» отдела, хмурый, не выспавшийся, и пытался оправдаться хотя бы в глазах своих бывших коллег.
— Мужики, да если б я хоть на сотую процента сомневался, разве б пошел на такое!.. Вы ж сами опера... Иначе грош цена нашей работе! Не так, что ли?
Опера молча переглянулись. Они не любили пафоса. Особенно когда речь заходила об их грубой и — чего уж там скрывать — жестокой профессии.
— Да, конечно, я виноват,— продолжил Мухин,— не скрываю. Сегодня всю ночь не спал. А сейчас вот к вам пришел. Только я тогда не о премии думал, не о том, как «палку» срубить, а как посадить убийцу...
— От этого не легче... — прервал поток оправданий Плахов,— В чем ты там «липанул»?
— На месте происшествия нашли молоток. Фирменный. В крови. Жена Григорьева свой узнала, а он сказал, что их молоток якобы лежит в гараже. Вместе с набором. Я туда с обыском... Молоток действительно на месте. Ну, я его и забрал по-тихому, а в протокол не вписал.
— То есть Григорьев не врал?..— безжалостно уточнил Виригин.
— У него и два могло быть,— упрямо покачал головой Мухин.— Специально для обставы.
— И что, этого для суда хватило?..— В голосе Любимова послышалось недоверие.
Отвечая на вопросы, которыми его обстреливали с разных сторон, начальник службы безопасности каждый раз поворачивался к говорившему, так что приходилось постоянно вертеться, как на перекрестном допросе.
— Там еще других улик полно было. А это так, последняя капля...
— Но без нее б не осудили,— подвел итог Плахов.
Илья промолчал. Что он мог ответить на этот убойный аргумент? Он и сам уже казнил себя за тот треклятый молоток.
— И что теперь делать?..— Рогов обвел взглядом коллег.
Мухин обреченно опустил голову. Голос звучал безжизненно, словно из него выкачали всю жизненную энергию:
— Что хотите...
Разговор продолжился, когда виновник «торжества» удалился в свой кабинет в банковском офисе. Любимов сел на свое место, но тут же вскочил и принялся мерить свободное пространство шагами.
— Что хоть из себя этот Мухин представляет? Кто-нибудь узнал?..
Виригин, который в отличие от эмоционального коллеги весь разговор просидел с совершенно бесстрастным лицом, поделился известной ему информацией:
— Говорят, толковым опером был. И мужик нормальный.
— И что из того?..— задал резонный вопрос Плахов.
— А я сам не знаю,— задумался Любимов,— как бы на его месте поступил...
Виригин снова подкинул «информацию к размышлению»:
— Если кипешь поднимем, его посадят. Срок давности еще не истек.
Плахов начал уставать от этого тяжелого разговора. Он не знал, как разрешить эту ситуацию. Тем более, решалась судьба бывшего опера. Их вчерашнего товарища, «брата по крови».
Да, Мухин «липанул», но ведь раскаялся — ошибки у всех бывают. Есть ли, к примеру, хотя бы один хирург, который не «зарезал» на операционном столе парочку человек?.. Говорят, за каждым хирургом — целое кладбище несчастных пациентов. Не зря ведь придумали термин «врачебная ошибка». Выходит, «людям в белых халатах» ошибаться можно. А им, ментам,— нет.
С другой стороны, Мухин отправил невинного человека на смерть, лишил парня отца.
— ...И какие будут предложения?
В комнате повисло молчание. Все понимали: если доложить о случившемся начальству, то процесс примет необратимый характер.
— Может, электрику рот заткнуть?..— продолжил Любимов.— Ему и других эпизодов на «вышку» хватит.
— Может, и так... — засомневался Рогов.
— Ты хоть думаешь, что говоришь?! — Игорь резко обернулся к другу.
— А что?.. Все равно его к стенке не поставят.
— Да у этого Григорьева, в конце концов, жена и сын остались!..— напомнил Плахов.
Любимов и Рогов ответили один за другим, так что получилась одна фраза на двоих:
— И каково им будет узнать, что папу «за так» расстреляли?! Да еще из-за нашей «липы»...
— Про «липу» можно не говорить.— Принципиальность Плахова дала трещину.
— Так не получится.— Виригин, как всегда, окатил всех «холодным душем».
Плахов продолжал гнуть свою линию, по нарастающей, включаясь в ситуацию:
— Мужики, но ведь, в конце концов, существует честь семьи!.. Для кого-то это не пустой звук.
— Не гони, Игорь!.. Может, сын ничего не знает,— вмешался Любимов.— Отца не вернуть, а для него такой удар...
— Во-во... Я с Жорой согласен,— кивнул Рогов.
— Надо будет с его матерью поговорить.— Плахов задумчиво поглядел на коллег.
— Вот ты этим и займись!..— подхватил его мысль Любимов.— Кстати, по дороге чайку купи — твоя очередь.
Игорь понимал: разговор предстоит не из легких, но не представлял, что это будет так тяжело. Не каждый день приходилось рассказывать вдове, что погибший супруг невиновен в убийстве ее матери, однако получил за это высшую меру наказания... Он вообще с трудом переносил женские слезы,
«Надо было Максу это дело поручить»,— подумал Плахов, после того как Надежда Васильевна в очередной раз поднесла платок к глазам.
Мимо скамейки прошла молодая девушка. Она покосилась на плачущую женщину, перевела взгляд на ее соседа и равнодушно прошла мимо. Плахов не удержался и проводил взглядом пару стройных ножек. Стало немного легче.
— Я, если честно, поверила, что Валя виновен...
— Почему?
— Все за это говорило,— произнесла женщина, стараясь справиться с нахлынувшими чувствами.— Он с мамой не уживался, один раз даже ударил сгоряча. Она в суд подала...
— Я в курсе.
В разговоре возникла пауза, прерываемая тихими всхлипываниями. Игорь не вмешивался. Он понимал, что женщине надо выговориться, тогда, возможно, станет легче.
— А я между ними... Хотя обоих любила. И потом такая трагедия... Хорошо, Костя ничего не знает.
Плахов удивился: столько лет носить все это в себе.
— Как же вы скрыть сумели?..
— Он тогда в лагере был летнем. Я и соврала, что бабушка умерла. А папу за аварию посадили. Мол, человека сбил... Не хотела травмировать.
Плахов вздохнул:
— Понимаю...
Надежда Васильевна словно оправдывалась:
— Квартиру сразу поменяла, чтоб соседи не проболтались, родню предупредила... А когда он покончил с собой, сказала, что в тюрьме умер. И все эти годы приходится скрывать...
Она вдруг резко замолчала, будто какая-то внезапная страшная мысль вмешалась в ее сознание:
— Погодите!.. Но ведь сейчас Костя узнает.
— Вот я и пришел посоветоваться.— Плахов заметил, как она встревожилась.— Можно ведь ходу не давать.
— А как же убийца?..— Она резко повернулась в его сторону.
— Он свое получит. За другое.
— Но не расстреляют же?..—Женщина спрятала платок в карман.
Плахов произнес ту фразу, ради которой сюда пришел:
— Вот и решайте.
Надежда Васильевна несколько секунд подумала, опустив глаза:
— Ладно, не надо ничего... Я это только ради сына. Он горячий, весь в отца. Может бед натворить. А я этого не переживу.
Надежда виновато улыбнулась, словно стесняясь, что доставила людям столько хлопот. Она дотронулась до его руки:
— Спасибо вам...
* * *
Избивая Марченко, Мухин не учел психологию иуды. Бывший информатор затаил на него злобу, и теперь, когда он знал, что опер уже не служит в милиции, а значит, прикрывать его никто не будет, решил отомстить. В конце концов, не он сажал того мужика, «шил дело», получал премии и почетные грамоты от начальства. А коли так, то жрать это дерьмо в одиночку он не станет...
Марченко решил не откладывать дело в долгий ящик. Адрес Григорьева он узнал в обычной справочной и тут же отправился навестить семью, которой анонимно причинил столько горя.
Немного постояв перед дверью, он нажал кнопку звонка. Дверь открылась на длину цепочки. В проеме показалась крашеная блондинка средних лет. Она подозрительно уставилась на его разбитую опухшую физиономию.
— Здрасте... Григорьевы здесь живут?
— Уже лет восемь как переехали,— удивленно приподняла брови женщина.
— А куда, не знаете?..— с надеждой произнес Марченко.
— Адреса не помню, телефон где-то был.— Блондинка на секунду задумалась.— Подождите.
Через минуту Марченко тепло поблагодарил хозяйку квартиры. В его кармане лежал клочок бумаги с номером телефона — дело за малым. Он зашел в первый попавшийся таксофон, набрал цифры. Ответил мужской голос.
— Алло... Скажите, это квартира Григорьевых?..
— Слушаю!
— А с кем я говорю?
— С Константином, а кто вам нужен?
— Костя? Очень приятно. Скажите, Григорьев Валентин вам кем приходится?..
Марченко боялся, что парень начнет спрашивать, что да зачем, но тот ответил сразу:
— Это мой отец.
— Костя, я старый знакомый твоего папы,— Марченко по старой привычке понизил голос— Мы не могли бы встретиться?.. У меня есть что рассказать. Это связано с его смертью...
— Хорошо, давайте встретимся. Подъезжайте завтра ко мне на работу.
Григорьев назвал адрес и положил трубку.
«Странные дела,— подумал он.— Сначала начальник охраны темнит, потом родная мать. Никто не желает рассказывать об отце, а тут, ни с того ни с сего, звонит какой-то левый мужик, чтобы сообщить секретные сведения...»
Визуальный ряд оказался еще интересней. Днем к проходной явился какой-то ханыга с замысловатой росписью синяков и ссадин. Он дохнул неслабым перегаром и рассказал шокирующую историю про отца и про то, как жестоко, не по-людски с ним обошлись. Если верить пришельцу, то они сидели в одной камере, там и подружились.
— Понимаешь, опер его сильно «прессовал», хотел, чтобы твой отец признался в убийстве своей тещи...
— Как тещи?! — Костя обалдело уставился на Марченко.
— Ну да... Молотком по темечку... Они всегда не ладили, а та за полгода до этого заявление на него накатала в милицию, якобы он ее избил. Валентин мне рассказал про тот случай. Не любила она твоего отца, все время маму твою против него настраивала. Он как-то раз не выдержал — пихнул ее в коридоре, она упала, ушиблась, ну и началось... У нее врачиха знакомая была, которая ей травмы нарисовала, ну и полдома свидетелей привела в милицию, что он ее чуть ли не убить хотел. И когда бабушку твою убили, «легавые» первым делом на него подумали. Они его на «бытовуху» крутили, а он не сознавался...
Он искоса поглядел на Костю, но тот угрюмо молчал.
— Потом-то он в камере рассказал, как было дело. Труп он первым обнаружил, когда с работы вернулся. Вызвал милицию, его и забрали. Опер, ведь он как?.. Ему главное — подозреваемого найти, а тут вот он — собственной персоной!.. Не хотел Валентин на себя кровь брать, не сознавался , как его ни прижимали, и на суде тоже...
Костя заскрипел зубами. Не глядя на ханыгу, спросил:
— Как он умер?..
— Точно не знаю,— закручинился Марченко.— Ему «вышку» на суде дали за убийство с отягчающими. Потом он в камере руки на себя наложил...
Костя посмотрел в пространство прищуренным взглядом, в котором визитер ничего хорошего не увидел.
— Понимаю, Костя, тяжело такое узнать... — вкрадчиво произнес Марченко.— Не хотел я тебе говорить, но не могу сдержаться... Разве не обидно? Отец твой, невинный, на кладбище, а Мухин этот в банке сидит... Мухлевщик. Знаешь, в каком?..
— Знаю...— Костя вздрогнул, его кулаки непроизвольно сжались.
В этот момент он увидел лицо начальника службы безопасности, глаза, которые тот постоянно прятал, сувенирную долларовую купюру с его портретом на стене. Значит, он был виновником гибели отца, а сейчас сидит и радуется жизни, складывает в кубышку баксы...
— Где ж она, справедливость-то?..— продолжал сокрушаться Марченко, подвывая и чуть не плача.— Кто теперь, кроме тебя, отцово имя очистит?..
«Борец за справедливость» выжидательно посмотрел на Григорьева. Тот продолжал угрюмо молчать.
— Может, за коньячком сгонять?..— В Марченко проснулся алкоголик.
Костя продолжал молча сидеть, глядя в одну точку. Из ступора его вывел стук и недовольный голос складского работника:
— Эй, на вахте! Уснул, что ли?
Костя вздрогнул, нажал на педаль, пропуская работника через вертушку.
Марченко поднялся:
— Пойду я, не буду мешать... Костя, стошечку не дашь? За отцову память выпить?..
Двигаясь на автомате, Костя медленно достал купюру и, не глядя, протянул ее Марченко.
Где-то внутри него родился очаг холодной ненависти. Он разрастался, захватывал все большие территории мозга, пока не превратился в слепую силу, требующую выхода. Теперь только мать сумеет все объяснить.
Стрелки часов медленно скользили по циферблату, и по мере их приближения к шести часам вечера сильнее росло его нетерпение. Он напоминал сам себе маленького мальчика, которому не терпелось пописать.
Стрелки достигли семи часов. Наконец, он услышал, как открывается дверь. Взглянув на сына, Надежда поняла, что он уже знает. Костя помог матери раздеться, разогрел ужин.
— Послушай, мам, мне надо с тобой поговорить...
— Костя, может, не надо старое ворошить?.. Ничего хорошего не будет.
Нервы у него не выдержали, он вскочил со стула и принялся мерить кухню шагами: три туда, три обратно. «В точности, как отец»,— горько подумала Надежда Васильевна. На глаза опять навернулись слезы.
— При чем тут хорошо или плохо?! Он мой отец, и я должен знать правду!!
Он продолжал возбужденно метаться по кухне, не обращая внимания на материнские слезы, — слишком часто он их видел, когда речь заходила об отце.
— Ладно, когда пацаном был... Но потом-то могла сказать!.. Все равно б узнал! Рано или поздно!..