— Лучше б не поднимал...— Толстых мрачно взглянул на хозяина кабинета.
— Я же предупреждал, что у нас не Швеция... Ну, мы свои условия выполнили, теперь ваша очередь.
— Извините, Сергей Аркадьевич, но... — В эту минуту Тостых выглядел как олицетворение мировой скорби.
Улыбка сползла с лица Егорова, радость сменилась недоумением:
— Что «но»?...
Толстых поднялся со стула и, глядя куда-то в пространство, произнес:
— Закрыл я фирму...
Челюсть начальника поехала вниз.
— Как «закрыл»?!
— Не хочу иметь с ними ничего общего...
Толстых поднялся, аккуратно задвинул стул и направился к двери. На пороге он обернулся:
— Вы были правы. Не стоит с ними связываться...
Егорову понадобилось несколько минут, чтобы выйти из ступора. Он с ужасом вспомнил, что на этаже остался всего один мужской унитаз.
Каких-то семь цифр на клочке бумаги — и многое изменилось. Такие события лежат за гранью предсказуемости, находятся во временных точках, где сходятся линии людских судеб, а потому воспринимаются как нечто привнесенное извне. Одни называют их случаем, другие — фатальной предопределенностью, но, как ни назови, суть остается неизменной.
Получив добро у начальника, Рогов и Плахов тут же, оседлав маршрутное такси, помчались на квартиру к отставной любовнице Корнилова. Та с большой неохотой выложила на стол его давнишний подарок — старинную икону в серебряном окладе. С тех пор как она рассталась с Корниловым, Ира не раз переживала трудные времена, но реликвию так и не продала, даже не закладывала в ломбард, чтобы выручить немного денег. Женщина верила, что ей помогла Святая Ирина, изображенная на иконе... И вот теперь, когда в жизни все наладилось, явились двое мужчин, показали удостоверения сотрудников уголовного розыска и унесли «образ» с собой. Как вещественное доказательство.
Закрывая за оперативниками дверь, Ира испытывала тяжелые чувства. Дело не в том, что ее лишили дорогой вещи, и даже не в том, что икона проходила по уголовному делу. Ей показалось, что она расстается со своей покровительницей навсегда...
Через час икона лежала в кабинете оперов. Мужчины разглядывали реликвию, лежащую на столе, оценивая ее как предполагаемый вещдок по делу о контролере-убийце.
— Она с ним уже лет шесть не живет. И не видится,— заметил Плахов.
— А икона?..— Виригин взглянул на коллегу.
— Давно подарил. На именины.
— И что ж, она все это время не знала?..— По лицу Макса скользнула тень недоверия.
— Говорит, нет.— Плахов вспомнил растерянное лицо женщины.
— С трудом верится...
Попытка «обкатать» версию сговора поддержки не встретила. Плахов пожал плечами:
— На вид вроде ничего. Портнихой работает.
— Чего с камикадзе-то этим будем делать?..—сменил тему Рогов.— Который телефон дал?.. Отпустим?..
— Да выпустили его уже,— отмахнулся Игорь.— Он свою миссию выполнил. И впечатлений набрался. До конца жизни хватит.
В дверях кабинета появился Любимов, его лицо сияло, как начищенная солдатская бляха. Он извлек из кармана блокнот.
— Есть контакт, мужики! Икона «паленая»!.. Стоит на учете. Похищена девять лет назад из частной квартиры на канале Грибоедова. Святая Ирина в серебряном окладе,— прочел он выписку из блокнота.
— Отлично!
— Дальше еще лучше,— продолжил Любимов.— Хозяйка, Борисова А. С. , пенсионерка, убита ударами молотка. Квартира ограблена.
— Здорово! — обрадовался Плахов.
— Мужики, вас бы кто со стороны слышал!..— Рогов укоризненно взглянул на коллег.
Замечание отскочило от Плахова, как целлулоидный шарик от теннисного стола.
— Спокойно!..—Жора повернулся к Рогову,— Но дальше — самое интересное. Убийство это раскрыто.
— Не понял?..— На лице Виригина отразилось неподдельное удивление.
Любимов снова уткнулся в блокнот:
— Обвиняемый — Григорьев Валентин Андреевич, пятьдесят седьмого года рождения, зять потерпевшей.
Рогов издал звук, похожий на свист.
Плахов нетерпеливо спросил:
— И где он?
— Приговорен по статье сто второй, пункту «е» старого кодекса к высшей мере наказания, расстрелу. Скончался в камере, не дожидаясь исполнения приговора. От сердца, наверное.
В кабинете повисло тяжелое молчание. Первым его нарушил Рогов:
— Почему же тогда икона до сих пор на учете?..
— Обычный, Вась, наш бардак! — усмехнулся Любимов.— Поставить поставили, а снять — забыли. Такое бывает. Ты сам хоть раз снимал что-нибудь с учета?
— Нет. Не до того.
— Вот видишь.
Плахов с этой версией не согласился:
— Бывает, у девушки муж умирает, а у вдовы живет!.. Нет, тут что-то не то... Надо разобраться. Давайте, я в тюрьму к Корнилову съезжу, а вы узнайте, кто делом занимался.
— Уже узнал. Даже дело в суде полистал.— Любимов не без удовольствия продемонстрировал профессионализм.— Старший опер Мухин. Нынче охраной в банке заведует.
Направляясь в СИЗО, Плахов думал не о том, как будет беседовать с Корниловым. Это уже не интересно, так же как доигрывать заранее выигранную партию. Он размышлял о том человеке, который погиб по ложному обвинению. Принять смерть во цвете лет за то, чего не совершал. Что может быть страшнее?..
Корнилов испытывал совсем другие чувства. Проходя по тюремным коридорам, Александр переживал предчувствие страшной неизбежности. В кабинете следственного изолятора сидел его злой гений, его упорный могильщик, который с усердием рыл яму, чтобы похоронить его, Корнилова, на долгие годы, а может, и навсегда.
На этот раз они беседовали с глазу на глаз, хотя Корнилов опять потребовал адвоката. Плахов не стал ходить вокруг да около — он сразу выложил перед заключенным фотографию иконы.
— Узнаешь?.. Бывшая подруга все подтвердила. Все тот же почерк.
— Чего уж тут темнить, раз накопали.— Корнилов мрачно взглянул на снимок.— Да, моя работа.
— Я же предупреждал...— глядя на поникшую фигуру собеседника, почти ласково произнес Плахов.
— Все равно больше пожизненного не дадут... — обреченно ответил убийца.— Верно, на Грибоедова это было. Лет десять назад. Тоже молотком.
— Что еще взял? — уточнил Игорь.
— Видик, золотишко... шубу, кажется. Вещи продал, а икону Ирке подарил.
Он усмехнулся, вспоминая, как обрадовалась его бывшая любовница.
— От избытка чувств...
— Она в курсе была?..
— Конечно, нет... Говорил, халтурил.
— Пиши подробно... — Игорь пододвинул обвиняемому лист бумаги и ручку.
* * *
Начальник службы безопасности банка Илья Мухин относился к тем людям, которые привыкли отдаваться делу со всей душой, а здесь, в уютном, стерильно чистом кабинете, жизнь казалась ему пресной и предсказуемой, словно меню в общественной столовой советских времен. Казалось бы, отличный оклад, интересная работа, начальственное кресло, большие возможности и определенная независимость...
Другой бы на его месте считал, что карьера удалась, жизнь устроена, и можно почивать на лаврах. Однако где-то в глубине души Илья Сергеевич Мухин немного скучал по старым временам. Ему не хватало команды единомышленников, непредсказуемости ситуаций, необходимости быстро решать задачи, всех этих напряженных моментов, которые возникают в жизни оперативника. Да, банк, престиж, собственный «мерс», но друзей он здесь так и не завел, а со старыми виделся все реже и реже...
Здесь царила совсем иная атмосфера: корпоративность только декларировалась, а в земной реальности даже приятельские отношения не очень приветствовались. Целая команда стукачей неусыпно следила за микроклиматом в коллективе, добавляя к.устным отчетам информацию, ускользнувшую от «прослушки».
На прежней работе Илья пользовался услугами информаторов, но там это делалось в интересах следствия, здесь же этим дышали, строили на этом карьеры, продвигаясь по чужим головам, как по лестнице. Новое поколение «молодых да ранних» уже не чтило никаких кодексов, в том числе правил элементарной порядочности.
Мухин вписался в эту систему, но в душе остался нормальным человеком, для которого корпоративность являлась не фальшивым слоганом, а синонимом взаимовыручки и единой команды. Во всяком случае, подчиненный ему сегмент работал без сбоев — во многом благодаря тому, что от стукачей Мухин старался избавляться любым способом.
Прошла неделя, а тот парень, Костя Григорьев, все не шел из его головы. В общем-то, обычное совпадение, поганое, конечно, но что поделаешь?.. Он, Мухин, не виноват, что десять лет назад занимался делом его отца. И все же неприятный осадок, оставшийся после той встречи, сильно смахивал на чувство вины, и самое поганое — он никак не мог понять, откуда оно взялось...
В тот день, сидя в своем кабинете, Мухин недоумевал, зачем он понадобился ребятам из убойного отдела. Позвонили утром, договорились о встрече, но причину не объяснили.
Рогов терпеть не мог такие щекотливые ситуации, поэтому на встречу с Мухиным отправились его коллеги.
Хозяин кабинета встретил гостей радушно, предложил кофе, но гости отказались. Начал дипломатичный Плахов:
— Десять лет назад ты занимался таким Григорьевым. Помнишь? Историю рассказывать не буду, сам знаешь. Взяли мы тут одного контролера-электрика, по совместительству «мокрушника»-любителя, начали крутить на серию и наткнулись на одну вещицу, от которой он хотел избавиться. Подарил бывшей сожительнице. Вещичку он прихватил из квартиры на Грибоедова—той самой... Клиент наш в «сознанку» пошел — похоже, это его рук дело.
Мухин растерянно взглянул на оперов. В первый момент информация показалась ему абсурдной. Уверенный в своей правоте, он спокойно заявил:
— Да вы чего, мужики!.. Ерунда это!.. Я тот случай отлично помню. Григорьев с тещей на ножах был. За полгода до убийства нос ей сломал. Она в суд подала, ему срок светил. Вот он от проблем и избавился. Сто вторую возбудили, пункт «е». Убийство с целью сокрытия другого преступления.
— А вещи как же?..— подключился Любимов.
— А что вещи? Он же не дурак, под разбой обставился...— объяснил Мухин.
— «Раскололся»?..— Игорь задал тот самый больной вопрос.
Мухин помедлил с ответом. Он опустил голову, взял в руки ручку, повертел в руках, словно видел ее впервые:
— Нет... Так в «отказе» и стоял... Но я голову даю на отсечение, его рук дело!.. Что-то ваш электрик путает...
— Он все детали помнит. И икону у него изъяли.
Мухин снова взял тайм-аут, пытаясь побороть замешательство. Разговор поставил его в тупик. Гости заметили, что хозяин кабинета уже не так уверен в своей правоте.
— Ну... Это еще проверять надо... А потом, был один нюанс... — Он понизил голос— Григорьев с моим человеком в камере сидел. Ну, вы понимаете...
— Понимаем,— кивнул Любимов.
— И признался ему, что тещу хлопнул... Как мы и думали. Она не хотела заяву из суда забирать, он ее и приложил. А потом разбой инсценировал.
Плахов почти с жалостью посмотрел на человека, который вверился показаниям «наседки».
— Ты человечку-то своему веришь?..
Хозяин кабинета вспомнил своего информатора. Пропащий человек, но дело свое знал хорошо.
— А чего ему врать было?.. Не, мужики, сами посудите: если б там какие сомнения были, разве б до суда дошло?.. Сколько Григорьеву дали, не в курсе?..
— В курсе... Вышку,— жестко ответил Любимов.
Лицо Мухина изменилось. Судя по всему, информация задела за живое.
— Круто... Хотя по тому времени — вполне. Особенно если не признался.
— Во-во... Мы пока информацию придержим, а ты прикинь на досуге. Все ли чисто было.
— Только не долго... — Плахов поднялся со стула.
Когда за гостями закрылась дверь, Мухин дал волю эмоциям. Обхватив голову руками, он облокотился локтями о полированный стол. «Получается, я отправил на тот свет невиновного человека?..» Эта мысль как-то не вмещалась в сознание, не соотносилась с привычным образом самого себя. Он отчаянно цеплялся за детали расследования, говорившие в его пользу, но уже понимал: оправдаться перед операми — это одно, а жить с этим грузом — совсем другое.
В том деле имелись нестыковки, и он о них прекрасно знал. Но был уверен в своей правоте. Получалось, что солгал Марченко — ничтожество, которое он в глубине души презирал... Но зачем, какой в этом был смысл?!
Этот вопрос он собирался задать ему лично.
Трудно объяснить иностранцу слово «ханыга», но достаточно показать такого человека, и любому сразу станет ясно, о чем или, вернее, о ком идет речь. Здесь важен визуальный ряд, наглядный образ, и Боря Марченко являл его в полной мере. Морщинистое, рано состарившееся лицо, мешки под глазами, особый страдальчески беспокойный взгляд, свойственный хроническим алкоголикам,— весь этот классический набор он носил как визитную карточку ханыги.
Рынок гудел обычной суетой. Но из соображений экономии Боря предпочитал туда не соваться. Он торговал поблизости, на нейтральной территории, там, где выстраивались старушки со своими банками солений, вязаными носками и пуховыми платками. На одном плече Марченко болталась пара ботинок, позаимствованная с обувного склада, через другое был перекинут старый рюкзак с бутылками.
Боря чувствовал себя неважно. Трубы горели, а его обувка вот уже второй час не пользовалась спросом. В голове вызревала предательская мысль, а не плюнуть ли на торговлю, вместо этого просто сдать бутылки, взять две-три «Льдинки», поправиться и уйти пировать с грузчиками из универсама. У них всегда имелась закуска, а к вечеру, глядишь, стакан нальют. Он решил постоять еще часик, сбавить цену и озвучить рекламный слоган собственного сочинения:
— Купи ботиночки скорей и сэкономь пятьсот рублей!.. Отдам по дешевке!..— приставал он почти к каждому, кто проходил мимо.
Мухин увидел старого знакомого почти сразу. Подавив желание сразу набить ему морду, он приблизился к своему бывшему информатору, с трудом выжав из себя кривую улыбку.
— Здорово, коробейник!
Марченко вздрогнул, обернулся, на лице заиграло давно знакомое Илье выражение: свойственная тюремным холопам смесь ненависти, страха и подобострастия.
— Ой, Илья Сергеевич... Здрасьте... Ботиночки не желаете?
— Нет, я таких дорогих не ношу. Пойдем-ка... Разговор есть.
Внезапное появление бывшего «начальника» Боре не понравилось — это не сулило ничего хорошего. Однако, подчиняясь годами вдолбленному стереотипу, он покорно побрел в сторону гаражей.
Мухин оглянулся: место пустынное, хорошо просматриваемое...
— Слушай Боря, ты с Григорьевым работал, помнишь? Ну, того, что за убийство тещи сидел?..
Марченко сделал удивленное лицо. Но Илья сразу понял, что бывший информатор все прекрасно помнит.
Отработанным движением он нанес несильный, но очень болезненный удар по носу. Марченко отбросило на стену гаража. Он сполз вниз, размазывая по лицу кровь. Бывший опер схватил ханыгу за грудки, приподнял на ноги, стараясь не дышать мерзким запахом перегара.
— Ну что, вспомнил, гнида?!
— Илья Сергеевич, столько лет прошло, разве всех упомнишь...— Марченко постарался разжалобить драчуна.
— А я подскажу!..— Лицо Мухина исказила гримаса ярости.
Следующий удар пришелся по правому уху. Марченко попытался сползти вниз, но этот маневр не получился — опер крепко держал его за грудки.
— Григорьев Валентин! Ты с ним в камере ночевал. Помнишь?!
Следующий удар пришелся по левому уху.
— А он тебе сказал, как тещу убил. Молотком. Вспомнил?! — Мухин замахнулся для очередного удара.
— Да, да... Не бейте!..—заслоняя лицо руками, жалобно закричал бывший агент.
Ярость, ненависть, презрение — в тот момент Илья не пытался разбираться в своих чувствах. Перед ним стояла задача выбить правду, и он не сомневался в успехе.
Судя по чугунному тону, которым разговаривал бывший опер, Марченко понял: Мухин настроен очень серьезно — лучше сказать всю правду. Забьет еще...