Пока бизнесмен пытался «вызвонить» арестантов, Хряк засылал на волю «маляву». Процедура эта требовала известных навыков. Авторитет стоял перед открытой форточкой с длинной трубкой, скрученной из газеты. Набрав в легкие побольше воздуха, он резко выдул свернутое в комочек послание. Остальные не обращали на эти манипуляции никакого внимания.
Хряк с довольным видом повернулся к Бивню:
— Все!.. «Маляву» заслал. «Мобильная связь! Мир твоей свободы!..»
Пахан одобрительно кивнул, потом обернулся к Толстых:
— А ты что замолчал? Связь давай! Бизнесмен, в который раз, прокричал в унитаз:
— Крот, ответь пятнадцатой!! Крот, пятнадцатой ответь!! Не отвечает.— Геннадий растерянно повернулся к Бивню.
— Значит, ори громче.
— Я и так...— попытался оправдаться Толстых.
Он кивнул в сторону унитаза:
— Неудачная конструкция. Сифон широкий. Сюда бы финский...
— Да ты, смотрю, у нас большой спец по парашам!..
Бивень с удивлением уставился на Толстых, прикидывая, чем бы еще занять этого фуфлыжника. Страдания Геннадия Ефимовича прервал скрип открывающейся двери. На пороге камеры появился Шевляков. За его спиной маячили несколько «цириков». Хряк быстро развернул газету.
Оглядев камеру и бросив равнодушный взгляд на человека, склонившегося у парашы, Шевляков громко произнес:
— Всем на галеру!.. Осмотр камеры.
Зэки разделись до пояса, попрыгали с нар и начали выходить их камеры в обратном порядке тюремной табели о рангах. Первым шел Толстых. За ним Корнилов.
Про себя Толстых назвал эту процедуру «увечной романтикой тюремных будней». Обычного арестанта здесь лишают статуса нормального человека. И если этого не сделают «цирики», то камерные авторитеты обязательно восполнят пробел...
Зэков построили в коридоре, затем их осмотрели охранники и поставили лицом к стене — каждое движение было отточено до автоматизма, как на бездушном конвейере. Геннадий мысленно прощался с этим филиалом преисподней: «Хватит с меня тюремной романтики!.. Сегодня я отсюда уйду и постараюсь забыть все это, как кошмарный сон».
Впрочем, он подозревал, что воспоминания останутся с ним до конца дней.
Проходя мимо Шевлякова, Толстых решил напомнить о себе и быстро шепнул:
— Мне надо с вами поговорить. Я сегодня выхожу...
Шевляков взглянул на «подарок из Главка» и с одного взгляда угадал его место в камерной иерархии. «Странно,— удивился капитан,— сидит вроде по такой „авторитетной" статье. Только про что он там бормочет?..»
За неполную неделю цветущий мужчина сильно похудел, осунулся, под глазами появились темные круги, на лице — печать затравленной жертвы. Тюремный «кум» по опыту знал, что именно из таких получаются отличные камерные «уши».
— Не понял?..— с удивлением глядя на Толстых, произнес Шевляков.
Толстых воровато огляделся по сторонам и, стараясь, чтобы никто не услышал его слова, еле слышно напомнил:
— Пять дней!..
— И что?..
— У начальника тюрьмы спросите!..— Толстых умоляюще смотрел на офицера.
— Он уже два дня как на пенсии.
Лицо бизнесмена исказила болезненная судорога.
— А под-под-полковник Слепцов?..—начал заикаться он.
— В отпуск укатил. Так что сиди спокойно.
— Как же так?!
Информация оказалась сродни смертному приговору. Он терпел все эти унижения, зная, что они продлятся недолго, а теперь... Сколько же ему придется еще сидеть, пока они там разберутся?
— А с вами можно поговорить?..
Шевляков взглянул на застывшие в немом ужасе глаза, опущенные плечи, трясущиеся губы, как у женщины, собравшейся закатить истерику. Владимиру стало жаль этого тщедушного человека — он явно не тянул на «разбойника». Но раз уж пообещал Плахову помочь, придется этого бедолагу еще немного помурыжить. Ничего, сам ведь напросился, а тюрьма — не курорт, его предупреждали.
— Слушай, ты чего мне тут — сказки пришел рассказывать?! — Шевляков грозно уставился на арестанта, сидевшего напротив.
— Но это же правда!..
Толстых вел себя, как школьник, который пытается доказать строгому дяденьке-милиционеру, что это не он разбил стекло. Он и сам это прекрасно понимал, но ничего поделать с собой не мог. Он совсем забыл, что живет в королевстве кривых зеркал, где очевидный абсурд может стать реальностью, а правда показаться полным бредом.
— Вот где твоя правда!..— Шевляков ткнул пальцем в папку, лежащую перед ним на столе.— Сто шестьдесят вторая, часть два. Разбойное нападение.
Толстых в отчаянии оперся руками о край стола и подался вперед, словно собирался сделать кульбит через головз; чтобы доказать свою правоту.
— Я не совершал!.. Честное слово!
— Все так говорят...— ответил в тональности Кашпировского Шевляков.
— Что же мне делать?.. Посоветуйте.— Геннадий обмяк на своем стуле.
— Суда дожидаться... Ну и со мной дружить,— продолжил сеанс внушения тюремный опер.
И тут Толстых произнес свою коронную фразу, из-за которой он, собственно, здесь и оказался:
— Сантехника не нужна?.. Импортная?..
— Нет... Я о другой дружбе.— Унитазы Шевлякова не заинтересовали.— Что у вас в камере нового?..
Сообразив, куда клонит гражданин начальник, Толстых потерял последнюю надежду.
— Как обычно...— тускло ответил он.
Но сразу же вспомнил о просьбе соседа по палубе и уцепился за нее, как утопающий за соломинку: — Корнилов, который за убийство, просил жене бывшей позвонить. Когда выйду.
— Зачем?..— Впервые за все время разговора на лице Шевлякова отразился искренний интерес.
— Сказать, чтоб икону из дома вынесла.
— Т-а-а-к... Телефон дал? — Опер подался вперед, прищурился.
Толстых безучастно сунул руку в карман, достал клочок бумаги и молча положил на стол. Тюремный «кум» снял телефонную трубку и по памяти набрал номер.
— Игорь, это Шевляков. Тут у меня срочная информация по Корнилову...
* * *
«Телефон не работает или находится вне зоны действия сети...» — эту равнодушную фразу Костя выслушал раз двадцать. Еще две недели назад они звонили друг другу каждый день и все равно не могли наговориться. А сейчас...
Раздражение сменила злость, потом тревога. Где-то на заднем плане постоянно пульсировала предательская мысль: его девушка не хочет с ним разговаривать. Вечером он позвонил к ней домой, но мама каким-то виноватым тоном сказала, что Наташи нет дома.
— Придет, наверное, очень поздно.
Потом сделала паузу и тяжело вздохнула:
— Она сама тебе позвонит... Наверное...
Утром Костя отправился в одну фирму, где требовался охранник, и заполнил длиннющую анкету. Среди прочих его сильно удивил вопрос: «Употребляете ли вы наркотики?»
— И что, были дураки, которые признались?..— спросил он менеджера по персоналу.
Тот хмыкнул и промолчал.
Когда они прощались, менеджер, высокий и крепкий мужик, обнадежил:
— Ты пока пару дней никуда не устраивайся. Я тебе позвоню. Бывшие десантники нам нужны. Я сам в морской пехоте когда-то служил...
Он закатал рукав дорогой белоснежной рубашки и с гордостью продемонстрировал синюшную, по-настоящему «фронтовую» татуировку. Костя разглядел морду тигра, какие-то разящие стрелы, буквы «ТОФ» и что-то еще милитаристское...
— Краснознаменный Тихоокеанский флот!.. Про Камрань что-нибудь слыхал?.. Наша военно-морская база во Вьетнаме. Змеи, москиты, лихорадка, гепатит и прочая нечисть... Полтора года отбарабанил. Вот это служба была, едрит ее Дарданеллы мать!.. Врагу не пожелаю... Ну ладно, крылатая пехота, гуляй пока!..
Костю эта работа устраивала. По деньгам, конечно, далеко не банк, зато график работы — сутки через трое, будет время подготовиться к поступлению.
Днем он поехал к Наташе в институт. Знал, что лекции по теории менеджмента она никогда не пропускала. Костя решил не топтаться в здании вуза, здесь обязательно встретишь знакомых, придется общаться, а этого как раз и не хотелось. Он зашел в кафе напротив, купил кофе с пирожным и принялся изучать журнал автомобильных новинок, чтобы скоротать время до окончания лекции.
В районе шести вечера Наташа вышла из здания в сопровождении подруги. Костя бросил на стол деньги и вышел из кафе, как вдруг увидел, что его девушка кому-то приветливо помахала рукой. Из красного «фольксвагена» выбрался незнакомый мужчина лет тридцати пяти с букетом белых роз в руках.
«Любимые Наташкины цветы»,— отметил Костя, застыв в проходе и не в силах сдвинуться с места. Первая мысль: накостылять этому старперу, чтобы даже думать забыл о его девушке... Но он увидел, как она ему улыбнулась, как приняла цветы и подставила щечку для поцелуя. Все встало на свои места: и ее странное поведение в последнее время, и отключенный телефон. Он и раньше подозревал о чем-то подобном, но сколько ни размышляй на эту тему, такая ситуация всегда застает врасплох.
Наташа с подружкой сели в машину и уехали, а Костя так и остался стоять рядом с кафе, пытаясь собрать свое сердце по кусочкам. Чтобы обрести ясность мыслей, Костя сделал несколько дыхательных упражнений из арсенала гимнастики цигун. Он вспомнил, как его учили отстраняться от боли, концентрироваться на задаче, но сейчас армейские навыки не помогали.
«В любом случае, я должен с ней поговорить, расставить все точки... Любопытная вещь: самые дорогие тебе люди предают, когда ты больше всего в них нуждаешься».
Вечером он набрал номер телефона Наташи, не сомневаясь, что ее опять не окажется дома. Мама виновато ответила:
— Костенька, она еще не подошла...
— Я знаю, Екатерина Васильевна. Передайте, пожалуйста, что я буду ждать ее на нашей скамейке завтра в шесть вечера. Скажите, что я очень прошу ее прийти. Надо срочно поговорить об одном важном деле.
— Хорошо...
По голосу Григорьев чувствовал, что Екатерина Васильевна расстроена. Она всегда хорошо к нему относилась и доверяла ему. Но теперь... Дочь уже взрослая и сама вправе выбирать себе будущее.
Ровно в шесть он сидел на скамейке в Шуваловском парке. Мимо трусили любители бега, гордо гуляли мамочки с колясками... Как часто, сидя на этой скамейке, они с Наташкой спорили, кто первый у них родится. Костя хотел девочку, она — мальчика. Теперь, похоже, все эти мечты унес с собой красный «фольксваген-пассат» с двигателем в двести семьдесят пять лошадей.
«Только бы он не появился сейчас в поле зрения, тогда этому мужику точно несдобровать...» — Костя занервничал, достал сигарету, но зажечь не успел. На аллее появилась Наташа. В новой дубленке (наверное, этот козел подарил!), с пушистыми каштановыми волосами, выбивающимися из-под кожаной шапочки, румянцем в обе щеки, она выглядела, как фотомодель в неформальной обстановке.
Она виновато улыбнулась и не подставила губы для поцелуя, как обычно. Присела на краешек скамейки, разглядывая свои перчатки.
— Почему ты не сказала раньше?
— Не хотела тебя расстраивать. И вообще, я ничего еще не знаю. Ты слишком рано делаешь выводы...
— Кто он? — По ее тону Костя все понял.— Только, пожалуйста, не ври, ладно?.. Я ведь заслужил немного правды?
— Подполковник ФСБ, очень хороший человек...
— Ясно...
— Костик, ты очень хороший...
— Только не надо вот этого: «хороший-пригожий», я не за жалостью сюда пришел!
Костя увидел, как испуганно она сжалась, и вдруг почувствовал себя полным уродом. Какое право он имеет на эту красивую девушку?! Что он вообще может ей предложить, кроме своей дурацкой любви?.. Устроил тут разборки, козел ревнивый...
— Прости меня, Натуш.— Он обнял ее за плечи, поцеловал в румяную щеку.
— Если хочешь, останемся друзьями.
— Можно, я тебя провожу?..— Костя вытер слезу, сорвавшуюся с ее ресниц.
Девушка кивнула...
На следующий день Костя плюнул на менеджера-морпеха, которой так и не позвонил, открыл рекламную газету, выбрал несколько объявлений, которые приглашали охранников, и, не откладывая дело в долгий ящик, отправился по указанным адресам. Теперь уже не его выбирали, а он выбирал. На одном из складов готовой продукции его устроили и график, и зарплата, и отсутствие у руководства привычки ковыряться в подноготной его родственников.
Возвращаясь в камеру, Геннадий вдруг понял глубинный смысл фразы, которую услышал из уст обрюзгшего подполковника из Главка: «Не связывались бы вы с ними...» Тогда до него не очень дошло, что имел в виду милицейский начальник, но теперь Толстых точно знал: речь шла не только о заключенных, а обо всей системе в целом. О странных отношениях между сидельцами и их тюремщиками. О системе, где сам человек как личность исчезает, уступая место ярлыкам, статьям, строчкам из уголовного дела.
Геннадий вспомнил абсолютно безразличное лицо оперативника, ненадолго оживившееся только тогда, когда он «сдал» своего сокамерника. А ведь достаточно было сделать всего один телефонный звонок тому же Егорову из главка, и стало бы ясно, что он, Толстых, говорит правду...
Вечером начался новый виток «тюремной романтики». Карточный проигрыш вызвал у Бивня досаду. В такие минуты он всегда начинал куражиться над теми, кого поставил на нижнюю ступеньку камерной иерархии.
Бросив карты на колени улыбавшемуся Хряку, он с хрустом потянулся и произнес:
— Что-то мы радио давно не слушали. Сейчас же концерт по заявам. Где пульт?..
Раскрашенный кусок картона, служивший пультом дистанционного управления, ждал своего часа, лежа на тумбочке. Толстых и Корнилов, как по команде, вылезли из-под шконок и встали навытяжку перед паханом.
— Та-а-ак, где тут у нас «пуск»?..— Он нацелил «пульт» на Корнилова и нажал «кнопку».
Подражая голосу диктора, тот произнес:
— Радио «Колыма» продолжает свою работу в прямом эфире!.. Для прекрасного человека Валентина Клычкова, который отдыхает сейчас в солнечной Ницце, мы передаем, по просьбе его друзей, песенку Крокодила Гены из одноименной оперы... Приятного вам, как говорится, прослушивания, Валентин Николаевич!..
Толстых с отрешенным видом подошел к столу, откинул скатерть, положил пальцы на нарисованную клавиатуру. Корнилов, словно дрессированная обезьянка, начал отбивать ритм, используя в качестве ударных комбинацию: хлопок ладонями у открытого рта. «Подыгрывая» себе на «синтезаторе», Толстых жалостливо затянул:
— Стоп! Очень плохо. Невесело как-то, скучно...— прервал выступление Бивень,— Такой шоу-бизнес нам не нужен!
— Перематываем назад... Дубль два!..— Он нажал на «кнопку».
Не меняя выражения лица, Корнилов ускорил ритмическое сопровождение. Толстых запел быстрее, по его лицу текли слезы.
...Его выпустили с опозданием на девять дней.
Егоров корпел над квартальным отчетом. К каждой цифре, проставленной собственной рукою в расчерченные графы, он относился, как курица-наседка к высиженному цыпленку,— то есть заботливо, нежно и ревностно. Это был важный элемент «штабной культуры», которую подполковник любил с юношеской страстностью. Процесс был таким же интимным, как соитие с желанной женщиной. Поэтому Сергей Аркадьевич недовольно поморщился, когда в дверь робко постучали.
— Войдите...
В кабинет вошел изможденный Толстых в слегка помятом костюме. На этот раз Егоров улыбнулся от души. Свою часть договора он выполнил, теперь настала очередь шведской сантехники.
— Геннадий Ефимыч, ну наконец-то!.. Я все подготовил, а вас нет... Ну как, подняли авторитет?..
Бизнесмен тяжело опустился на стул. Подполковник успел заметить, как сильно он изменился: лицо осунулось и пожелтело, под глазами фиолетовые круги, руки дрожат, в шевелюре появились седые пряди... Егорову показалось, что за полторы недели «сиделец» постарел лет на пять.