Царь Петр и Баба Яга
Это было в России, еще при царском режиме. А царем тогда был Петр Первый. И вот как-то однажды зимой, а если точно, то 31 декабря, аккурат под Новый Год, решил царь Петр сходить в лес за елкой. Боярам он не доверял, все делал сам, а то, он говорил, иначе или тебе вместо елки какую-нибудь кривую осину подсунут, или вообще без ничего останешься, такие те бояре вороватые. И вот, значит, царь Петр надел полушубок, сунул топор за пазуху, и в лес пошел. Пришел и стал ходить туда-сюда, елку покраше высматривать. Ходит, ходит, примеряется. И вдруг ему:
– Ага, царь Петр, попался!
А это рядом с ним уже Баба Яга стоит. И дальше говорит:
– Что, попил, царь Петр, кровушки народной, град Петербург на трудовых костях поставил? А теперь я и кровь из тебя высосу, и мясо твое съем, а потом на твоих костях покатаюсь!
Царь Петр только было гневаться, а она бац его клюкой по лбу – и враз околдовала. Стал царь Петр покорный как теленок, и повела она его к себе в избушку, а там пинком его под зад – а нога у нее костяная! – царь Петр и влетел в чулан, пал на холодный пол и лежит как мешок сами знаете с чем.
А Баба Яга печь затопила, котел с ключевою водой на огонь поставила, потом луку туда, картошки накрошила. А после Леший к ней пришел, принес бутылку, сел, трубку закурил и стал Бабе Яге всякие неприличные сальности говорить. Баба Яга разгневалась, кричит:
– Цыть! С этим погоди пока! Вон лучше бы помог: царя освежевал, разделал.
Леший притих и взялся нож точить. Булатный нож вжик-вжик, вжик-вжик, вжик-вжик! А царь Петр в чулане лежит, все это слушает и понимает: смерть его пришла. А как спастись? Никак, ибо он не то что шевельнуться-защититься, но даже крикнуть «Караул!» не может. Да если бы и прокричал, царь Петр думает, но прибежал ли бы к нему тот караул? А если бы и прибежал, то взялся ли спасать или… Ох, думает, судьба моя монаршая, ох, шапка мономахова!..
А после: ну и что? Нет, думает царь Петр, не робей! Вот батюшка твой Алексей Михайлович был тишайший, а Украину присоединил! А ты и вообще орел, так что давай, держись!
И что вы думаете? Точно, удержался! Ибо уже через короткий срок царь Петр чувствует, как колдовство с него мало-помалу сходит. И это, кстати, совсем не удивительно, ибо как ты такого околдуешь, когда он ни во что не верит, атеист?! И вот уже царь Петр рукою шевельнул, потом ногою дрыгнул, потом тихонько подскочил, топор из-за пазухи выхватил, воздел его над головой и только из чулана выходить да строгий царский суд вершить…
А после думает: ну, зарублю Бабу Ягу, ну и Лешего с ней, а дальше что? Кто тогда будет по моим лесам народ в страхе держать да помаленьку изводить? Вот то-то же! И отступил царь Петр от двери, нечистую силу не тронул. Но это, понимает, не решение, ведь все равно нужно отсюда как-то выбираться. Да только как? Задумался, свел брови соколиные, нахохлился, а после…
О! Придумал! И кинулся царь Петр к стене и ну рубить ее, рубить, рубить! И прорубил окно! И скок в него! И…
Тоже о! И вывалился аккурат в парадную залу наиглавного загородного дворца французского царя Лудовикуса, у них там под Новый Год как раз был маскарад. Ну, все, конечно, царю Петру очень обрадовались, стали кричать, что вот, мол, какая редкая персона объявилась – добрый русский мужичок из Матушки России! И дальше: становись, мол, в круг, будем плясать. А Петр царь, он хоть и грозный был, но в тоже время и игривый. И потому ему такое предложение понравилось, он и пошел плясать. И до того на радостях затейливо, с коленцами, что вскоре и Лудовикус не усидел и тоже вышел в круг, и тоже ну плясать! А потом, в перерыве, они нагрузились шампанской шипучкой – и снова плясать! А девки…
Гм! Ну, в общем, было весело, и царь был очень рад, понравилось ему у них в Европе.
Ну а России-то тогда как ликовали! Еще бы: царь исчез! И пил, гулял, гудел как не в себя народ три дня и три ночи подряд, ну, думали, что навсегда от него, атеиста, избавились!
Но, к сожалению, чудес на свете не бывает. На четвертый день вернулся государь – помятый весь, с синяками под глазами, шипучим перегаром провонял. А злой какой! Тотчас устроил розыск, и тех, которые больше прочих царскому отсутствию радовались, так поучил: кому голову срубил, кому ноздри вырвал, а кому и то и другое да еще и в Сибирь отправил. Вот так! Загоревал народ…
Но, как потом оказалось, не надолго. Ибо опять зимой, опять под Новый год, царь Петр в лес пошел, как будто бы за елкой, а сам опять – к Бабе Яге и ну опять рубить окно в Европу! И прорубил, и сиганул, неделю его не было, а после вернулся опухший, небритый, розыск устроил, кого надо наказал – и снова потекла жизнь, потекла. Тишь, скукота, поборы, войны всякие, все ждут зимы…
И так с тех пор и повелось: как Новый Год, так он в окно, а дома веселятся все, ликуют, и каждый раз надеются, авось царь больше не вернется. Но возвращался, да. И все равно – вот до чего слепа она, вера народная! – каждый раз под Новый Год как сядут люди за стол да как начнут часы бить полночь, то первым делом все загадывают, чтоб…
Ну да чего я вам об этом рассказываю? Вы все это не хуже меня знаете.
Сыр, ворона и лиса
Одна ворона раздобыла где-то сыр. Я знаю, где, но не скажу, не то вороне мало не покажется. Ну вот, раздобыла она сыр, большой кусок, очень тяжелый, она с ним даже взлететь не могла. И потащила его по земле. Тащит она его, тащит. Затащила в лес. И там, только присела отдохнуть, как видит – бежит к ней лиса. Испугалась ворона, полезла на дерево. Тяжело ей с этим сыром было, но залезла. Тут как раз подбегает под то дерево лиса и говорит:
– Ворона, отдай сыр.
– Не отдам.
– А вот я людей позову.
– Зови.
Лиса, конечно, не зовет, знает, что люди этот сыр сразу себе заберут. Что делать? Стала лиса в ворону камнями кидать – не попадает. Тогда стала она дерево раскачивать – не раскачивается.
– Ладно, – говорит лиса, – подавись ты этим сыром, – и убежала.
Обрадовалась ворона, уселась поудобнее и начала сыр этот большими кусками есть и не давиться. Ей хорошо! А после…
О! Видит она – опять бежит лиса. И пилу с собой несет. Испугалась ворона, дрожит. А лиса прибежала под дерево и говорит:
– Ворона, ворона, а у меня пила. Отдай сыр подобру-поздорову, иначе хуже будет.
Ворона молчит. Тогда стала лиса дерево пилить. А ворона по ветке скачет. Лиса пилит, пилит. Ворона скачет, скачет. Лиса пилит, пилит, ворона скачет, скачет. Пилит, пилит, скачет, скачет. Притомилась лиса, спрашивает:
– Ты чего скачешь?
– От страху.
– Ну-ну, скачи!
И опять лиса дерево пилит, опять ворона по ветке скачет. Но не от страху она скачет, а от мудрости! Лиса пилила дерево, пилила, ворона скакала, скакала, а после дерево перепилилось, затрещало, зашаталось, упало и придавило лису насовсем. Соскочила ворона на землю, на лису посмотрела, кусок сыру откусила, пожевала, выплюнула и говорит:
– Вот так! У сильного всегда бессильный виноват.
И это правда.
Волк, рыба и лиса
Вот как-то обманула мужика лиса, украла у него целый мешок свежей рыбы, сидит прямо на дороге и ест. Бежит мимо голодный волк, увидел лису и говорит:
– Эй, рыжая! Ленин сказал: надо делиться.
А лиса ему в ответ:
– А Сталин говорил: надо свое иметь! – и дальше чавкает.
Тогда волк так:
– Ну, ладно. Дай хоть объедков поглодать.
А лиса:
– Иди, сам налови.
– А как я наловлю?
– А как и я. Пошла, хвост в прорубь сунула, вот рыбка на хвост и позарилась. А ты что, без хвоста, что ли?
Волк не проверил, говорит:
– Гонишь, лиса!
– Нет, не гоню. Вот, пасть порвать, все правда. Иди, иди, позорник! Сам добывай, а то все на чужое заришься.
Ну, волк и пошел. Пришел на реку, сел на лед, сунул хвост в прорубь, ждет и думает: если лиса опять его обула, ну он тогда ее попишет, ох, попишет! Но ждет пока. Ждет. Ждет. А после…
О! Клюет! Волк сразу даже не поверил! А после – х-ха! – хвост выдернул! И видит…
А на хвосте у него ма-аленькая рыбка болтается. Но не простая – золотая. Во! Волк хвать ее и только думал заглотить…
Как вдруг эта самая золотая рыбка говорит ему звериным, волчьим голосом:
– Не ешь меня, друган, пусти на волю! А я тогда любое твое желание выполню. Вот, хочешь, стаффордширом тебя сделаю, будешь в частном сыске служить, дурную пайку получать, грызть кого хочешь, рвать! А хочешь, вообще…
– Э, нет! – волк говорит. – Я вольный зверь, мне этого не надо. Но если ты такая ушлая, то сделай так, чтобы я всегда мог столько рыбы взять, сколько хочу. По костям?
– По костям!
Ну, волк и бросил эту рыбку в воду. Он, волк, на золото не зарился, зачем оно ему в лесу?!
И правильно! Только эта рыбка в прорубь занырнула, как выныривает оттудова удочка. Ну, с виду она так, кривая, из орешины, и вместо лески у нее конский волос, и вместо поплавка рыбий пузырь, крючок – ржавый сапожный гвоздь, и без наживки, конечно. Эх, думает волк, оплошал! Но все-таки, на всякий случай, забросил эту удочку…
И сразу клюнуло! Волк х-ха! – подсек – карась. Еще закинул, дернул – лещ. Еще – налим. Еще – сазан. Потом кета, потом чавыча, омуль, шпрота, угорь, сардина, тунец. О! Ого-го! Ну, в общем, натаскал волк целую кучу всякой рыбы, нажрался от пуза, лег, спит. Проснулся, снова порыбачил, снова спит.
Ну, и пошло оно! Чуть что, зимой ли, летом ли, волк шасть на реку, рыбы натягает и насытится. А с прежним своим дерзким храбрым ремеслом он напрочь завязал, на третий год его и с картотеки сняли, а потом и вообще в «Красную книгу» зачислили – это у них как будто бы тебя короновали, ты в законе. Во! Тоже по-своему неплохо.
А что лиса? А то! Ходила она потом на ту реку, ходила, золотую рыбку ловила, ловила… Пока ее саму не взяли, да. Теперь она у лесниковой бабы на плечах висит, молчит. Вот до чего порой зависть доводит!
Про Марью Моревну
Ну, главный этот, коронованный, круто однажды опечалился. Три дня мочил по-черному, буянил, а после все же вышел из винта, маленько успокоился и повелел, чтобы пришел к нему Колян-стрелок. Пришел Колян. Главный ему и говорит:
– Иди и приведи мне Марью Моревну. Есть, говорят, одна такая. Иди, сказал!
А больше ничего не объяснил. Вернулся Колян-стрелок к себе домой, сел за стол, закручинился. Сначала один пузырь закручинил, после второй и третий, и только после просветлел. Пушку достал, разобрал, смазал, собрал, опять под мышку сунул, встал, фугасок по карманам насовал и пошел куда глаза глядят.
Шел, шел и в лес пришел. Дальше пошел. Шел, шел, видит – избушка на цыплячьих тонких ножках. Свистнул, гикнул Колян, избушка испугалась, повернулась к лесу задом, к нему передом, присела и дверь распахнула. Но Колян-стрелок, он непростой. Фугаску из кармана достает, чеку долой – и бросил в дверь. Загудело в избушке, загремело, стекла посыпались, дым из окон повалил, а после это дело унялось, закукарекала избушка, закудахтала и села на брюхо.
Тогда Колян вошел. Смотрит – сидит на печи Баба Яга, на ней завидный хромовый прикид и сапоги тоже офицерские, курит Баба Яга папиросу, на пол поплевывает, на гостя презрительно поглядывает, молчит, молчит, а после говорит:
– Чего, Колян-стрелок, пожаловал? Дело пытаешь или от дела линяешь?
Колян ей честно отвечает: так, мол, и так, бабушка, послал меня главный по Марью, но вот только где мне эту фрю искать, я не знаю.
Баба Яга молчит. Хотел было Колян пушку достать, да передумал. Достал пузырь. Тут Баба Яга носом туда-сюда повела, понюхала, понюхала, обрадовалась, говорит:
– Фу-фу! Русским духом запахло!
И тотчас спрыгнула с печи, собрала того-сего на стол, дорогого гостя усадила, и принялись они пировать. Вот, значит, пируют они, закусывают, Баба Яга пузырь нахваливает. А после говорит:
– Ох, жалко мне тебя, Колян-стрелок! Ну да ладно, отговаривать не стану. Но зато даю совет! Нынче Марья Моревна с Кощеем снюхалась, там ее и ищи – у него.
– А где это?
– А там, на берегу, на Лукоморье. Там еще дуб такой стоит, а на дубе сундук на цепях, а в сундуке… Нет, дальше я тебе, Колян-стрелок, не советчица, дальше ты сам решай, по совести.
И больше ничего она ему не объяснила! А Колян, он же и второй, и третий пузырь доставал, а после даже пушкой клацал – бесполезно. Вот какая она вредная, эта нечистая сила. И ладно! Хорошо еще, что хоть сказала, как идти, короткую дорогу указала. А потом в баньке Коляна попарила, на пуховую перину уложила, а наутро чуть свет разбудила, опохмелила и до самой нижней ступеньки крыльца проводила. Пошел Колян.
Шел, шел, пришел на берег моря. Видит – и точно дуб, и точно на ветвях сундук висит. Броня! Фугаску кинешь, можешь все испортить, а пулей это дело не пробить… А пробивать и не надо! Колян пушку достал, прицелился – и прямо в замочную скважину бац! Сундук и раскрылся. Из него заяц выскочил, упал на землю, подскочил и побежал. А Колян его х-ха! От зайца – клочья, а из клочьев – утка! И мах-мах-мах – пошла наверх! Он утку клац, от утки перья во все стороны! Ну, и еще яйцо. Он и яйцо навскидку взял, желток налево, а белок направо и… О, еще игла! И он тогда иглу вжик в самый носик! Носик обстриг, а из него, из носика уже… Ф-р-р-р! Ф-р-р-р! Это уже сама Марья Моревна летит, порхает, ночной рубашкой как крыльями машет. Колян и эту Марью бэмц, Марья как камень воду! И…
О! А! Ы! Колян пушку в песок, а сам за голову схватился. Вот, блин, бывает же, он думает, да что я, блин, да…
О! А главный после как серчал, ногами топал, неприлично выражался!
– Ты, – говорил, – Колян, такой…
Ну, понимаете. А что Колян? А он:
– Я по привычке это, по привычке! Само собой оно! Вижу, уходит! Ну, и я как всегда…
И что с ним делать, а? Главный три дня думал, молчал, а после говорит:
– Ну, ладно. Иди, сделай тогда и Кощея.
Погоревал Колян, покручинился, после пошел. И что вы думаете? Да! Перекупил Кощей Коляна. Теперь Колян у него служит, охраняет, а объясняет это так:
– Нечего было такие не решаемые задачи давать! Как это я Кощея сделал бы, когда он, блин, бессмертный?! Другое дело – это если охранять, это решаемо, это по мне, служба непыльная.
А что? И правильно! А мы на это сразу как-то не доехали.
Возьми то, не знаю, что
А это уже про Толяна. Его тоже главный как-то вызывает, говорит:
– Иди туда, не знаю, куда, возьми то, не знаю, что, и принеси!
А Толян… Ну натурально, да! Спросил, конечно:
– А где это? И что? Кто знает?
А главный строго:
– Этого никто не знает. Иди, я говорю!
Толян пошел. Но сначала домой. Посидел там, погоревал, и так и сяк покумекал… А ничего не получается! И ладно. Впервой, что ли? Взял он тогда свое любимое верблюжье одеяло (его еще Толянов дед на царской каторге надыбал) и на нитки то одеяло распустил, смотал в клубок, сунул в карман, еще взял сумку с инструментами, ну, и совсем пошел.
Вышел из города, зашел в дремучий лес, клубок из кармана достал, бросил на землю, сказал: «Фас!» – и клубок и покатился, дорогу указывает.
Долго ли, коротко ли этот клубок катился, может, день, а может, целый срок, но вот лес кончился, пошла пустыня. Взял тогда Толян клубок, ченариком его прижег и снова оземь бросил. Заверещал клубок, задергался, загорбился – и обернулся в верблюда. Одеяло-то было верблюжье, я вам об этом еще раньше говорил.
И вот, значит, сел Толян на верблюда, поехал. Едет, едет, отдыхает, а как пить захочет, так к верблюжьему горбу приложится и пососет – и все нормально. И вот долго ли он так, коротко ли ехал, Толян не рассказывал, но потом пустыня кончилась, а дальше пошло море. Толян тогда с верблюда слез, взял его за горбы, поднял, а после бэмц об землю! Верблюд расплющился, опять стал одеялом. Толян то одеяло в море бросил, сам сверху сел и поплыл. И тоже долго плыл, много всяких невзгод натерпелся, но доплыл. А куда? Вышел он на берег, одеяло на кустах развесил, пусть сушится, а сам смотрит…