Сегодня он наденет черный костюм не с галстуком-бабочкой одной из сотни.
Нет, сегодня он завяжет галстук, тоже черный, такой же, как и его отполированные туфли и именной ремень.
Вернувшись в спальню, он подошел к кровати, хранившей следы бурной ночи и улыбнулся своей ночной гости.
— Доброе утро, милая.
Он использовал слово «милая», потому что не мог вспомнить была ли она Престон или Пейтон. Она носила фамилию своего дедушки, стал вспоминать Самюэль, родом была из Атланты, не из его родного города, и это было единственная подробная деталь, после которой ее история стала для него не интересна.
Русые ресницы поднялись над гладкой кожей щек и ярко-синие глаза прошлись по нему.
— И вам доброе утро, милостивый государь.
Ее акцент был мягким, как сладкий чай, и таким же приятным, когда она задыхалась и шептала его имя ему на ухо.
Она потянулась и видно следуя свой стратегии, наманикюренными пальцами ноги потянула простыни вниз. Ее тело было таким же уступчивым и породистым, как у чистокровной кобылы, и он мог вполне себе ее представить, как отличный партию для себя во многих отношениях. Он вполне мог представить, как она будет носить имя Лоджей, а также сыновей и дочерей, продолжая традиции, которые так важны для обеих их семей. Только находясь в определенном возрасте, она заинтересуется пластической хирургией, чтобы убрать морщинки, не раньше, до этого совсем не обращая внимание на пластику. Она присоединится к гала комитетам Steeplehill Downs, к музею искусств Чарлмонта и театральным сообществам Чарлмонта. Позже, когда их дети уедут в университет Виржинии, его альма-матер, они начнут путешествовать по миру, зимой поедут в Палм-Бич, а летом в Рорин Гэп.
Он будет верен ей в Чарлмонте, а также везде, где у них будут коттеджи, о его неосмотрительных проступках, которые он будет хранить в тайне, они никогда не будут упоминать. Она была бы для него совершенно моногамной, учитывая ее ценность — внешность, а также реальные добродетели. Он уважал бы ее, совершенно искренне, как мать своих детей, но его совершенно бы не волновало ее мнение относительно их денег, его бизнеса или планов по поводу домов, счетов или крупных покупок. Она обижалась бы на него, что он мало уделяет ей времени, но примирилась бы со своей ролью, наслаждаясь комитетами женщин и своим статусом, бриллиантами и результатами их детей, всем тем непостижимым высокомерием, которое так ценится высшими слоями общества, фотографии которого обычно появляются в Vanity Fair и Vogue.
Он умрет первым либо от рака горла, потому что привычка курить сигары, даже с годами, не куда не денется, либо за рулем своего винтажного Jaguara, а возможно, от цирроза печени. Наверное, она успокоится, но больше никогда не выйдет замуж, сделав выбор остаться вдовой не из-за лояльности к нему, а потому что может потерять все имущество, ферму и другие дома, а также проценты с акций и деньги, которые он оставил бы в трастовых фондах на имя своих детей. В оставшиеся ей годы она бы наслаждалась своей свободой от него и обществом внуков, пока бы не умерла в этой самой комнате через пятьдесят лет с сиделкой, находившейся рядом с ней.
Неплохое стремление для каждого из них, учитывая все остальные варианты, когда человеческие наклонности могут сыграть в генетическую лотерею. И, возможно, он станет тем добровольцем в этом проекте, когда встанет вопрос о необходимости продолжения рода, наконец, в качестве приоритета, который абсолютно не стоял на повестке дня до сих пор.
Но, а пока?
— Мне так жаль… — Пейтон/Престон… или Прескотт? — но я уезжаю на целый день. Мой управляющий имением и клининг будут в скором времени здесь, мне не кажется, что ты хотела бы, чтобы они застали тебя в таком виде.
Она снова потянулась, и если ее цель была соблазнить его, то он боялся, что в этой цели она могла зайти далеко. Поимев ее ночью, ему фактически сейчас уже нечего было завоевывать, а также не хотелось налаживать с ней отношений.
Так как он не ответил, на что она, несомненно, надеялась, то есть не бросился между ее ног, она, наконец, выдавила:
— Куда ты собрался во всем черном? На похороны?
— Ничего подобного. — Он подошел к ней и наклонился, дотронувшись до губ. — Давай, подымайся и одевайся.
— Я думала, ты предпочитаешь меня голой? — Она облизнула губы кончиком розового языка. — Так, ты говорил мне вчера ночью.
Самюэль Ти. посмотрел на часы, чтобы не показывать ей, что плохо помнит подробности с одиннадцати часов вечера. Возможно с десяти тридцати часов вечера.
— Где твое платье? — спросил он.
— Внизу. На красном диване.
— Пойду принесу. Вместе со всем остальным.
— На мне не было трусиков.
И он вспомнил… как они около восьми часов вечера занимались сексом в частном клубе Чарлмонта в комнате для чистки обуви. Вечеринка, на которой они оба оказались, была посвящена празднованию предстоящей свадьбы одного из его братьев братства, передвинулась от патио с грилем к бассейну. На вечеринке присутствовал он сам, пятьдесят его братьев, а также Прескотт/Пейтон или Пибоди? — и ряд других из «Три Дельты» сестер женского клуба, со стороны невесты.
Обычный майский вечер, такой же, как и все вечера, прекрасный и не оставляющий в памяти ничего, даже такую как она.
Он был бы счастлив, если бы вспомнил хоть какую-нибудь особенность, пока ехал бы.
— Я сейчас вернусь, — произнес он. — А ну-ка, милочка. День набирает обороты, и нам тоже пора двигаться.
Когда он вернулся с ее платьем от Стеллы Маккартни и Лабутенами, с облегчением вздохнул, обнаружив ее не в постели, а…она представляла довольно впечатляющее зрелище, стоя перед окном, повернувшись боком к камину, выставив на его обозрение свою довольно впечатляющую задницу.
Поставив руку на бедро, отклонив голову в сторону, он наблюдал за ней и готов был поспорить, что она пыталась высчитать сколько акров земли находятся в его владениях.
— Насколько видно глазу, — произнес он сухо. — Во всех направлениях.
Она повернулась и улыбнулась ему.
— Тогда ты владеешь изрядным количеством.
— Мой отец и мать на востоке Кентукки владеют тысячами акров. — Ее глаза стали огромными, он же всего лишь пожал плечами. — У меня всего лишь небольшой участок.
— Я даже и не знала, что в Кентукки есть столько земли.
Что на это можно было сказать? Почему-то он не думал, что ее мать вдавалась в исследования по поводу этого вопроса, которое, однозначно, должно передаваться матерью своим детям, и он также подумал, что не стоит ей всего рассказывать, раз уж она никогда не беспокоилась раньше об этом.
— Вот. — Он протянул ей платье и туфли. — Я, на самом деле, должен поторопиться.
— Позвонишь мне? — Она нахмурилась. — Я вбила свой телефон в твои контакты, помнишь?
— Конечно. Я обязательно позвоню тебе. — Это была несусветная ложь, которую он говорил множество раз, особенно в таких ситуациях, когда должен был быстро удалиться. — Я буду ждать тебя внизу. На крыльце.
Быстро развернувшись, он вышел и тихо закрыл за собой дверь. Спустившись на первый этаж, он вошел в свой кабинет и стал складывать в портфель от своего дяди файлы с делами и записи. Однако, все это было для проформы. Туда, куда он направлялся, все, что было связано с работой, была последней вещью, которая его волновала.
Он закрывал старомодный кожаный портфель, его пальцы были не такими ловкими, потертые латунные пряжки оказались для него сегодня слишком большими.
Опустив голову, он закрыл глаза. Менее чем через час он увидит ее, и он не был готов к этой встречи. Совсем не был готов.
Ни трезвый, ни пьяный.
Джин Болдвейн относилась к тем женщинам, при которых ему или следовало полностью отдавать отчет в своих действиях, быть совершенно трезвым, либо полностью пьяным. Середины не было.
На самом деле, он с Джин всегда впадал в крайности — от сильной любви к сильнейшей ненависти, от великой радости до огромнейшей боли.
Их роман был не столько романтическим, сколько постоянным столкновением и борьбой друг с другом, и казалось, что их противостоянию не будет конца.
С привычной быстротой нахлынули ясные воспоминания, и под их натиском, он решил, что, возможно, это сказывается алкоголь, затмивший его разум прошлой ночью с женщиной, фамилия которой начиналась на П. Когда дело доходило до Джин Болдвейн, он готов был снова пережить бесчисленное количество своих ночных вакханалий и превосходящие по своей интенсивности специфические статьи в New York Times.
О Джин.
Или, как он время от времени думал о ней, Жница Джин.
Самая младшая Вирджиния Элизабет из семьи Брэдфорд была шипом, впившимся в него, стрелой в центре его груди, бомбой, заложенной под его машину. Она была полной противоположностью той прекрасной женщины, находящейся в его спальне, наверху: она не была моногамной, с ней никогда не было легко, и ей было наплевать, собирался он ей звонить или нет.
Джин была столь же предсказуема, как необъезженная лошадь под седлом в первый раз.
Находящаяся в разгар Гражданской войны в самом центре битвы.
С камнем, попавшим в подкову и слепнем, кусающим в зад.
Все, что происходило между ними еще с тех пор, как они были подростками, была бесконечная борьба и соревнование — кто кого. Без пощады жалили себя словами, без пощады причиняли боль друг другу, зуб за зуб, оставляя вокруг себя руины, не сдавая свои позиции.
Они так беспощадно играли друг с другом, что растоптали бесчисленное количество сердец в процессе своих баталий, сердец, которые били гораздо чище, чем их собственные.
По крайней мере, пока Джин…
Господи, он никогда не мог предположить, что она готова выйти замуж… кроме него, конечно.
Однако Джин прошла по проходу с Ричардом Пфордом.
Представ перед мэром с другим мужчиной, не с ним.
Поэтому, дело было уже сделано.
Самюэль Ти. вспомнил, как она умоляла его стать ее мужем. Она обратилась к нему первому… а он отшил ее, как и обычно, подумав, что это новая ее уловка в том бесконечном хаосе, который существовал между ними. Но Джин была вполне серьезна… по крайней мере, по поводу брака. Кто будет выполнял роль ее мужа, очевидно, было неважно…
Нет, не правда. Она же не случайно выбрала Пфорда в разгар банкротства семьи? В ее поступке была неопровержимая логика. Стоимость Ричарда заставляла чувствовать себя Самюэля Ти. с его имуществом и деньгами, словно он может заплатить только обед в детском саду… и это, если учесть, что семья Самюэля Ти. имела свои корни и трудилась над своим благосостоянием испокон века, в отличии от Пфордов, которые сделали свое состояние недавно, по крайней мере, в его клане еще никто не умер.
Но Джин решила заплатить высокую цену за свою «безопасность». Правда заключалась в том, что с Пфордом ей больше никогда не придется беспокоиться о деньгах.
Самюэль Ти. подумал о ее синяках. Какими стали ее глаза, словно полые ямы. С Пфордом она стала не прекрасной римской свечой, а напоминала едва зажженную спичку.
Сама идея, что этот мужчина причинял ей боль…
Ему захотелось прихватить с собой пистолет.
Открыв глаза, он попытался вспомнить, что собирался сделать и где находился. Ах, да. В своем кабинете, собирал портфель, хотя это было и не нужно, так как ему предстояло отправиться на похороны человека, о котором никто не скорбел.
Еще один день в его жизни.
Спускаясь к основанию лестницы, он взглянул на часы и крикнул на второй этаж.
— Поспеши, любовь моя!
Если возникнет необходимость, он вынесет эту женщину, водрузив на плечо, и посадит ее на обочине своей дороги. Это совсем не значит, что она мусор или шлюха. Это всего лишь будет больше походить на букет цветов, доставленный не потому адресу, и его стоит просто переправить в другую сторону.
— Давай, пошли! — крикнул он.
Пока он ждал ее, Самюэль Ти задумался, до конца не понимая, хочет ли он увидеться с Джин… или же отчаянно хотел ее избежать. Но при всем при этом, он не мог отрицать, что молился, надеясь, что когда-нибудь она позовет его на помощь.
Перед тем, как что-то случится с Пфордом, когда нельзя будет уже ничего изменить.
Глава 6
Саттон Смайт обхватила грубые перила закрытого крыльца и сделала еще один глубокий вдох лесного воздуха. Перед ней открывался классический вид восточного Кентукки — плато Камберленд гор Аппалачи с прочным рельефом стоических вечнозеленых и лиственных кленов, высокие скалистые скалы и внизу река.
Это была сельская местность, где воздух был чистым, небо было таким же большим, как земля, и все городские проблемы оставалась позади.
Или, по крайней мере, создавалось такое чувство, что все проблемы должны исчезнуть перед ослепительным солнечным светом, как в убежище из детства, перед этим загородным домом.
— Я приготовил кофе.
Услышала она голос Дагни Буна у себя за спиной и на мгновение прикрыла глаза. Но когда она обернулась к нему, у нее на лице сияла улыбка. Этот мужчина заслужил ее улыбку за свои усилия. Несмотря на то, что он ясно дал ей понять, что увлечен ею и хотел бы продолжить их отношения, он довольствовался и тем, что просто сидел с нею рядом, как друг причем столько, сколько будет необходимо.
Даже если так будет всегда.
Боже, почему она не могла впустить его в свое сердце? Он был красивым, умным, вдовец, заботившийся о своих трех детях, оплакивал свою умершую жену, и при этом вел себя с честью и достоинством, а также был предан своей работе.
— Вы истинный джентльмен.
Дагни протянул тяжелую кружку, тепло посмотрев на нее.
— Сделал, как ты сказала, как тебе нравится. Два кусочка сахара, без сливок.
Чтобы не смотреть на него, Саттон наклонилась, вдыхая аромат кофе.
— Идеально.
Половые доски крыльца заскрипели, когда он подошел и сел на другой конец качелей-скамейки. Прислонившись к спинки, он вытянул ноги в своих охотничьих ботинках, отпустил удерживающую цепочку, отчего качели стали покачиваться взад-вперед, издавая тихое поскрипывание.
Он взглянул на нее, она опять обратила свой взор на открывающийся вид, прислонившись к вертикальной опоре и положив одну ногу над другую.
— Ты сделала кое-что историческое, — прошептал он.
— Совсем нет.
— Отдать тридцать тысяч гектаров государству? Спасти эти четыре горные вершины от угольных компаний? Позволить семьям, которые были здесь семь поколений, остаться на этой земле? Я бы сказал, что этот шаг войдет в историю.
— Я сделаю это все ради своего отца.
Она подумала о человеке, которого так любила, когда-то таком высоком, величественном, сильным от природы, теперь же искалеченным болезнью Паркинсона, передвигающемся в инвалидной коляске, и на нее опять нахлынула печаль. Опять же, депрессия, которую она ощущала последнее время, тоже ушла не далеко. За последние дни она постоянно испытывала печаль, и хотя опыт подсказывал ей, что независимо от луны или звезд, передвигающихся в ее астрологическом квадрате «Полной Херни», стоит продолжать жить и двигаться дальше, независимо от чужой жизни, ей все равно трудно было поверить, что когда-нибудь она снова будет счастлива.
И поэтому, пытаясь убежать от самой себя, она предприняла эту поездку с Дагни, в трех часах езды от Чарлмонта, с приготовленным ужином и завтраком, и установленными эмоционально-физическими границами для этого места. Она надеялась, что сможет понять принцип дальнего расстояния, помогающего забыть… и имелось в виду не просто время, затраченное в пути. Эти охотничьи домики, изолированно стоящие на горе и поддерживаемые одной из деревенских семей, с которой она стала близка и очень сдружилась, были настолько далеки от ее жизни в роскоши, насколько это можно было представить. Здесь не было электричества, проточной воды, а также кровать представляла из себя койку со спальным мешком.
— Не печалься, пока он не ушел, Саттон.
Она испытала шок от его слов, не удивительно, что она сразу же подумала об Эдварде Болдвейне.
Немного придя в себя, она поймала себя на мысли, что давно уже находится в печали, которая казалось въелась в нее, и Саттон просто привыкла к ней.