- Киря, ты сукан ебучий! – гневно прошипела я, тяжело дыша и отходя от него, чтобы он сел на подъездной дорожке и очумело посмотрел на трясущуюся от злости меня. – Ты же, падла, год назад Глеба хоронил, который по синьке в стол влетел и еще четверых за собой утянул! Твой лучший друг! Ты что, сука, подвиг повторить его решил?!
Кирилл чуть побледнел, ибо это воспоминание для него до сих пор болезненно и ставило запреты на все попытки сесть за руль в нетрезвом состоянии. Мою злость разбило осознание того, что у него внутри было, что он так…
- Ты что тут делаешь? – прищурившись в вечернем полумраке и с подозрением глядя на меня спросил он, вытирая растаявший снег с лица и с трудом поднимаясь на ноги. – Чего не с любовником своим? Почти мужем… Чего ты это тут делаешь-то?
- Стой на месте, сука пьяная. – Рявкнула я, скрывая, как сильно меня задел тот и факт того, что он приехал пьяный. К отцу.
Оттолкнула его от поврежденного автомобиля и сама села в салон, чтобы припарковать машину нормально.
Кирилл стоял. Пошатываясь. С подозрением вглядываясь в мое лицо, пока я выходила из его машины и закрывала ее.
- Пошли домой, холодно. – Бросила я через плечо, направляясь к двери ворот. – И тихо себя веди. Папу уговорила тебе башку не сворачивать за то, что ты знал обо мне и Лисовском, но ему не сказал. Если он сейчас увидит тебя в таком состоянии, а тем более узнает, что ты, придурок, бухой за рулем ехал, он тебя просто кастрирует.
- Ты сказала ему? – он остановился с неверием глядя в мою спину.
- Лисовской ему сказал. Пошли уже. – Я потянула озадаченного брата во двор.
В тот вечер мы с ним говорили долго и как никогда откровенно. Нет, мы всегда были близки. Но не настолько, чтобы я, захлебываясь чувством вины, сжавшись в кресле его спальни сдавленно рассказывала все. От начала и до конца. Не смогла только пересказать историю детства и жизни Лисовского, внутри как будто блок стоял, это ударяло по моей корчившейся от стыда и вины душе еще сильнее, но и снять этот блок я не могла. Кирилл от услышанного протрезвел где-то к середине моей повести. Закурил прямо лежа на кровати и присосался к бутылке стыбренной мной из бара отца, потому что если бы он сам пошел, то явно бы его разбудил.
- Ты его любишь. – Негромко произнес он, прикрывая глаза и выдыхая дым в напряженный полумрак его комнаты. – Я это даже сейчас слышу. Ксю… отец правильно говорит, выходи нахуй из «Тримекса». Тебя накроет и ты сдашься. Сама видела, на что он способен после всего что там между вами было. Не там ты мужика себе нашла. Пожалел, по головке погладил, сказал, что не тупая, это он молодец, конечно. Это то, чего из нас никто так и не сделал. Хотя должен был, потому что ты девочка, но… Так никто и не сделал. Здесь ему честь и хвала. Правда. Это я вот без осуждения. Ну, без его осуждения… Даже, сука, с чувством, ох блять, фух!... благодарности. Все, я это сказал и повторять не буду никогда в жизни. – Кир приподнялся на локтях и вперил в меня почти черный взгляд в темноте. – Ксю, я тебя люблю. Ты это знаешь. А еще знаешь, что я… грубоват. Не умею вот… не умею я, короче. Я тебя даже жалел как-то грубо всегда. Вроде сестренка же, маленькая совсем, а у меня как-то не получается. Не умею. Наверное на мать похож… ну вот по бесчувственности к родному человеку… или нет, не настолько же я… мне как бы… блять, я даже как выразить не знаю. Мне плохо, когда тебе больно, но говорить я не умею об этом… Ты вот сейчас соплями умывалась, у меня внутри там… пиздец, а я вот лежу как дурак пластом и не могу… не знаю я это как. – Кирилл встал, слегка пошатываясь, подошел к двери на балкон, распахнул и выкинул сигарету, чтобы достать новую. – Я тебя всегда покрывал и в основном покрывал не из-за отца, просто потому что… ты моя младшая сестра. Я же тебе ни в чем никогда не отказывал. Не могу. Вот. – Кирилл повернулся и пошел обратно к постели. Сел на край разведя колени и опустив на них локти. Глоток бренди следом глубокая затяжка. И тяжелый взгляд мне в глаза. – К чему я все веду: у папы то же самое. Абсолютно то же. Я это знаю, потому что понимаю его эти реакции. Он же не дурак, прекрасно понимает, что ты там не белая пушистая и что я тебя покрываю и почему это делаю. И вот. «Тримекс». Ксю, папа просто тебе отказать не может. Потому что вину чувствует. Ты же ему про падлу не рассказала все, как мне, да? Он верит тебе. Тем более ждал этого твоего… пробуждения. А мне ты рассказала и я тебе вот какой вердикт вынесу, сестренка – обида у тебя, но любишь ты его все равно, а значит уступишь. Это сейчас там принципы прут, чувство вины. Только вот он тебя неплохо изучил Ксю, и интерес у него… не только в тебе. Вот это страшно. Вот тебе и ответ. Выходи из ебучего «Тримекса» и развязывай нам руки. Думай, родная. А я спать. – Кирилл отставил бутылку и протянул мне сигарету. – Выкини, пожалуйста, ноги уже не ходят…
Я напряженно поднялась с места, забрала его сигарету, затянулась, глядя в такие родные глаза.
- Я не выйду. – Тихо сказала я, твердо глядя в его глаза, так и не увидевшие главного.
Повисшая тишина давила. Кирилл, наконец, прикрыл глаза и рухнул на спину.
- Пиздец, что еще сказать. Ладно, разгребу. Спокойной ночи.
Я выкинула сигарету с его балкона, подхватила бутылку и ушла к себе.
***
Ранним утром в понедельник Кирилл отхватил-таки от папы нехилых трындюлей. Я с удовольствием слушала, как папа пылесосит уткнувшегося мучительным взглядом в столешницу брата и тягала кофе. Так привычно, по-домашнему. Будто и не было пропасти времени между нами, непонимания и предательств. Бегло просматривала подготовленные минувшей ночью документы и едва не гыкала от удовольствия, когда папа выдавал особенно заковыристые обороты, и расписывал кто такой Кирилл и чего на самом деле он достоин. Нет, я люблю своего брата. Но больше всего я люблю вот эти папины обороты, я в эти моменты даю троллю в моей душе послушать мастера и подучиться.
Однако этот милый семейный скандал нам всем был необходим. Больной темы папа не касался. И все происходящее действительно вызывало ностальгию, что привносило некий покой в сердце. В сердца.
Однако мое все же тревожно забилось, пока папа вез меня в «Тримекс», а на заднем сидении мрачнел Кирилл, от которого волнами расходился не только запах перегара, но и напряжения. Лгать за несколько лет я научилась прекрасно и их очень успокаивало мое ровное и спокойное поведение, когда я продолжала листать бумаги и спрашивать очевидные вещи. Уже для меня очевидные.
- Ксюша… - припарковавшись у «Тримекса», начал папа.
- Все нормально. – Оборвала почти резко. Солгала очень естественно, - едва ли он сегодня появится. Если появится, я сообщу. Сразу.
Разумеется, появится, я это знала. Разумеется. Сука, но не так же быстро.
Я только переступила порог, как меня сдали его шакалы. Почти сразу мне прилетела от него смс: «Спустись на парковку».
Я думала, что я морально готова, но одеревеневшее тело, спотыкнувшееся на ровном месте подсказало, что не совсем. Я думала, что он явится сегодня, но где-то в середине, или под конец рабочего дня…
Разозлилась. Все уже решено. И все было решено, пока я не увидела его машину. Сердце предательски дрогнуло и мне стало за это стыдно. Твердо сжав челюсть я потянула дверную ручку.
В салоне пахло сигаретным дымом и его парфюмом. На меня не смотрел. Смотрел в лобовое. Тишину никто не нарушал. Напряжение внутри росло, било по нервам, пыталось участить дыхание и сердцебиение, спутать мысли. Я достала сигареты, приоткрыла окно. Никотин не успокоил.
- Твой отец… записал разговор, верно? – его голос. Он все еще тот. Те интонации. Которые только для меня.
Я промолчала. Не потому что там в обиду играла, а потому что… снова больно. Да что ж такое, блять…
- Сегодня Панфиловой, Гурову, Иримякову и Шваркину скажу, что они идут под сокращение. Возьми. – Достала из папки бумаги. – Планирую провести оптимизацию, здесь расписано, что и как…
Он усмехнулся, не переводя на меня взгляда, не взяв бумаги. Усмехнулся прохладно.
- Он записал. Это единственный вариант, почему у тебя такая реакция. Я еще подумал тогда, что телефон как-то странно лежит… что когда просто отклоняешь звонок, так его не кладешь. Хороший ход. – И только тут он на меня посмотрел. Сталь в глазах, холод, лед. Обрезало. Ударило. Наотмашь. – Людей моих чистить начала. Сама решила за копье взяться, али надоумили твари твои?
- С бумагами ознакомься, Ром.
- Надоумили. Снова ход верный. Ты единственная, против кого я не пойду, поэтому в сторону пытался увести... – Я невольно замерла, потому что изнутри прорывалась такой мощи надежда, что я испугалась. Что сорвусь. Сломаюсь. Поддамся. Однако его последующие слова расставили все по своим местам, вырвав у меня кривую улыбку. - Сука, сколько же цинизма у папочки…
- Рот прикрой. – Злость разлилась внутри горячим свинцом и явственно отразилась в голосе.
Он усмехнулся и завел мотор.
- Ты куда? – я взялась за ручку, напряженно глядя на него, уже выруливающего с парковки.
- Покатаемся. Надо немного отвлечься, иначе я тебя точно придушу.
Я, опешив, смотрела на ровный профиль, исходящий холодной ненавистью. Он ехал медленно, километров шестьдесят по крайней правой и молчал, чем напрягал меня все сильнее. Прикурил, и наконец очень спокойно нарушил затянувшуюся паузу:
- Так. Поехали по порядку. Сейчас отключаешь эмоции, включаешь голову и просто слушаешь меня без всяких бабских додумываний, ясно выразился?
Во-первых: тот разговор с твоим папашей. Там только я и только он. Этот разговор был только для нас. Я с ним разговаривал на доступном ему языке и с учетом того, с какой стороны он меня знает. Этот разговор не должен был покинуть стены того кабинета. Не должен был вообще, это предназначалась только для него. Почему? Подпункт номер один: с учетом того, что было между мной и ним, он никогда бы не поверил, что моя первоочередная задача тебя из бизнеса вывести. Почему? Потому что я пиздил у него мультимиллионные суммы, четыре раза подводил под банкротство и в ответ получил почти пожизненное рабство с оплатой статуса федерального розыска. Как бы очень слаба вероятность того, что он поверит в то, что я к его дочери по человечески настроен. Подпункт второй: если бы я сказал. Ну, на секунду ебу дался и рассказал, что люблю тебя, почему люблю, вопреки чему и прочее. Что сделает папаша? Да тебя, суку, насиловать начнет. В первую очередь тебя. Потому что не поверит, доказательство – подпункт первый.
Во-вторых: «Тримекс». Тоже два подпункта. Намба ван: чтобы внимание отвлечь. Требование отдать мне «Тримекс» отвлечет его внимание. Сюда же вплетаем его мнение обо мне и что получаем по итогу? Правильно – мой закономерный шантаж с тем, что я под хуй тебя подведу, если он не станет подчиняться. Это тоже идеально подходит под его представление обо мне, уж поверь.
Я, помертвев, слушала его слова, прикусив губы и разбиваемая противоречиями. Он свернул в карман остановки и припарковал машину. Ледяные, просто ледяные пальцы повернули мое лицо к нему резко и болезненно. Я невольно замерла, глядя в очень злые, прищуренные глаза, а он тихо почти прошипел:
- Подпункт намба ту: если бы папаша тебя не любил и сказал мне, мол, хуй тебе, а не «Тримекс» призывай антимонопольных псов и катитесь оба на зону. Призвал бы я их? Призвал? Хули ты глазами хлопаешь? Отвечай на мой вопрос, блядь!
- Ты знал, что он так не скажет… - я даже не поняла, что я это сказала.
- Разумеется, знал. Если бы не был уверен, я бы не предложил, блядь! Сука ты ебанутая, ты реально веришь, что я тебя бы под хуй подвел?! Вот скажи мне, ты реально в это веришь после всего? Это манипуляция была! Потому что он не знал, что я в курсе, как сильно он тебя любит! И что уступит в любом случае, потому что считает меня последней мразью способной на такое! Вот на что расчет был блядь с этим шантажом! Я же сказал тебе не лезть! Не вмешиваться вообще в это нахуй! Ты куда сунулась?! Тебе и так не хватает того, что постоянно мордой в дерьмо тыкали? Мазохистка, что ли? Сказал, блять, не лезть. Я твоего папашу знаю, он думает, что знает меня, ты-то куда суешься?
Лисовский откинулся на кресле, выпуская мое лицо из пальцев и прикрыв глаза чуть дрожащими ресницами.
Я сдерживалась. Сдерживала себя из последних сил. Внутри все бушевало. Рвалось. Истязало меня желанием верить и остаться. Отринуть и отречься. Прикрыла глаза дрожащей ладонью.
Он снова влился в дорожный поток. Снова тишина. Дым наших сигарет. Собралась не сразу. Не хотела вообще про это говорить. Глупо желал чтобы на этом все и решилось, чтобы больше не было ничего. Но вопрос бил. Бил чувство вины, стыда, надежды, логики. Он просил отклюить эмоции. Ага, блять, сама вон перекашивает, и пальцы держащие руль белые, потому что стиснул так, что сейчас кусок вырвет.. Глубоко вдохнув и выдохнув, стараясь, чтобы тон прозвучал ровно, я спросила то, на что уже знала ответ.
- То есть «Тримекс» тебе не нужен?
- Тебе соврать? Или мозг все же включишь?
Я усмехнулась, и отвела взгляд в боковое окно. Конечно, нужен. Господи, на что я только надеялась…
Он свернул к своему дому и припарковался у подъезда. Интересный ход. Не мог же не понимать, что это бесполезно? Я повернула к нему голову и невольно застыла. Взгляд глубок, цепок, слегка ироничен. Без всякого подобия льда. Это мой Лисовский. И мы приехали домой.
Сознание взорвалось, отторгло глупые, снова предательские мысли и почему прорвалось дрожью в руках. Я подкурила не с первого раза, резко отворачиваясь к окну. И услышала его тихий смех:
- Скудоумная-я-я… Сказал отключить эмоции. От «Тримекса», разумеется, я бы не отказался. Он идеально вписался в ситуацию и как прикрытие и как перспектива. Только «Тримекс» я у твоего папаши отбить мог четыре раза и он бы так и не понял каким макаром я это сделал, как и ты бы тоже не поняла. Останавливало только то, что ты не тупая и когда-нибудь дошла бы до мысли, как именно я это провернул. И послала бы меня на хуй, ибо замут хоть и красивый, но грязный и направленный против твоих ублюдков. Какой бы выхлоп не приносил «Тримекс», за него я не готов таким вариантом платить. Иначе мало чем от твоего папаши буду отличаться. Так что да, «Тримекс» мне был нужен, но первоочередная моя позиция – тебя с линии огня увести. За свою спину. Где тебе и место. Однако папаша заистерил, снова дернул тебя на передовую и выставил против меня…
- Он меня в Европу отправить хотел. – Оборвала резко, отвела взгляд прикусила губу, чувствуя, что уже просто не выдерживаю. Откинулась на сидение и прикрыла глаза, успокаивая себя продержаться хотя бы еще немного. Хотя бы чуть-чуть.
- Сама, значит, дернулась? Поздравляю, Ксения Егоровна, вы истинная дочь своего отца. Ты же бы не вышла против меня без оружия в запазухе, да? И что там? Все мои болевые точки, так? Ученик еще не нанес удар, но уже превзошел своего учителя. Я даже догадываюсь, почему ты решила, что можешь сыграть на равных. Твой иск. И моя нулевая реакция, не считая борделя, верно? Дошло до тебя, что я тогда в качестве ответного удара тебя раскатать мог, с учетом того твоего уровня ориентирования, но не стал этого делать. Дошло это? На чувствах решила сыграть? Это у вас семейное, видимо…
Он никак не показал, ни интонацией, ни мимикой. Но я почувствовала. Как сильно по нему это ударило. Он снова закурил, равнодушно глядя перед собой. Такой же взгляд был тогда, в тот вечер, перед встречей с Сергеем и Мариной. Такой же взгляд. Отрешенный. А за ним боль. Только вот привычной для него ответной агрессии на боль не последовало. Что подкосило, потому что я понимала, почему нет этой агрессии. Испытала уже.
Я думала сделать именно так. Сыграть на чувствах. Пребывая в уверенности, что… до всего этого… господи… да что мне делать, блять?!
Всхлип прорвался. Не среагировал. Я торопливо пыталась взять себя в руки, давилась дымом, но меня тупо разрывало изнутри. Потому что я предала уже всех. В том числе и себя.