Мокрые лавочки пусто блестели. С них скатывались грязные капли и тут же расплывались вновь образовавшиеся лужицы. Осенью не пахло. Рано. Вчерашнее тепло веяло от тротуаров и зеленых деревьев. Скоро, совсем скоро, пахучая осень вытеснить лето обильным листопадом и прохладными вечерами. А потом выпадет первый снег, белый, пушистый. И станет холодно. От одной мысли стало зябко, Кондрат посильнее запахнулся. И свернул к железным воротцам парка.
Киоск стоял между двумя вековыми дубами, в паре шагов от ворот. Над киоском вытягивался широкий козырек. В маленьком оконце виделась маленькая, морщинистая старушка.
– «Вести», – протянул мятую бумажку Кондрат.
Старушка вытащила из общей кипы газетенку и просунула в окошко Кондрату. Закинув поводок на локоть, Леший пролистал тонкое издание. Ничего о странном происшествии в психиатрической больнице не отмечалось. Как ровным счетом не упоминалось в криминальной сводке об убитой Катерине Стоговой.
– А что ещё из нашего есть? – спросил Кондрат в оконце.
– А чего узнать хотишь, милок? Криминал али новости какие?
– И криминал и новости.
– Так возьми «Летучку», там и новости какие-никакие, и криминала мал-мала, да есть.
– Давайте «Летучку», – согласился Кондрат.
– Сорок.
Леший отсчитал двадцатками и отдал, получив в окошечко газетку потолще, но на некачественной желтоватой бумаге. Пролистал. И в рекомендованной «Летучке» ни слова о интересующем его происшествии. С сожалением, сложил вчетверо и сунул газету в карман.
– Не нашел? – полюбопытствовала старушка, высунулась в окошко почти всей головой и повертела по сторонам.
– Не нашел, – нахмурившись ответил Кондрат, дернул Тайру за поводок намереваясь идти дальше.
– А чего искал то?
– Про убийство, – честно признался Кондрат. – И про… психушку…
– Про психушку? – старушка высунулась еще сильнее, складывая тонкие ручки в сером плащике на край окошка. – Тута и газет не надо, я тебе стока всего расскажу, не на одну статью хватит.
Тайра потянула поводок. Кондрат, дернул его назад и собака удивленно и обиженно, посмотрела на хозяина.
– А что там? – спросил Леший.
Старушка поманила его костлявой кистью. Кондрат приблизился.
– Ужас! – рявкнула продавщица.
Кондрат вздрогнул. Тайра слегка зарычала, прижав уши к мокрой голове.
– Ужас там творится, – более спокойно пояснила старушка. – Полнейший бардак. Давеча выхожу из парка, стоит машина у входа, охрана ворота распахнула, а там… – старуха перекрестилась. – Больные ходют…
Кондрат пожал плечами.
– А что они должны делать? Они ж больные…
– На цепи, – смакуя подробности с вызовом в старых, блеклых глазах, произнесла старушка.
– Как? – недоверчиво переспросил Кондрат.
Дождь усилился, неистово застучали по железному козырьку крупные капли.
– На цепи. Я как глянула, пока ворота закрывались, аж поплохело мне. Это ж надо так над душевными изгаляться. Они смотрят все на выход, а глазища-то огромные, жалостливые, что у детей. И так мне муторно стало, я кинулась и кричу охране: «Что ж вы ироды делаете? Пошто над несчастными издеваетесь?» А мне высокий такой, наглый и говорит: «Ты бабка иди куда шла. А то мы и тебя рядом приставим». – Старушка вздохнула. – Молодежь… Я спорить-то не стала. Куды мне спорить. Он, поди, таких как я, одной ладонью… Большой, мышцы, во! – она показала на своей тонюсенькой руке, предполагаемые огромные мышцы. – А уж морда… Такой прихлопнет и не покается. Так вот, ушла я, значится. У меня на кухне окна выходят аккуратно на больничку. Вышла ночью капелек сердечных выпить. И вижу, через занавеску мелькнуло что-то. Я занавеску то откинула, окошко открыла, а там… буквы под крышей горят. Крупные. Вроде как цифры. Я-то без очков вижу плоховато, а они светят ярко, аж слепит. Пока я очки нашла да одела, всё ужо и пропало. Я на балкон вышла, думаю, авось снова появится. Но тут слышу, ворота больнички стукнули, я в уголок темный на всякий случай отошла и отудова гляжу. А из ворот больнички вышли двое, один высокий, второй пониже, с собой мешок несут, а тот синим светом светится, горит, словно ясно солнце. Они его в машину закинули и увезли. Вот тебе и история.
– А что в мешке не увидали? – чувствуя, как неприятно потянуло в желудке, и тоскливо заныло в душе, спросил Кондрат.
– А что там, Бог его знает? Увезли. Да только ненадолго, – тут же продолжила старушка. Прищурила глаза, и что-то промелькнуло в морщинистом лице как будто любопытство. – Вернулись они скоро. Я и от предыдущего отойти не успела, сижу на кухне, свет не включаю, боязно мне. Вижу, фонари машинные мелькнули, я к окну. Встала, а сама дышать боюсь. Машина подошла, и снова выходят те самые, что давеча я видала, охранники. Выводят человека, а он весь синим светится. Они его в ворота, и машина уехала. Вот такая история.
– Может все ж, показалось тебе, бабушка? – ощущая холодные мурашки на коже, спросил Кондрат.
– Может и показалось, – пожала плечами бабушка, и тут же добавила. – Только вот жуткое да необычное не впервой видала. Ежели время есть, то расскажу, – и посмотрела на Кондрата хитрым прищуром.
Дождь забарабанил с новой силой, с козырька линули полосы дождя.
«Торопиться мне некуда?» – решил Леший и прислонился плечом к киоску.
– Да что ж ты там, стоишь! – кинулась вдруг старушка. – Ты заходи. Дождь обождешь, а я тебе и расскажу.
Короткой перебежкой Кондрат заскочил в небольшую коморку. На столе перед окошком и на стеллаже позади, стояли кипы журналов и газет. В углу маленький столик, на котором небольшой чайник, одноразовые пакетики чая и пиала сахара. Старушка включила чайник, тот мерно засипел.
– Присаживайся, – поставила продавщица невысокую табуретку к столику, вытащила из-под стола у окошка кипу журналов и присела рядом. – Ща чаек подсобим, и веселей станет. А собачку у входа оставь.
Тайра посмотрела на старушку недоверчиво, но осталась у дверей, ворчливо укладываясь на старую тряпку.
Стук дождя барабанил по тонким стенам киоска. Чайник, засвистел, закипая. Старушка бодренько разлила кипяток, кинула пакетик, макнула пару раз и переместила его во вторую чашку, придвинула Кондрату пиалу с сахаром, в которой торчала давно засахаренная ложечка.
– Зовут меня Любовь Тихоновна. Так вот, было это… – она сощурила глаза, вспоминая, – году в 45-м. До нас война, конечно, не дошла, но отголоски были. Да и интерес к Яндырю был… – она смолкла раздумывая, и продолжила. – Жили мы тогда недалеко от деревеньки Дивное, в тридцати километрах от Яндыря. Сейчас от него только табличка може и осталась. А може уж и таблички нет. Небольшое было селение, домов двадцать. Своей школы не было, приходилось в Севольное ходить, а до него почитай километров двадцать с лишним топать. Пока тепло мы ходили, а как снега навалит, куда там пойдешь. Вот и учила нас местная знахарка, что жила у окраины. Катериной звали. Теткой она была доброй, всегда пряники давала. И красивая. Ох, помню красивая. Может от того она и в поселке почти не появлялась, не было там таких красивых. Там бабы все в работе, в земле, подол в пол, трое на руках, платок на голове. А она, коса черная, толстая, вокруг головы, брови черные, лицо белое, а глаза, словно зелень золотом покрытая. Необычайно красивая. Вот она нас и учила. А чего не учить, нас было ребят пять, все разного возраста. Как-то приболела она, доктор из города приехал, осмотрел, а потом забрал. Больше она не вернулась, дом так и остался на отшибе стоять. Позже нас стали в соседнюю деревню к учителю возить, даже школу небольшую построили. А я повадилась бегать в дом Катерины, да книги читать. У неё, скажу, книг много было. Вся комната в стеллажах да полочках. И всюду книги. Вот приду, через заборчик перекинусь и по тропиночке. Двери-то не заперты, только подперты доской. Доску уберу и в дом шмыг. А шо, книг-то ни у кого по деревни кроме знахарки и не было. Много было у неё книг, и классика и как сейчас принято говорить фантастика, тогда не распространено, а у неё было, последнее дюже мне интересно было. Но кроме тех книг были и другие, в переплетах толстых. Стояли они повыше остальных, на самых дальних полках, много их было... и может книги были старыми и язык в них был старым, то ли язык неведомый, да вот прочитать мне их не удалось. Вроде как буквы на русские похожи, а слова чужие. Те книги я смотрела, много в них рисунков было, да назад ставила. А читала все больше фантастику.
Как-то зачиталась, позднехонько вроде уж стало, солнце к закату приосанилось. Слышу, чой-то скрипнуло. Я к окну и вижу, Катерина идет. Я вроде как-то и не испугалась, а че мне, не ворую, поди, сижу, читаю. Но вот внутри нехорошо так стало. Я книгу прижала и шмыг в коридорчик за сенцы. Стою, чуть дышу. Прошла знахарка, остановилась посреди комнаты. Следом дверь скрипнула, и вошел местный егерь. Дядя Петр.
«Попрощаемся, – говорит Катерина. – Я вернусь, Петро. Тебе верю, и в истину твою верю. Но не дело ему по земле ходить. Решать нужно».
«А кто же против? Я вам препятствий не ставлю. Ваши уже много чего нарешали».
Знахарка к нему повернулась.
«То же верно! – и смотрит на него с мольбой вроде бы. – Дивное пропало. Ты же знаешь от чего? Виновен он! А ты пособляешь».
«Он? – Петро взял с полки книжку покрутил в руках. – А вы значит все чистенькие? Да и не докажешь ты».
«Не о том думаешь, Петро. Я и не буду доказывать. Я верю, что ты добра хочешь? Но верна ли твоя вера? А коли выйдет он за пределы? Сам подумай, нет ему препятствий…».
«Уходи, Катерина. Хуже будет. Вы, что дети малые, которым игрушку невиданную в руки дали, так и хочется потискать, друг у дружки повырывать».
Отвернулась знахарка.
«Эх, Петро! Не защитишь ты себя. А я все ж его выманю. Знаю, как».
Петро посмотрел на неё сочувственно.
«Дитя ты, дитя. Уезжай, Катерина. Опасно тебе здесь».
«Свидимся, Петро. Поверь, свидимся, куда раньше, чем захочется».
Вздохнула Катерина и к выходу направилась.
Едва вышли они к порогу, как собачонка, что у егеревских ног крутилась, лаем зашлась. И вот тут, вижу я, как в открытые двери вползает синий свет. И слышу я, как будто рык из него идет. У меня от страха ноги подкосились, я на пол и бухнулась. Катерина с егерем меня и увидали. Бросился ко мне Петро, схватил и в комнату бегом, бросил к окну и крикнул: «Беги!»
Я окно распахнула, не помню, как вылезла, и бежать к своёму дому. Последнее, что запомнила – это яркий всполох синего света.
Домой прибежала, родители на работе, нет никого. Так до вечера и просидела в хате одна. И после боязно мне стало, уж солнце заходится, а домой никто не воротится. А как темнеть начало, так прибежала Лукишна, местная наша докторша. Заскочила в хату она, глядь на меня, да как руками всплеснет: «Ох, ты ж Господи, осталось дитё! Славь те Всевышнему, хоть одно живое». На руки меня схватила, и бежать, – бабка-газетчица вздохнула. – Что тогда видала – что не видала, и вспоминать страшно. Синие люди, глаза как лед. Мертвые люди. Мать среди них и отец, все как есть синие, живые-неживые, кто поймет. В глазах смерть ледяная. Бежала Лукишна со мной на руках и свет синий над нами реял. А виделся мне зверь дикий, огромный, фантастический, он людей всех одной лапой давил, зубами рвал, нам время давал, чтобы убёгли мы. Вот так вот, мил человек и было. Так что уговор мне держать не перед кем было, только вспомнить страшно было, я все забыть хотела. И у меня почти получилось. А тут вот снова увидала, да вспомнилось мне.
– А Лукишна что же, тоже никому не рассказывала?
– Так кто её знает. Она меня в город привезла, больше я её и не видала. Растили меня чужие люди. Но вот лет пять назад, Лукишна появилась. Квартиру в городе купила. Мне сама позвонила, здоровьем интересовалась.
Кондрат нахмурился.
– Это сколько ж лет вашей Лукишне?
Любовь Тихоновна развела руками.
– Когда меня из деревеньки несла, лет двадцать пять было. Сейчас, – она задумалась. – Да, поди, все сто и будет. А жива еще!
– Она приходила к вам в гости?
– Что вы! По телефону звонила. Но обещала зайти, вот как раз на днях и обещала. Она как раз после того случая с больничкой, как я синего увидала, позвонила. Я ей и рассказала. Она и говорит, ты Любочка не переживай, я зайду и все обсудим. Посмотрим, что у тебя там происходит. Вот завтра и обещала зайти.
– Значит, завтра, – задумчиво поговорил Кондрат. – А телефон её у вас есть?
– Так есть, вот только память у меня совсем плоха, дома на тумбочке в книжечку записан. Сама-то не помню. А вы что ж, историей моей заинтересовались?
– Любопытная история. Хотелось бы и от Лукишны её услышать.
– Так заходите ко мне в гости, я вам телефончик и дам, – улыбнулась старушка, проворно вытащила из кармана ручку, и мятый блокнот, из которого вырвала листок и неровным подчерком написала адрес. Вот после восьми я уже и дома.
Кондрат кивнул. Хлебнул из кружки чая.
– А что с той… с Катериной вышло?
– Да кто его знает, милый. Больше её я и не видала. Одно имя в памяти и осталось. Катерина Стогина.
– Как? – только что взятая в руки чашка дрогнула в ослабевших пальцах. Кондрат поставил её обратно.
– Стогина Катерина Фирсовна, – проговорила старушка. – Хорошая тетка была, умная. Одно слово – знахарка!
Глава 9
«Стогина Катерина Фирсовна», – повторял про себя Кондрат, возвращаясь, домой. Могло ли так выйти, что через полвека погибает её полная тезка? И как погибает. Синий свет. И что за деревня Дивное? Кондрат никогда не слышал о такой в их районе. Видела ли на самом деле старушка странные события, которые рассказала Кондрату? Слишком все жутко и неправдоподобно. Хотя и то, что видел Леший в отделе, тоже жутко и неправдоподобно. Странно всё это. Нужно поговорить со «столетней» Лукишной. Завтра заканчиваются его принудительные выходные, и надо будет заглянуть к экспертам, что они там нарыли по смерти Стаса и Катерины. И с этой психушкой узнать, может что есть. Может старушка чего и выдумала, но ведь и Кондрат видел надпись. И рыжая с фотоаппаратом. Интересно, для чего она фотографировала? Кондрат поднялся в квартиру, провернул ключ, в нос сразу ударил запах жареной картошки.
– Тетя, я дома!
– А я уж звонить собралась. Ушел и пропал.
– Дождь пережидали у газетного киоска.
Тетушка кивнула.
– Хорошо, как раз к столу пришли.
Кондрат вытер собаке лапы лежащей у входа тряпкой, и отстегнул её от поводка. Тайра, передернула шкурой и довольная пронеслась на кухню за тетушкой.
– Ах, и ты тоже проголодалась? Затаскал тебя хозяин. Кодя, она картошку будет?
– Нет, я сейчас ей ливера отрежу.
Леший, смотрел в окно и медленно жевал. Тайра, зевнув, устроилась под столом. Она уже вылизала миску и теперь блаженно прикрывала глаза, щурясь из-под скатерти.
– Тетя Зина, а ты не замечала, чего-нибудь странного в психушке?
Тетушка посмотрела в окно. Пожала плечами.
– Да чего ж там странного. Больница как больница, специфическая, конечно, и в центре города. Но когда её строили, центр совсем в другом месте был, а это была окраина. Разросся город.
– Я не об этом. Ты не видела тех, кто там.
Тетушка удивленно посмотрела на Кондрата.
– Да как же их увидишь? Стены вона, какие высокие. Только последний этаж здания и видно.
– Зачем такие высокие стены? И ворота, они всегда закрыты.
– Так, Кодинька, зачем простым людям видеть… гм… то, что за этими стенами. Люди не любят такое видеть, да еще и каждый день. Кому хочется выглянуть в окно и увидеть пустые глаза или бормочущего… – она помолчала, подбирая слова, – больного. Потому и стены высокие. А ворота?.. Кто знает, что на уме у убогого, не досмотрят, он и на улицу ринется, и Бог весть чего натворит.
– Ринется, – не сводя глаз с высоких стен, кивнул Кондрат, залпом допил чай и встал.