Джаспер не попытался отодвинуться, когда Дерри взял его за плечо. Не стоит оскорблять человека, способного вернуть ему Пембрук. И даже напротив, он позволил Брюеру отвести его на несколько шагов в сторону – так, чтобы их не услышал король.
– Сегодня утром мне сообщили, что Эдуард Йоркский был вынужден бежать, – с мрачным удовлетворением произнес Дерри. Он столько лет трудился, чтобы добиться этого, и теперь не скрывал гордости.
– Значит, он жив? – спросил Джаспер, задумчиво прикусывая губу.
– Увы, да. Он бежал на корабле с горсткой приближенных.
– Это значит, что он вернется, – уверенным тоном проговорил старший Тюдор.
Дерри Брюер посмотрел на него, раздумывая, стоит ли оспаривать это предположение, и решил, что не стоит.
– Он попытается вернуться. И когда он решится на это, мы убьем его. Он разжирел и утратил быстроту… Вы знаете об этом? Половину дня пьет, рыдает и блюет. В конечном итоге трон оказался ему не по силам. Нет, время его закончилось, не сомневайтесь в этом.
– А вам не случалось ошибаться, мастер Брюер? – с горькой улыбкой произнес Джаспер. Он провел в изгнании больше десяти лет, в то время как дом его был отдан врагам и чужим людям.
К его удивлению, Дерри усмехнулся:
– О, сынок, я совершал такие ошибки, в которые трудно поверить! И одна из них стоила мне этого глаза. Но мы же не ангелы, так ведь? Делаем все возможное, ошибаемся, разбиваемся в кровь… Однако идем вперед и не оглядываемся назад.
Возможно, последние два слова напомнили собеседникам о том, что они оставили короля и Генри Тюдора наедине. Обернувшись, они обнаружили, что те заняты разговором. Монарх улыбался, и тревожные морщинки на его лице разгладились. Дерри ощутил, как защипало его глаза, и покачал головой:
– Боже, никто ведь не говорил мне, что, состарившись, я буду плакать, как маленькая девчонка, всякий раз, когда увижу что-нибудь трогательное! – Он внимательно посмотрел на Джаспера, чтобы убедиться в том, что тот не думает смеяться над ним, а потом рассмеялся сам. – Его Величеству пришлось пережить много скорбей. И мне нравится, когда он улыбается. Твой племянник нашел путь к его сердцу.
– Вполне возможно, – промолвил Джаспер, с удивлением покачивая головой.
* * *
Эдуард Йоркский ступил на землю Фландрии – точнее, на камни причала – примерно в сотне миль к северо-востоку от Кале. Изрядно побледневший брат по-прежнему сопровождал изгнанного короля. Ричард благословлял всех святых за то, что морская болезнь наконец оставила его. Еще ни одна хворь не делала его столь слабым и беспомощным, и тем не менее, когда болезнь эта прошла, сила и бодрость вернулись к нему как ни в чем не бывало. Какое-то время земля покачивалась у него под ногами, но прошло и это ощущение, и возвратилась уверенность.
На берегу их не ожидали солдаты, готовые посадить беглецов под замок или стребовать за них выкуп. Ричард понимал, что они опередили любую погоню дня на четыре. Настроение его приподнялось, да и брат его, Эдуард, распрямился и с интересом рассматривал небольшой и деловитый торговый порт и многочисленные рыбацкие суденышки на берегу, раскрашенные в дюжину различных цветов.
– Я здесь бывал, – заметил беглый король. – Не далее чем в милях шести отсюда находилась казарма, и если она до сих пор находится на прежнем месте, солдаты отвезут от нас письмо в Бургундию. – Он посмотрел вверх, на флаги над городом, полоскавшиеся под легким ветерком. – Похоже, что герцог Карл сохранил за собой здешний край. Нам остается только надеяться на то, что он не забыл нашу дружбу.
– Он поможет нам? – спросил Ричард, и его брат уверенно кивнул:
– Он ненавидит короля Франции – а где находились Уорик и Джордж, пребывая в изгнании? Нет, брат, герцог Карл примет нашу сторону. Он всегда любил разрушать замыслы противника. За то его и зовут Смелым – Charles le Téméraire. Сам увидишь.
Герцог Глостер ощутил, что брат преувеличивает их шансы, стараясь выглядеть более уверенным, чем он чувствует себя. Истина заключалась в том, что они оказались за морем всего лишь с горсткой верных людей. Эдуард потерял все, что добыл их отец, и теперь, пребывая в глубоком унынии и стыде, старался не смотреть в глаза брату.
Капитан корабля подошел к обоим Йоркам и остановился перед ними.
– Милорды, я выполнил свой долг, однако вы должны понять, что мне пришлось оставить свой груз на причале в Бишопс-Линн. Я небогатый человек и, конечно, зимой… мог бы потерять весь груз. Однако не примете ли вы на себя часть моих потерь, милорды?
Гнев вспыхнул в груди Глостера, и он даже шагнул вперед, опуская руку на рукоять меча. Однако перед его грудью, как древко шлагбаума, возникла рука Эдуарда:
– Нет, Ричард. Он прав. Этот долг нужно заплатить.
Камзол короля был расшит вдоль швов жемчугом; к негодованию брата, Эдуард снял его и сунул в руки остолбеневшего капитана.
– Этого хватит? – проговорил он.
Дул холодный ветер, и король сразу поежился. Капитан колебался между жалостью и жадностью, но затем жадность, наконец, победила, и, прижимая к себе камзол, он поклонился и отступил назад.
– Позволь мне отобрать у него камзол, – пробормотал Ричард. Капитан еще не до конца верил своей удаче и, нервно обернувшись назад, прибавил шагу, стараясь отойти подальше от братьев. Он получил королевский дар.
Эдуард покачал головой:
– Пусть его. А мне пока не вредно малость померзнуть. Я слишком растолстел, брат мой! И мне надлежит умерщвлять свою плоть, как тем монахам, которые хлещут себя плетьми. – Эта идея явно понравилась изгнанному королю. – Кстати, какие слова ты шепчешь всякий раз, когда спина доводит тебя до слез?
– Но я не плачу, – негромко возразил Глостер, до предела расстроенный тем, что брат заметил его слабость.
– Ничего страшного, Ричард. Но какие слова ты там говоришь? Которые дают тебя власть над собственной слабостью? Non draco sit mihi dux. Vade retro Satana… Дракон не властен надо мной?
– Да. Отыди от меня, сатана.
Закрыв глаза, Эдуард принялся снова и снова бормотать эти слова, широко расправив плечи и подставив голову холодному ветру. К удивлению Ричарда, дрожь вскоре оставила его брата. И когда тот снова посмотрел на него сверху вниз, часть горя отлетела от Глостера.
– Сегодня вечером я поучусь у тебя, если позволишь, – промолвил Эдуард. Ричард согласно кивнул, хотя спина его заново вскрикнула в знак протеста.
Коней вывели с корабля, и экипаж торгового судна пауками рассыпался по тросам и реям, вновь готовясь увести судно в открытое море. Эдуард сел на коня вместе со всеми остальными и горестно похлопал себя по брюху, распиравшему рубаху.
– Я одолею своего дракона, Ричард, – проговорил он, тряхнув взлохмаченной головой, после чего ударил животное пятками, и конь рванулся вперед, рассыпая копытами дробь по ведущей на юг дороге.
7
Элизабет хмурым взглядом взирала на лысину монаха. Тот склонил перед ней голову в знак почтения, однако, как и прежде трепеща под ее взглядом, упрямо не желал преклонять колени. И словно ощутив крепнущий гнев королевы, пронзительно закричал ее новорожденный сын – звук этот проникал в ее кости, и от него заболели груди. Боль пронзила ее от матки до самого горла.
– Я не понимаю твоей нерешительности, брат Павел, – заговорила она. – Все земли Вестминстерского аббатства освящены и являются частью убежища, или я ошибаюсь?
– Это… так, – против воли проговорил молодой человек, все более и более багровея под внимательным взглядом королевы. – Но это здание является самой безопасной его частью. Аббат…
– И моего новорожденного сына следует крестить как можно скорее, разве это не так?
– Ну конечно, миледи, однако вы должны понять…
– И тем не менее ты являешься ко мне, – продолжила Элизабет, пренебрегая его слабыми протестами, – с этой чушью? Такое… пренебрежение хорошими манерами я могу расценить только как преднамеренное оскорбление, нанесенное моему мужу, королю Англии!
Несчастный монах взирал на нее, открыв рот. Губы его шевелились, однако из них исходил лишь какой-то задушенный звук. Покачав головой, он предпочел обратить все свое внимание вниз, на торчащие из сандалий собственные пальцы, выглядывавшие из-под черного одеяния.
– Я вижу здесь ошибку, брат Павел, и, быть может, ваш драгоценный аббат не понимает ее глубокие корни. Мой сын рожден на освященной земле – в Убежище, – продолжала королева. – Я хотела бы крестить его в Вестминстерском аббатстве – на святой земле, в недосягаемости для всех моих врагов. Небольшой садик, отделяющий нас от аббатства, насколько я понимаю, находится в ведении Церкви… или я ошибаюсь?
– Миледи, вы, конечно же, правы, однако вы должны знать, что аббат не может гарантировать вам безопасность в том случае, если вы покинете это место, даже если перейдете в само аббатство. Один-единственный арбалетный болт, миледи, пущенный изменником или безумцем… Прошу вас! Конечно же, я поставлен в священники и могу крестить здесь вашего сына в тишине и покое.
Охваченная яростью, Элизабет Вудвилл постаралась сохранить полное молчание, понимая, что в противном случае молодой монах полностью уйдет в себя, как прикоснувшийся к морской воде моллюск в свою раковину. Ей не нужны были слова для того, чтобы посрамить подобного слабака.
Почувствовав, что смятение вот-вот доведет монашка до слез, она проговорила:
– Ваш аббат, молодой человек, абсолютно не заботится о моей безопасности, как и о безопасности моего сына Эдуарда. И если б у тебя набралась хоть капля отваги, ты мог бы сказать мне откровенно, что твой аббат пособничает графу Уорику, а быть может, и самому Генри Ланкастеру, этому пустому мешку. Или дело в том, что моего мужа уже убили? И твой аббат добивается и моей смерти? И мне следует ждать ночного визита каких-нибудь незнакомцев?
Говоря все это, королева наблюдала за собеседником, хмурясь и истолковывая игру его морщин, движений и кивков, шевеление челюстей. Монах что-то знал и едва не поправил ее. Но к этому можно вернуться и позже. Элизабет шевельнула рукой.
– Однако какую бы участь вы ни припасли для меня, сын мой будет крещен, и крещен в аббатстве, а не в этой каменной каморке, подобно узнику. Нет. Он будет крещен так, как подобает принцу Уэльскому, будущему королю.
Она поняла вдруг, что голос ее сделался резким и громким, а слова ее хлестали монаха так, что его дрожь могла вот-вот превратиться в припадок. Так что Элизабет заставила себя говорить помягче:
– Здесь был крещен Эдуард Первый. Тезка моего сына, сэр! Его предок! Аббатство является сердцем Лондона, и от меня нельзя отмахнуться, как от какого-то там бедняка. Ты меня понял? А теперь собирай своих монахов, и выстраивайтесь вдоль нашего пути, если это необходимо. Я пойду по освященной земле, и все вы будете свидетелями каждого моего шага.
Молодой монах мог лишь что-то неразборчиво пробормотать, и Элизабет внезапным движением вдруг взяла его за руку, ощутив неожиданно сильные мышцы под грубой тканью. Глаза его округлились от удивления или отвращения, и она подумала, что этот молодой человек, должно быть, вообще не прикасался к женщине после того, как произнес монашеский обет.
– Скажи, чтобы твой аббат ожидал меня, – велела королева. – Я сейчас приду.
Брат Павел сорвался с места и едва не упал в дверях, выбегая из комнаты. Элизабет со вздохом посмотрела ему вслед. Он был из тех, кому неприятна мирская суета с ее шумом, опасностями и сделками. Бедный брат Павел привык к монашескому уединению, к негромкому шелесту молитв. Он избрал кротость своим уделом, однако в этот день был подвергнут угрозам, оскорблениям и крикам и принужден сновать между королевой и аббатом, пока не побагровел и не пропах сразу старым и свежим потом. Ее мать, Жакетта, наблюдала за сценой из стоявшего в уголке кресла, растирая пестиком в ступке сушеный имбирь, корицу, черный перец и малую толику сахара, чтобы этой poudre forte, то есть «острым порошком», придать какой-то вкус предоставляемой братьями пресной пище. Старшая из женщин взглянула на дочь, как только та повернулась к ней. Они молча смотрели друг на друга до тех пор, пока младенец не пошевелился в своей крошечной деревянной колыбельке. Один из монахов сплел ее из прутьев и преподнес королеве в качестве дара. Что-то проворчав, Элизабет склонилась над крошечной колыбелью и принялась покачивать ее, чтобы ребенок не закричал.
– Опять проголодался, – сказала ее мать. – Может, позвать эту ленивую девицу, эту Дженни?
– Не надо, пока не закричит, – возразила дочь. – Может, еще уснет.
– Если только мы не выйдем в этот холод, моя любовь. Говорю тебе, он будет грозить нам своими кулачками и кричать.
Элизабет видела, что ее мать испугана. Она приехала из своего тихого уголка, чтобы навестить дочь, – и попала в самый поток событий, обрушивших дом Йорков прямо им на головы. Когда Жакетта отложила в сторону ступку, стало заметно, что руки у нее трясутся. Ее нельзя было назвать отважной женщиной, хотя, быть может, причиной ее страхов была сама обстановка Убежища, в котором не предусмотрено было ни удобств, ни утешения.
Элизабет, наконец, приняла решение и достала сына из колыбели. Прижав его к плечу, она принялась расхаживать по комнате. Ее мать немедленно поднялась с места и подложила платочек под головку ребенка, на тот случай, если он срыгнет молоко.
– Тебе не нужно идти со мной, мама, – спустя какое-то время произнесла Элизабет. – Пожалуйста, подожди меня здесь. Я хочу быть уверена, что тебе ничего не грозит. И что… найдется кому позаботиться о моих дочерях.
К удивлению королевы, ее мать только отмахнулась от этой идеи.
– Неужели ты думаешь, что я могу пропустить такой момент в твоей жизни? Девочкам здесь ничего не грозит, за ними присматривает няня. А Кэти справится даже с тауэрским львом, если тот посмеет облизнуться на них. Думай только о сегодняшнем дне, Элизабет. Не беспокойся за девочек. – Жакетта улыбнулась, и у ее дочери чуть отлегло от сердца, хотя причиной тому был всего лишь отголосок детской уверенности в материнской любви. Тем не менее страх отчасти оставил ее.
– Я буду рядом с тобой, – твердым тоном проговорила ее мать. – Входя сюда, я заметила у двери палку. Я возьму ее и отважу любого грубого негодяя, который посмеет подойти слишком близко к тебе.
Подобная перспектива заставила сердце опальной королевы заколотиться. Неужели она сделала ошибку?
– Сделать это меня заставила гордость. Неужели я неправа, мама?
– Не говори глупостей, Элизабет. Ты – королева! Они не смогут оставить без внимания тебя и твоего сына.
– Но этот монах был настолько испуган, что сердце мое трепещет.
– Пфуй! Он же почти мальчишка! Нежный цветочек, а не мужчина. Твой Эдуард другой. Думай о нем, когда выйдешь отсюда. Не бойся их, Элизабет. Пройти нужно всего сотню ярдов, не больше. Если там, снаружи, тебя караулят мужчины, они не посмеют прикоснуться к тебе.
Жакетта говорила, чтобы ободрить дочь, укрепить ее веру в себя, однако страх Элизабет будто удвоился, когда они вместе спустились вниз и дали знак кормилице Дженни. Три дочери королевы повыскакивали из комнаты, разбросав деревянные кубики, которых набрали в подолы, и запрыгали возле нее. Старшей, названой Лисбет в честь матери, было всего четыре года. Хмурясь, она поглядела на обеих младших сестер, сразу почувствовавших напряженность и заплакавших. Мэри и Сесиль сели на пол и протянули руки к матери, покраснев от рыданий.
– Тихо, девочки, – произнесла Элизабет, по возможности, строгим тоном. – Я сейчас уйду ненадолго, чтобы ваш брат получил Господнее благословение в купели аббатства. Я скоро вернусь, обещаю вам.
Последней из комнаты появилась няня девочек, на лице которой, как и всегда, застыло выражение слепого коровьего обожания. Не поднимая глаз, она собрала своих подопечных и увела их назад, в боковые комнаты.