– Через установленный лимит не перепрыгнешь, малыш. Твои восемнадцать и две сверху, бонусом. Хватит?
Поджимает губы и прячет карту в карман, мой бумажник падает на покрывало так и не застёгнутым.
– Для тебя это сущие пустяки, мелочёвка, которую ты запросто можешь промотать за один вечер. Тогда почему?
Вопрос, на который я не хочу отвечать. Вопрос, на который мне нечего ответить кроме "Это было забавно, разве нет?"
– Почему – что? Не заплатил тебе?
Его подбородок дёргается. Сжимается весь, едва уловимо отшатывается назад и держится так прямо, словно вместо позвоночника оказался деревянный шест.
– Ты спокойно спишь по ночам? – произносит словно и не для меня вовсе, куда-то в сторону, едва изменив наклон головы.
И я понимаю, что вот он, настоящий. Мелькнуло что-то от того мальчишки, который неуверенно топтался у меня на пороге. Мелькнуло и скрылось за… Не могу сформулировать, не идёт на язык, но упорно вертится в голове, не желает облачаться в слова и оформляться мыслью. Не желает, потому что он прячется за моим образом.
И червячок снова точит, упорно ковыряет меня, ненавязчиво наталкивая на думки о том, что я, возможно, сделал что-то очень и очень… плохое? Отвратительное? И тут затор, не разгрестись.
– Ты меня слышал?
Вскидываюсь и фоново, где-то там, на втором плане ощутив новую вспышку головной боли, начинаю говорить быстро, старательно понизив голос и то и дело облизывая сухие губы:
– Нет, не спокойно. Ты мне снишься.
Заинтересованно подаётся вперёд и сжимает мои бока своими бёдрами. Елозит, нагибается, нависая над лицом, и меня это уже бесит. Бесит, что я пристёгнут и не могу схватить его, дёрнуть на себя и…
– Не спокойно, потому что хочу тебя трахать часто, долго, и так грубо, чтобы до синяков и сорванного голоса.
Вздрагивает, моргает и… ухмыляется. Так ухмыляется, что в этот чёртов момент мне кажется, что я действительно просто выдумал его, и всё это – последствия передоза или ещё какой срани. Не может он, словно зеркало, копировать мою мимику и, подобно водной глади, её издевательски коверкать.
Щелчок. Фантомный отзвук, лишь порождение моего воображения, но я действительно слышал, как клацнули наручники. Не те, что на запястьях, нет. Другие, невидимые, огромные и невероятно тяжёлые. Браслеты, в которые я только что добровольно протянул запястья.
Попался.
Неужто он за этим здесь? Этого ждал?
Не верю, не думаю, не…
– Договорились. Только деньги вперёд.
Не так. Адово не так.
Он должен был послать меня куда подальше или хорошенько вдарить, но никак не соглашаться на это. Не так просто, не одной рядовой фразой, брошенной так легко, словно для него действительно это уже ничего не значит, и…
Вспышка мигрени бьёт по вискам, топит сознание, выжигает всё внутри черепа и, затихнув, клубится где-то справа.
Это я сделал? Я сломал или же только раскрошил осколки? Вот чёрт…
Закусываю внутреннюю сторону щеки, чтобы боль не прорвалась наружу, не вылезла, цепляясь острыми коготками через глотку, и не прорвалась с дыханием, звуками, голосом…
Разберусь, обязательно разберусь, как отойду немного.
– Отстегни меня, я ссать хочу.
Перекатывается направо и, убрав с меня ногу, садится на край кровати. Оценивающе смотрит на меня из-за плеча и не торопится лезть за ключами.
– Может, подождёшь Камиллу?
Прекрасно, припомнил, умница.
– Подъебал, доволен? Теперь отстегни.
Пожимает плечами и, порывшись в карманах, расстёгивает чёртовы браслеты. Кое-как высвобождаю кисти, и от хлынувшей крови становится куда больнее. Морщусь, растирая одну ладонь о другую и вяло шевелю пальцами. Закусив губу, сажусь на кровати, выходит так, что на другую сторону, спиной к Каю.
– Больно, да? Сам достать сможешь?
Интересно, если я невзначай, совершенно случайно разобью ему губы, он не обидится? Или такое проходит только с Джеком?
Джеки… Непременно припомню тебе это.
Игнорирую мальчишку и поднимаюсь на ноги.
Воу-воу, полегче! Я на твёрдой земле, откуда такая качка?
Хватаясь за стены и стараясь не шевелить башкой лишний раз, доползаю до ванной. И первое, что я сделал, отойдя от белого друга и налакавшись водопроводной воды в раковине, это выкрутил кран с холодной в душе и, сжав зубы, шагнул под него, не стаскивая шмотья.
Минута, две… Нахожу в себе силы стянуть шмотки и бросить их прямо на дно душевой кабины.
Чуть лучше. Делаю напор сильнее, добавив горячей воды. Не так чтобы тёплая, а чтобы немного меньше обжигало ледяной.
Пять минут… Гель для душа выливается прямо на волосы и, зажмурив глаза, тщательно пеню его, позволяя мыльным потоком стекать по груди и животу.
Почти очнулся. Тюбик зубной пасты находится на ощупь, щётка тоже.
Кажется, вернулся с того света, только затылок гудит.
Сполоснувшись ещё раз, выбираюсь из кабины и, потрудившись разве что промокнуть полотенцем волосы, чтобы на лицо не текло, выхожу из ванной.
Вода льёт ручьём, и на паркете остаются мокрые следы. Ой, да насрать.
Кофе. Почему всё ещё не придумали кофе, который, заслышав стоны раненного ламантина из хозяйской спальни на утро, не бежит вариться сам? Я бы посмотрел, да.
Кстати, о "посмотрел"… Останавливаюсь напротив холодильника и, уже взявшись за ручку, чтобы открыть его и срочно нарыть что-нибудь для сожрать, замираю.
На глянцевой поверхности постера, прямо поверх моего лица, нацарапаны цифры. Старательно так нацарапаны, настолько старательно, что вместо глаза у меня сияющая дыра от верхнего круга восьмёрки.
Вслушиваюсь, и без этого понимая, что остался один в квартире.
Кажется… нет, даже не кажется – я уверен, что где-то очень ловко сам себя наебал. И чёрт знает, где и каким боком мне это вылезет.
Ну да ладно.
Ещё один взгляд, прежде чем открыть дверцу. Взгляд на дерзко вздёрнутый подбородок мальчишки на картинке и упрямо поджатые губы.
Ладно. Что бы он ни задумал, по крайней мере, будет весело.
***
Что ни говори, а после плотного ужина, пусть и заказанного из ближайшего ресторана, настроение заметно улучшается.
Кстати, почему ужина? Я вроде только на часок вырубился. Ну, планировал, а оказалось на оставшиеся полдня. И жбан всё ещё болит, противно ноет, словно пустой внутри, и эхо заполняет собой всё пространство, раз за разом резонируя от глиняных стенок. Если плотно так призадуматься, выходит, что именно головную боль я испытываю чаще всего. Не голод, оргазм или даже опьянение, а именно боль.
Какая прелесть, Рэн, давай, доиграйся до инсульта в двадцать шесть. Ну, во всяком случае, сестрички у меня точно будут не "так себе"… Даже любопытно, есть ли в медвузах отделение исключительно для моделей? Или все как одна ряженые шлюхи без образования? Занятный вопрос.
Кстати, об эскорте – что у нас там с программой на вечер?
Перекатываюсь на живот и принимаюсь шарить пальцами около дивана в попытке отыскать мобильник.
Ну, где же ты, родимый?
Невзначай цепляю корпус и ещё больше загоняю его под диван.
Блядство.
Подвигаюсь ближе к краю, совершенно не желая отрывать башку от подлокотника, и, помучавшись ещё немного, выковыриваю аппарат.
И когда только успел исцарапать заднюю крышку? Пожалуй, стоит озадачить Ларри, заведомо отправив на поиски "того, не знаю чего". Пусть поскачет, зараза, за свою газировку. Разумеется, я мог бы и сам оторвать свою классную задницу от дивана, но стоит ли перетруждаться, когда есть Ларри? Почему бы не поиздеваться над дедушкой?
Сколько ему там, сорок три? Тридцать четыре? Тридцать? Ой, да к чёрту угадайки – насрать.
Перекатываюсь на спину, думая о том, что было бы неплохо заказать ещё и жалюзи поплотнее – свет ночных огней слепит, словно непрошенный гость, пробираясь ко мне в комнату. Непрошенный и будто бы издевательский. Мол, посмотри, растёкшаяся по дивану амёба, как хорошо там, за стенами бетонной клетки, полюбуйся светодиодными отголосками чужого праздника.
Не, ребятки, сегодня я пас. Так и с печенью попрощаться не долго, а я к ней привык, знаете ли, как родная прямо, всегда рядом.
Всегда рядом… Может быть, стоит котёнка завести? Или уже завёл… Только котёнка ли? Что-то определённо завёл, и искренне надеюсь, что не рассадник триппера.
Пальцы, помедлив, снимают блокировку с экрана и… Я, вспомнив о новых цифрах, всё же вынужден неуклюже подняться со своего уютного лежбища и доползти до холодильника.
В полутьме кое-как разбираю начерканное и, натыкав, какое-то время просто пялюсь в экран, пока не пойдут длинные гудки.
Подношу к уху и зажимаю плечом, тут же, чтобы занять себя чем-то, роюсь по карманам в поисках выпавшей зажигалки. Возвращаюсь к дивану, нахожу её там. Так и знал… После – в коридор, чтобы, пошарив по карманам куртки, и пачку нарыть.
Всё ещё гудки.
Прикуриваю возле раковины на кухне. Первая затяжка привычно дерёт глотку, словно лениво обжигает, заполняя едким дымом лёгкие.
До сих пор гудки, должно быть, вот-вот оборвётся.
Стряхиваю пепел в раковину. Подношу зажатую между пальцев никотиновую палочку к губам, собираюсь втянуть в себя, как в трубке вместо монотонных сигналов раздаётся человеческий голос:
– А ты упорный.
Реплика, и тут же гулом десятка голосов фоном, электроники, визгов бьёт по ушам. Сторонние шумы топят его голос, затирают почти до неразличимого тона, ничего не вычленить.
Морщусь и, зажав сигарету в зубах, прикрываю второе ухо.
Удивил, ничего не скажешь. Как-то упускаю из вида то, что именно в клубе мы столкнулись накануне. Упускаю, потому что мне было хреново и без мысленных заметок. Но сейчас контраст просто невозможно не уловить. Невозможно не почувствовать разницу между разрывающей дешёвые динамики попсой и мертвенной тишиной студенческой общаги.
Напрягает. Больше, чем я хотел бы.
– Очень. Какого хрена?
– Столового? А что именно? – приглушённо доносится с той стороны трубки, и я чувствую себя идиотом.
– Тебе разве не надо зубрить буковки?
Пауза.
Дабстеп фоном.
Разгон.
– Больше нет.
Бас вниз. Лажает, режет слух.
Морщусь. Бесит. Ненавижу дерьмовую музыку всеми фибрами своей прокуренной душонки. Физически не воспринимаю, тянет блевать.
Спешная тяжка. Замечаю, что сигарета истлела почти до половины.
– Учёба больше не в приоритете?
– Угадал. Так что? Я еду? Или тебе просто не с кем потрепаться?
Играть почти расхотелось, словно мне – раз! И куча грёбанных читов на консоль. Почти расхотелось, но не до конца.
– Едешь. И сколько твоя задница стоит на этот раз?
Отвечает тут же, без заминки:
– Полторы. Идёт?
Сразу представляется, как он долго прокручивал свой ответ в голове, готовился… А если нет? Если выплюнул наобум, наигравшись в маленькую вкусную в своей нерешимости недотрогу?
– На что тебе нужны деньги?
– На новые стринги. Ещё раз спрашиваю: идёт?
Ух, какие мы категоричные. Не хочешь делиться с дядей? А если дядя заставит? Ну, скажем, посредством хорошего ремня и порки? О да, я определённо хочу, чтобы ты приехал, пусть в этот раз мы и обойдёмся без прелюдии и метаний на пороге.
– Идёт. И всё-таки? Думается мне, что ты…
– И не напрягайся. Жди.
– Что ты пиздишь, дорогуша, – договариваю, уже услышав короткие гудки.
И тут же запоздало дотлевшая до фильтра сигарета почти обжигает мне губы.
Зараза!
Выдёргиваю изо рта и выбрасываю в раковину, тут же выкрутив кран с холодной водой. Шипит, но упорно не желает тухнуть и едко дымит. Ещё крутануть и… Всё, баста – подхваченный водоворотом окурок скрывается в сливе.
Вот чёрт… Быстро мотаю головой – не хватало ещё следить за судьбой какого-то там бычка. Окончательно ёбнулся.
Отложив мобильник, тянусь к дверце холодильника, но, схватившись за ручку, замираю и, прежде чем достать непочатую бутылку пива, стаскиваю футболку через голову. Жарко.
***
Изволит явиться спустя пару бутылок пива, одну бутылку газировки, половину макси-пиццы и откровенно бездарного фильма для взрослых по кабельному. Полтора часа в приятном полумраке. Мне кто-нибудь объяснит, почему в роли лолли-школьниц выступают старые, обросшие с ног до головы целлюлитом бабищи далеко не первой свежести? Или я смотрю не ту порнуху? Тогда полжизни зря прожито, не иначе.