Входная дверь почти всегда не заперта, и когда до моего слуха доносится негромкий хлопок и клацанье защёлкнувшегося замка, я не особо удивляюсь.
Лениво потянувшись, выключаю телек, отставляю бутылку на пол и неторопливо тащусь в коридор, мимоходом размышляя, удержатся ли на бёдрах расстёгнутые джинсы или всё же съедут из-за тяжёлого ремня.
Дожидается меня в коридоре, привалившись к стенке, и выглядит как минимум как… броско выряженная шлюха. Джинсики, маечка, голые коленки и руки, "поплывшая" боевая раскраска и тщательно уложенные волосы. Наводит на мысли о плоских анорексичных ночных бабочках. И это что же, я, выходит, тоже частенько напоминаю перепившую намазанную трансуху? Да быть не может…
Молча вскидывая брови, выжидательно пялюсь на Кайлера.
Или всё-таки может?..
Запах тяжёлого мужского парфюма, сладкого алкоголя, сигаретного дыма, ещё чего-то трудно различимого, но крайне приторного.
Начинаю понимать. Кошусь на его сложенные на груди ладони, вернее, на накрашенные ногти.
– Эскорт?
Хмыкает и пытается проморгаться, словно прикорнул ненадолго у стены, и сейчас яркий свет мешает ему сориентироваться.
Я знаю ответ, ещё до того, как разлепит губы. Значит, это жалкое подобие проституции. Спишь с ними? Или только шатаешься по клубам, подставляя упругую задницу под засаленную ладошку? Что из этого?
– С меня десятка за догадливость. Ну, так что? Я пройду, или прямо здесь?
Киваю вглубь квартиры и молча разворачиваюсь, направляясь к кровати.
Но… Не хочу.
Зубы сводит, и всё, что можно назвать мной, в большей или меньшей степени против. Против того, чтобы делать это вот так. Не с ним. Не хочу сухо и по-деловому трахать собственное отражение.
Догоняет меня у перегородки, оттесняет плечом и, повернувшись спиной, быстро стягивает майку. Мелькают худые лопатки и синюшная в потёмках кожа. Уверен – холодная. Возится с застёжкой на джинсах, а я, опустив взгляд, замечаю, что он босой.
Вспоминаю, как сам скакал по сцене на одном из первых концертов, натянув кеды на голые ноги. Вспоминаю, как потом в перерыве матерился сквозь зубы и пытался стянуть это адское оружие пыток и, залепив пластырем стёртые в кровь пятки, шнуровал эти же кеды снова. И назад, на сцену. А там уже не больно вовсе – адреналин топит, перекрывает всё, кроме волны абсолютного, ни с чем не сравнимого восторга, эйфории.
Лязг мелочи в карманах упавших джинс. Переступает через них и коленом опирается о кровать, медлит.
Обнажён.
Больше ничего нет.
Боком ко мне. Опущенный подбородок, веки сомкнуты.
В груди ворочается что-то, скребёт, тут же раздражая свежие царапины не то кислотой, не то ещё чем-то едким. Поди разбери, что там гложет, когда скрыто под рёбрами.
– Ты там уснул?
– Нет, смотрю на тебя.
Хмыкает, и я вижу только скривившийся уголок рта. Словно очнувшись, мотает головой и, забравшись на кровать, укладывается на спину. Ещё заминка, и… разводит согнутые в коленях ноги.
– Нравится то, что видишь?
Только на его лицо. Кажется, не выражает ничего, никаких эмоций, но словно слой на слой, и под этим, первым, наспех налепленным, проступают совершенно иные контуры. Хмурюсь, всматриваюсь и никак не могу отбросить все эти склизкие жалостливые думки и, наконец, сделать то, ради чего его сюда вызвал.
Но… Стрёмно, одним словом.
– Так нравится?
– Ты знаешь, что нравится.
Тонкая, адресованная в пространство ухмылочка.
Подхожу поближе и не могу не признать, что любезно предоставленный вид меня возбуждает. Ещё как, но словно не верно всё, и дело не в вопросах нравственности. Не пересчитать всех перетраханных мной шлюх и обманутых наивных дурочек, и никогда, никогда ещё мне не было так безбожно стрёмно. Другого слова не подобрать.
– Что, не встаёт? – участливо интересуются снизу, и меня охватывает желание залепить ему хорошую плюху, так чтобы зубы весело клацнули.
Зачем ты это делаешь, придурок?! За каким хреном подначиваешь меня? И главное – какого дьявола это у тебя выходит? Почему меня цепляет? Что за засилье сахарных соплей? Ну уж нет, малыш. Приехал, так не пытайся давить на жалость и прятаться за напускным бахвальством.
Но в последний момент, в одном шаге от кровати всё же решаю дать ему шанс свалить до того, как он начнёт ненавидеть нас обоих на порядок сильнее. Мне откровенно наплевать, что там за мысли роятся относительно моей скромной персоны, но вот желание перегрызть собственную глотку явно не добавит мальчишке единичек в карму.
Считай это великодушием, детка, или хмельной дуростью. Как угодно.
– Вставай и проваливай.
Приподнимается на локтях и если и испытывает удивление, то скрывает это.
– Что, так и не возбудился? Давай я помогу? За определённую доплату.
Сука!
Бесишь, бесишь, бесишь!
Подаюсь вперёд и, вклинившись между его разведённых ног, нависаю сверху, опираясь на руки.
Улыбается мне прямо в лицо. Открыто и так блядски желчно, так… по-моему. Словно испорченное зеркало, чья поверхность допускает маленькие погрешности в отображении, но основную картинку передает чётко.
Чётко…
– Злишься…
Дёргаюсь и локтем левой руки нажимаю на его гортань, грозясь нажать посильнее и просто расплющить трахею.
Вес тела на одной руке, заваливаюсь немного вперёд, на него, кожей ощущаю, насколько холодный, как сбивчиво дышит, как подрагивают его мышцы… Едва ли не со стоном ощущаю, как сам напрягаюсь, как сводит мышцы, как покалывает в паху.
Слишком слаб, чтобы устоять перед плотскими желаниями, малыш.
Отпускаю его горло только для того, чтобы перехватить уже пальцами, рывком выпрямиться, свободной ладонью сжать острое колено и отвести в сторону, так чтобы касалось моего бока, приятно холодило разгорячённую кожу.
– Я пытался дать тебе шанс.
Силится выплюнуть что-то в ответ, но я предупреждающе стискиваю пальцы, заставляя пульс под ладонью биться куда чаще.
– И не вопи о том, что тебе без надобности. Не поверю.
– Ты… – стискиваю сильнее, только для того чтобы узнать, как далеко зайдёт мальчишка в своём неповиновении. Стискиваю так, что цепляется за мою руку и пытается оторвать её от глотки.
Тщетно, сладкий. Теперь всё тщетно…
Ещё чуть-чуть, и кончики пальцев впиваются в гладкую кожу, продавливают её, оставляя отметины от ногтей. Не сдаётся, надсадно хрипит, но, приподнявшись немного, всё же выплевывает мне в лицо:
– Ты… Ты виноват.
Не дышу, сам начинаю захлёбываться вздохами. Хочу знать. Знать, что именно я… Что именно…
– Давай, скажи, что я тебя столкнул. Что не оставил выбора. Скажи…
Кажется, сейчас готов упрашивать его, требовать произнести это. Плавлюсь, спина взмокла, возбуждение навалилось грузом.
Опускаю взгляд вниз.
О да, кажется, не один я готов лезть на стену, только вот стояк мальчишки не сдавливают пусть и расстёгнутые грубые джинсы и тесное бельё.
– Ты…
Губы растягивает безумная ухмылка.
Физически не стереть, не заставить её исчезнуть.
Я… Я – причина всех твоих бед, я – точка невозвращения назад, я – конечная станция.
Всё я.
Я за тебя выбрал.
Приподнявшись немного, чтобы стянуть мешающие штаны, всё ещё удерживаю его за глотку, пусть уже не с таким фанатизмом, но всё же удерживаю, как и он моё запястье. Не желает разжимать пальцы, и я почти уже не чувствую боль от впившихся ногтей. Легонько шлёпаю по внутренней стороне бедра.
– Раздвинь.
Послушно выгибается, елозя лопатками по покрывалу, пододвигается ближе, и его тонкие щиколотки касаются друг друга за моей спиной.
Любуюсь им даже сейчас. Беззащитный, голый, открытый. Не хватает только малой толики страха, для того чтобы желание сожрать его целиком стало совсем непреодолимым.
Или же боли… Именно её не хватает. Его боли. Выступивших на глазах слёз и закушенной припухшей губы.
Перекатываюсь на колени, стягиваю джинсы до середины бедра. Наблюдаю за ним, косится на мой член, я бы даже сказал, пялится. Быстро облизывает губы.
– Это не поместится в твой ротик, малыш.
Хрипло каркает что-то в ответ, и я, придушив немного, прерываю поток возлияний. Тогда, не придумав ничего лучше, показывает мне средний палец и откидывается назад.
Это даже интересно, оттягивать момент сейчас, когда больше всего хочется вставить или, по крайней мере, сжать себя пару раз.
– Возьми под подушкой.
Вопросительно сдвигает брови, но тут же догадавшись, тянется ладонью назад, ныряет ей под холлофайберную пышку и долго шарит пальцами, пока не натыкается на непрозрачный прямоугольник. Протягивает его.
– Надень мне.
Снова мелькает кончик языка. Шелест разорванной упаковки.
Достаёт резинку, наконец-то отпускает запястье и помогает себе второй рукой. Придерживает член и, приложив к нему резинку, раскатывает её по всей длине, тщательно поправляет, гладит поверх тонкого латекса, сжимает, дразня пальчиками, но я отталкиваю его ладонь.
– Вздрочнуть я могу и сам. Расслабься.
И да – я не собираюсь тебя тянуть. Давай, покажи, как тебе может быть больно. Как эта мука отразится на твоём личике.
Осторожно сжимаю, наклоняюсь вперёд и, придерживая у основания, нажимаю головкой на кольцо упругих мышц между его ягодиц. Совсем легонько нажимаю.
Кривится, поджимая губы. Пытается отвернуться. Удерживаю, заставляя смотреть только на меня.
Склоняюсь, нависаю почти.
Близко… В его глазах всё. Всё, что я искал. Всё, что я хотел, десятки раз представляя, наблюдая за своим отражением в зеркале.
Не торопясь, подаюсь вперёд, словно продавливаюсь в него. Медленно проникаю.
Уже в открытую морщится, начинает подрагивать, неосознанно стремится отодвинуться, и тогда я дёргаюсь вперёд, загоняя на всю длину.
Выгибается дугой, почти беззвучно кричит, распахнув рот. И именно это зрелище, почти физическое ощущение его боли заставляет меня толкнуться ещё. Вжимаюсь в него, отчаянно хватаю за подбородок, фиксирую лицо, всматриваюсь в него в надежде увидеть выступившие слёзы. Но нет – ни одной замершей капли на ресницах.
Губы подрагивают.
Укусить, чтобы сорвался и закричал, чтобы всхлипнул от боли и…
Едва ли замечаю, как начинаю двигаться, втискиваться в него снова и снова. Стенки упруго сдавливают, сжимают. Восхитительно…
Поскуливает, силится прекратить это, но тогда дышать становится совсем невозможно, и он просто не может сжать челюсти. Жмурится…
Перевожу взгляд на его налившийся кровью, фиолетовый в потёмках член. Касаюсь его, и тут же шлёпает меня по пальцам, не позволяет приласкать его.
Думаешь, если будет только больно, то не будет стыдно? Как же ты ошибаешься, сладкий…
Звонит мобильник, оба вздрагиваем.
Звук голоса, мелодия и ритм, под который я начинаю непроизвольно подстраиваться, двигаться в такт. Тяжёлые басы и гитарное соло. Физически не могу остановиться. Не могу дать ему передышку. Не могу…
Кажется, на пределе. Никогда не двигался так быстро, никогда спину не заливал холодный пот. Близко-близко, почти уже…
Мобильник затыкается, и в первые секунды звенящей, затопленной только хрипами тишины я кончаю. Бурно взрываюсь внутри него, и становится так тяжело, словно я набрал добрый центнер.
Опираюсь на ладонь, чтобы не придавить его, и вижу, что закусывает кулак, жмурится.
Всё верно, потому что отпустило только меня, а ты не захотел. Не позволил и тебе тоже помочь.
Отползаю назад, выхожу из него и, стащив резинку, быстро завязываю её и отбрасываю на пол. Натягиваю штаны и, поморщившись, застёгиваю их.
Мало. Этого очень и очень мало. Я хотел бы много больше, хотел бы трогать его, кусать, тискать, сжимать, шлёпать… Слышать, как он постанывает и кричит, срываясь на болезненные вопли, а после задыхается от накатившего удовольствия.
А всё потому что его лицо… Потому что я хочу, чтобы другому МНЕ было до одури хорошо.
Но не так. Не так.
Поэтому вместо того, чтобы повалить его назад и затрахать до полусмерти, я просто наблюдаю за тем, как, перекатившись на бок и осторожно сев, он начинает одеваться.
Шаркая, направляюсь к дивану и выискиваю там портмоне.
Майку натягивает уже на ходу и, проходя мимо, даже не смотрит. Просто сминает пальцами протянутые купюры.