Двигается так, что еле дышит. Каждое слово вылетает с хрипом, но он не затыкается, вовсе нет – намеренно злит меня, напрашивается, требует обойтись с ним пожёстче.
И против воли, против очнувшегося, предупреждающе вопящего голоса разума проглатываю это и, кое-как прочистив горло, отвечаю ему, подстраиваясь под этот насмешливый тон, позволяю ему ужалить посильнее:
– Захлопни рот и сожми меня поплотнее, детка.
Заваливается вперёд, падает на мою грудь, тут же обхватываю, фиксируя, ладонью вцепившись в своё же запястье на манер замка.
Близко-близко, лицом к лицу. И его, готов поклясться, мокрое. Чёлка налипает на лоб.
Слишком для него, слишком вымотан.
Шумно дышит мне в лицо, и кажется, что отдаёт солёным железом. Кусал губы. Сомневался, стоит ли лезть?
Ни секунды.
Шепчет сбивчиво, съедая окончания слов и целые слоги, путаясь собственным языком и то и дело проходясь им по иссушенным, опухшим, наверняка чувствительным губам:
– Тебе понравилось, Рен? Понравилось сверкать голой задницей? Понравилось позировать для снимков?
Невольно стискиваю его так сильно, что хрипит, пытается дёрнуться, ладонями упереться мне в грудь, но тщетно. Ни сил, ни запала не хватает, но его несёт, так сильно несёт, что спустя всего полминуты мне снова хочется просто разорвать его.
– Понравилось ощущать себя полностью беспомощным? Слабым… Униженным…
Уничтожить на месте.
Заебать так, чтобы через дырку в заднице подсвечивались гланды.
Лёгкие сжимаются и горят. Всё тело требует сделать один-единственный ебучий глоток кислорода, а я не могу. Не могу разжать челюсти или втянуть в себя носом. Не могу, потому что, кажется, любое моё движение будет направленно на то, чтобы уничтожить его.
Переломать рёбра и раздавить внутренности. Раздавить, совсем как его явно отвыкшая впускать в себя толстый член задница сейчас сдавливает меня, обхватывает так, что любое, самое незначительное движение может заставить спустить снова.
И злоба, словно густой острый соус. Подчёркивает. Силу моего желания.
Вытрахать или отхуярить.
– Рен, – снова зовёт, тянется к моему рту, прикусывает подбородок, пробуя кожу на вкус. – Скажи, тебе понравилось? Понравилось чувствовать, что в любой момент можешь сам оказаться трахнутым?..
Отбрасываю его в сторону.
Скидываю с себя и, сдёрнув блядские мешающие тряпки и не глядя выбросив их на пол, рывком усаживаюсь на кровати, подогнув под себя ноги. И уже было замахнувшись, наблюдаю за тем, как лениво перекатывается на живот и уползает повыше, так чтобы приподнятая задница оказалась прямо передо мной.
Укладывается на грудь, подминая под себя подушку, и жалобно тянет, разом забыв про издёвки и ехидное шипение:
– Я хочу, чтобы было мокро. Кончишь в меня?
Перекрывает.
Смутно помню, как оказался рядом, как натянул его, словно тёплую живую перчатку.
Но отлично слышу его вопли – громкие, несдержанные, перекрывающие звонкие шлепки кожи о кожу.
Намертво цепляюсь, удерживаю худые крепкие бёдра и долблю его, как последнюю мразь, которая досталась мне, перед тем как окончательно уйти в расход. Как ни одну дешёвую или не очень шлюху.
Наваливаюсь, вдалбливаюсь, где-то далеко ощущая, как горят елозящие о покрывало колени. Отстранённо, совершенно отсутствующе, потому что всё моё внимание сосредоточено на тонких, из-под живота просунутых назад пальцах, которыми он пытается погладить, ещё больше раскрыть свою растянутую на стволе дырку. Давит на её края, цепляется фалангами и…
Да, всё как он просил.
Очень мокро внутри становится, заваливаюсь сверху, всем своим весом, не сдерживая, лишь бы в последний момент быть как можно глубже, как можно больше заполнить.
Дёргается, додрачивает подо мной и, изогнувшись, конвульсивно подрагивает, на мгновение сжимаясь на мне ещё туже. Почти передавливая.
Болью опаляет, но физически не могу вытащить сейчас.
Слишком сложно приподняться, слишком выжал меня. Но и вся злость, вся ярость, которую он вытащил, выплеснулась тоже. Остывает внутри, заполняя его, касаясь упругих стенок.
Я не чувствую себя живым, когда всё-таки приподнимаюсь на руках и откатываюсь в сторону, ощущая, как вместе с обмякшим, опадающим членом потянулся липкий влажный след.
Я не чувствую себя живым, я чувствую себя именно выебанным.
– Эй… – дышит через раз, даже не смыкая губы, зовёт меня.
Наблюдаю за тем, как трогает себя между ног и, задумавшись на секунду, быстро обсасывает пальцы.
И, чёрт… За что, господи? Это и есть моя кара за вечные пьянки, мешок скуренный травы и говняный характер?
За что? Ибо нельзя, нельзя смотреть так, как сейчас смотрит Кайлер.
Жадно, голодно и так, словно мало ему, словно…
– Вылижи меня? – просит, надув губы для вида, а пальцами уже гладит, осторожно касается моего члена, перебирается на живот, очерчивает ими подрагивающие мышцы, и ему явно нравится. Очень нравится это.
Вот дрянь.
Гадёныш слишком хорошо знает: я не пошлю его на хуй и не скажу нет.
Знает, что рычаг, за который он уцепился, почти безотказен.
Знает.
И я, к сожалению, тоже.
Знаю.
***
Распахиваю глаза резко, будто и совсем не спал.
Будто бы каждая клетка не отзывается противной, забившей мышцы тяжестью. Чувствовал бы то же самое, если бы вагоны разгружал. Но…
Поворачиваю голову, чтобы взглядом нащупать белую, кое-как прикрытую одеялом спину. Кажется, даже не пошевелился ни разу, вырубился сразу же, как свалился с меня и откатился к краю.
Слышу, как дышит, иногда вздрагивает.
Прикрываю глаза ладонью и понимаю, что в моих лёгких недопустимо низкая концентрация никотина. И кофе – в желудке.
Точно, готов убить за чашку крепкого и сигарету.
Но Кайлеру слишком хорошо досталось, и будить его сейчас было бы полнейшим свинством.
Во всяком случае, мне нравится думать именно так, а не признать то, что теперь я и вовсе не знаю, как с ним разговаривать. Не забрело в мой череп ещё таких слов.
Поднимаюсь и первым делом бреду к кофеварке. Там же в раковине болтается брошенная пачка сигарет, и я в очередной раз за сутки вспоминаю, что у меня сдохла ёбаная зажигалка.
Но я и сам просто сдохну, если не затянусь, и поэтому включаю самую маленькую, встроенную в столешницу конфорку.
Действительно, чего бы и не вспомнить бурную молодость, тогда не то что прикуривать от плиты – забычкованные нычки доставать приходилось.
Керамика раскаляется быстро, вытягиваю сигарету и, не глядя, отбрасываю пачку куда-то за спину. Наклоняюсь, чтобы попробовать раскурить, и чувствую, как тянет мышцы.
Поясница, руки, шея?
Смутно припоминаю, как узкие ладони пытались придушить меня, кажется. Пара укусов на плече налились фиолетовым и выглядят ничуть не хуже грима для фильмов о вампирах.
И ощущения соответствующие: от вчерашнего безумия, желания вколотить ёбнувшегося Кайлера в матрац мало что осталось. Ни хера в общей сложности.
Кое-как с десятой попытки и от злости измусоленного фильтра удаётся прикурить и, выпрямившись, как следует затянуться.
Чистое блаженство…
Отстранённо замечаю, что всё ещё голый и того и гляди стряхну пепел прямо на свой конец.
Надо бы натянуть что-нибудь, чтобы прикрыть задницу.
Погодите-ка…
Отыскиваю брошенный рюкзак Кайлера и, зажав сигарету в зубах, принимаюсь потрошить его, чтобы найти свой мобильник. Начинаю с боковых карманов, но они оказываются пустыми, тогда распускаю стягивающие этот мешок вязки и ныряю ладонью наощупь, не имея никакого желания рыться в личных вещах мальчишки.
К чёрту, спасибо, и так хлебнул, аж через нос полезло.
Наконец нащупываю знакомый предмет на самом дне и, вытащив руку, вижу знакомые грани и даже царапины на экране.
Быстро выпускаю дым, придерживая медленную смерть от рака лёгких, краем рта и включаю сотовый. Дождавшись загрузки, просто удаляю папку с изображениями. Сразу всю.
К дьяволу картинки, я не хочу снова вспоминать про ЭТО и уж тем более пялиться на свою голую-голую задницу, да ещё и с такого ракурса. И потеря пары косых, объёбанных рож на фоне смазанных лучей цветомузыки – цена, которую я вполне готов заплатить.
Файлов ноль, и даже внутри как-то полегче стало.
Возвращаюсь к кофеварке, вытягиваю подставленную чашку с чёрным кофе и добавляю ещё пару кубиков сахара. Осторожно отпиваю и вместе с тем, как терпкая, сдобренная рафинадом горечь растекается по нёбу, чувствую, как совсем хорошо становится.
Почти устойчиво хорошо, только вот включившийся мобильник упорно выводит уведомление на экран. Мельком глянув, понимаю, что опаздываю на интервью. Тотально так опаздываю, учитывая, что должен был быть в студии вместе с группой часа два назад. И Ларри наверняка звонил мне миллион раз.
Выдыхаю и, с сожалением отставив чашку, бреду к дивану. Отыскав толстовку, обшариваю её карманы, чтобы извлечь оттуда ещё один плоский кирпич, призывно мигающим светодиодом над верхним динамиком.
Двадцать звонков и пара смс, если текст "Я надеюсь, ты там сдох" и второе короткое с восклицательным знаком можно считать полноценными сообщениями.
Наверное, можно, учитывая, что мистер Нильсон предпочитает решать все проблемы посредствам звонка, а пламенные мессаги шлёт только в степени крайней злости или отчаянья.
Тут сам собой возникает вопрос: насколько крепко я подставил его задницу на этот раз? Охренительно, наверное, раз он так упорно пытался додолбиться до меня после вчерашнего.
Что ж…
Затягиваюсь в последний раз и с сожалением выкидываю бычок в мусорку, параллельно с этим набирая номер последнего желающего снести мою башню абонента.
Гудок проходит всего один, а маленькую чашку не доношу до рта вовсе.
– Ты оглох на оба уха? – сдержанно-злобно спрашивает мой менеджер, и я почти жмурюсь от удовольствия.
– Был занят.
– Подыскивал подходящую ночлежку для бездомных?
Вот всё-таки как.
Ладно.
Отхлёбываю из чашки уже поостывший напиток.
– Трахался. Помнишь ещё, как это?
Медленно выдыхает на той стороне.
Так и вижу, как потирает глаза дрожащими пальцами и лезет в карман – отыскивать свою драгоценную баночку с шариками.
Слышу фоновый гул, какие-то выкрики. Студия, должно быть. Именно та, кресла которой не суждено обтереть моей заднице.
– Рэндал. Ты должен немедленно…
Перебиваю его, не желая выслушивать продолжение вчерашнего блядства. Я обосрался, это верно, но решать, кого трахать, я всё же предоставляю себе, а не агенту.
– Семь раз за ночь, и если бы не этот невообразимый рот и цепкие пальчики, последних трёх точно бы не было.
– Заткнись и немедленно приезжай, разберёшься позже со своей шлюхой.
– В чём твоя проблема, Нильсон? Мне кажется, что крепкий член – это именно то, что смогло бы излечить твоё пошатну…
– ЗАТКНИСЬ! Не приедешь – хер с тобой! Возись со своим выблядком, пока не…
Скидываю вызов и, пожав плечами, поворачиваюсь за новой порцией кофеина.
Думаю о том, что, возможно, случайной избитой шуткой треснул Ларри прямо по больному.
Цокаю языком, металлическим шариком проводя по внутренней поверхности зубов.
Окей, Нильсон… Будет тебе толстый хуй.
Быстро расправляюсь со второй чашкой кофе – прямо так, даже не досыпая сахара до своего привычного "ещё грамм, и булки слипнутся" и направляюсь в душ.
Часы в верхнем правом углу телефона показывают шестнадцать сорок пять.
Бросаю взгляд в сторону спальни и решаю, что уже вполне можно вытряхнуть Кая из-под одеяла и, усадив напротив, попробовать поговорить. И возможно, выйдет не так дерьмово, как только что с Ларри. Хотя бы потому, что его я вчера не бил.
***
Натянув майку и мягкие домашние штаны, падаю на смятую простынь и подкатываюсь к зарывшемуся в одеяло Каю.
Торчит только макушка и кончики пальцев, которыми он обнимает собственное плечо.
– Эй…
Легонько касаюсь взъерошенной макушки и дую в ухо. Морщится, пытается отползти и выглядит настолько беспомощно-трогательным, что мне до зуда в ладонях хочется сделать с ним что-то не очень хорошее. Не очень честное.