Хорошо, почти с чистой.
Эта грёбаная сука продолжает грызть меня с упорством бобра-маньяка, вознамерившегося сточить бетонную опору под мостом. И единственное, что я могу предложить ей сейчас, это позаботиться о мальчишке, хотя плохо представляю, как это делается. Да что там "плохо", если даже подаренный фанаткой кактус сдох, запёкшись на подоконнике.
Наверное, Ларри был прав, и единственное, что я могу сделать, это просто дать ему денег и отъебаться, но куда там…
Я слишком хорошо знаком со своим говённым характером и непомерным "хочу", которое наверняка опять задавит все доводы здравого смысла, и всё закрутится по новой.
Не знаю, сейчас ничего не знаю.
Не тогда, когда он, притихнув, торчит в моей ванной и явно не торопится явить свою задницу только потому, что знает: жду.
Минуты идут, а я мразью себя чувствую.
Всегда почти, трезвый и в тишине. Я и роящиеся в черепе грязные тёмные мыслишки. Шепотками, намёками – без бутылки не заглушить.
– Кайлер? – зову и прикусываю язык, катая шарик серёжки по зубам.
Мне тоже не слишком-то хочется разговаривать сейчас. Вообще видеть его малодушно не хочется. Всё, лишь бы от оттаявших человеческих чувств спрятаться и вколотить их обратно, даже если забивать придётся целым ящиком колёс и пятилитровой бутылью Хеннесси.
Ну где он там?
Вот так торчать посреди комнаты и ждать не пойми чего – ещё хуже. Может, решил уже вздёрнуться прямо в моей душевой и сейчас царапает предсмертную записку ножницами на кафеле? Что-то вроде "Электрический стул жопе Рэндала Лэшера"?
Продолжаю ждать, но спустя пару минут окончательно надоедает. Слишком тупо себя чувствую.
Хочешь, чтобы я сам тебя вытащил? Хорошо.
– Эй, детка, принести тебе полотенце? – пробую ещё раз, уже двинувшись к двери, и ручка дёргается, когда мне остаётся каких-то пару шагов.
Сталкиваемся нос к носу.
Только вот он голый, даже не потрудился использовать полотенце и так и обтекает, покрываясь мурашками прямо напротив, и я понимаю, что не знаю, куда деть руки. И не то чтобы я не видел его голым.
Волосы мокрые, липнут ко лбу, и он пятернёй зачёсывает их назад, игнорируя холодные струйки, стекающие по пальцам.
И запах. Мой.
Мой шампунь и мой гель для душа.
И смотрит так, будто бы сканирует из-под опущенных век. Не отводя взгляда, так пристально, что самому, чертыхнувшись, отвернуться хочется и вовсе свалить, отгородившись дверью.
Словно изучает меня, прикидывает, сколько могла бы стоить моя шкура.
Капитулирую, отводя взгляд и разводя руками.
– Ладно, хочешь сверкать яйцами – пожалуйста. Я спать.
Даже спиной поворачиваться стрёмно.
Охуеть денёк выдался.
Качаю головой и решаю было действительно отложить всё на завтра, когда мальчишка окончательно одыбается, а пока завалиться еблом вниз, но не даёт мне уйти. Перехватывает за запястье.
Оборачиваюсь.
– Кай?
Теперь смотрит на свои пальцы, на то, как они выделяются светлыми пятнами поверх тёмной татуировки. Смотрит, как-то неестественно склонив голову набок, смотрит по-птичьи, как сорока, взглядом зацепившаяся за блестяшку. Сосредоточенно и зло.
"Стрёмно" перетекает в "жутко".
Мысленно начинаю уже прокручивать сюжет двести лет назад смотренного с ребятами под пиво дешёвого ужастика, часть которого всё-таки засела у меня на подкорках и сейчас неспешно всплывает на поверхность, и Кайлер кажется мне тем самым одержимым.
Стискиваю кулак.
Попытка номер раз.
Безуспешно.
Дёргаю посильнее.
Держит.
– ЭЙ!
Очнулся. Подбородок вскинулся, прямо в глаза смотрит, щурится, и это как никогда напоминает игру в гляделки с собственным отражением.
Этого хотел? Сомневаюсь.
Перехватывает поудобнее и, развернувшись, уверенно буксирует меня в сторону спальни, к кровати.
Не особо понимаю, но послушно шагаю следом. Только собираюсь обойти её слева и щёлкнуть ночником, чтобы как-то разбавить чёрной жижей налипшую на пустое пространство темноту, но не даёт мне сделать этого.
Выпускает руку, выкручивается, обходит, спиной к кровати, вцепившись в плечи, разворачивает и… Толкает.
Чувство дежавю кусает, впивается в кадык, сдавливая глотку.
Сверху наваливается, сжимает мои руки, тянет их вверх, перехватывает одной ладонью и освободившейся задирает майку. Растопыренной пятернёй ведёт по животу, обводит напрягшиеся мышцы своими ледяными, даже после горячего душа не отогревшимися пальцами, которые так и подрагивают от нетерпения. Смазано – по солнечному сплетению, под майкой подбираясь к горлу, скрюченным кончиками пальцев касается подбородка.
– Перестань.
Не слышит.
Почти царапает.
Пытаюсь перехватить его руку, но выскальзывает, ёрзает, извиваясь, и подаётся назад. Выпрямляется, стискивая мои бока бёдрами. Отклоняется, скользит дальше, устраиваясь на ногах, и уверенно принимается за ремень, ловко разделываясь с пряжкой. Просовывает большие пальцы в шлёвки, оттягивая пуговицу, и расстёгивает её с глухим щелчком.
Без единого звука, не дыша, кажется. Только трясёт его, как после прихода.
Перехватываю за кисти, теперь уже серьёзно, предупреждающе сжимаю, могу оставить и синяки, но вовсе не до того, чтобы рассчитывать силу.
Дёргается.
Повторяю, незначительно повышая голос:
– Перестань!
Рывок назад. Всё ещё держу.
Замирает.
Жалею, что не дал включить свет, жалею, что не вижу сейчас его лица.
Но чёртова дрожь словно и мне передаётся, прошивает через пальцы. Смягчаюсь, списав всё на его желание выразить свою "благодарность". Действительно, а как ещё?
– Полегче! Детка, мне хватит простого спасибо. Иди спать.
Выдыхает через нос, и в потёмках кажется, что кривится, скалится – наверняка не разглядеть, но общее впечатление только усиливается. Ощущение того, что кто-то влез в шкуру мальчишки, который не мог посмотреть мне в глаза пару часов назад.
– Я не для тебя это делаю, – выплёвывает почти снисходительно, и я, распахнув уже было рот для ответа, только клацаю челюстями.
Стряхивает мои руки и вместо того, чтобы выгнать на диван и, возможно, привести в чувство, я… сдаюсь.
Такого Кайлера у меня ещё не было. Не маленькой злобной дряни, с языка которой так и сочится ехидство. И член в расстёгнутых джинсах заинтересованно дёргается, начинает твердеть, прижимаясь и натягивая ткань белья.
– Отлично, но…
Обрывает тут же, и скользит в его голосе нечто такое, что я вполне мог бы принять за пренебрежение. Мог бы, но его пальцы уже успевают забраться под тугую резинку, и я просто откидываюсь назад, заложив руки за голову, так чтобы никакие наручники не защёлкнуть.
– Заткнись и не мешай мне.
Приказывает. Голос хорошо знаком, но не его интонации.
Укусить в ответ хочется, но соскальзывает в сторону, сдёргивает джинсы немного вниз и, склонившись, обхватывает член губами прямо так, через ткань.
Сразу становится жарко и влажно. Словно примеряется, находит головку, берёт её в рот и водит языком до тех пор, пока не станет совсем мокро.
Отстраняется на секунды, сдёргивает трусы вместе с джинсами, так что я даже не успеваю приподнять бёдра, и буквально набрасывается на меня. Тянет в рот, цепляет языком и, выдохнув, пропускает в глотку.
И это так… Так, словно я крыт намертво и вижу лучшие мокрые сны. Так, словно все нервные окончания спешно сбежались вниз, и ловкие пальцы, подобравшиеся к мошонке, ласкают прямо их, запутываются в тонких пульсирующих нитях.
Выпускает немного, удерживает головку во рту, спускает на неё слюну, а я пялюсь в потолок и, кажется, молюсь только о том, чтобы глаза не лопнули.
Это слишком.
Слишком после того маринада, что он мне устроил.
Начинает помогать себе пальцами, нетерпеливо сжимает, не рассчитывает силу и делает даже больно, но я просто не в состоянии использовать рот для чего-либо, помимо вздохов.
Торопится, лижет, водит зубами, снова в рот втягивает, заглатывает, и я с силой цепляюсь пальцами за покрывало. Словно глотает, сжимает ещё плотнее и… Боже! Кажется уже, вот оно – на самом краю, но выпускает, тяжело дышит и снова сжатыми в упругое кольцо губами надевается сверху. Дрочит, размазывая слюну, её так много, что прекрасно скользит, как по смазке, и, примерившись, придерживаясь одного ритма, принимается посасывать яйца. Левое, затем втягивает в рот правое, обрабатывает их языком, толкает в щёку и…
Снова выпускает слишком рано, слишком замедляет движения ладонью, останавливается даже на какой-то момент, для того чтобы и вовсе убрать ладонь и, оперевшись на другую руку – смутно различаю очертания его тела, – скользнуть мокрыми пальцами между своих ног.
Блядский ад, почему ты не дал мне включить свет?!
Хочу это видеть!
Хочу видеть, как ловит головку губами, не помогая себе пальцами, принимается сосать и одновременно, должно быть, наглаживать свою сжатую дырку. Погладить, а после, поскуливая и едва ли не давясь, приняться медленно растягивать себя, потрахивать пальцами, для того чтобы тугие мышцы расслабились и смогли принять кое-что размером побольше.
А ещё я очень хочу, до свербящего зуда хочу потрогать его. Нажать на затылок или шлёпнуть по белой заднице, но только тянусь и вместо того, чтобы схватить его за отросшие волосы, получаю шлепок по ладони.
– Не трогай, – натурально шипит и тут же дует на мой член, играется языком с головкой и снова выгибается, отставляя задницу и разводя ноги шире. – Давай, кончай уже, – сдавленно шепчет, и половина звуков тонет, теряется, смешиваясь с влажным хлюпаньем, с которым он посасывает меня словно карамельку.
Теперь не торопясь, зализывая, втягивая в рот одну головку и навалившись на мои ноги, помогает себе пальцами. Но меньше минуты всего, после возвращается напор и такая амплитуда движений, словно от того, кончу я или нет, зависит его жизнь.
Сглатываю, кусаю губы, боюсь признаться себе, что наверняка позорно поскуливаю, как томная баба, которую, ублажая, готовят к ебле, и ничего не могу с этим поделать. Слишком охренительно, так охренительно, что мрак – и не мрак больше, а целая россыпь сверкающих фейерверков.
– У меня… у меня всё ещё нет резинки, – сбиваясь, напоминаю ему и в ответ получаю такой охеренный проглот, что, кажется, струя спермы должна пробить его череп.
Но тут же буквально соскакивает, позволяет головке остаться во рту и делает то, после чего у меня просто не падает – физически не может упасть. Немного сглатывает, удерживает во рту, и чувствую, как спускает по члену, позволяя тёплой тягучей жидкости стекать по всей длине.
– Я не собираюсь делать это на сухую, – словно поясняет свои действия, и я, охуевший, оглохший, но прозревший, смутно вижу, как проходится ладонью по губам и забирается на меня сверху.
Тут же пальцами, до этого комкавшими майку, цепляюсь за его колени, и Кай, качнувшись и выгнувшись, проезжается задницей по ставшей чувствительной головке.
– Тебе будет хорошо внутри меня, да? – шепчет, наклонившись, и дёргает болтающийся измусоленный кусок материи вверх, за голову. Послушно поднимаю руки, позволяя стянуть её полностью и отбросить, и чувствую, как колотит, подбрасывает на кровати от предвкушения, от этих насмешливых рубленых реплик. – Нет, тебе будет просто охренительно.
Голос так и сочится самодовольством, как если бы он готовился вставить мне, как если бы он меня трахал. Но приподнимается, придерживает член и направляет его в себя, дразня, ведёт им по своей приоткрытой дырке. Покачивается, словно в трансе, и наконец принимает. Медленно, не торопится, но натурально хнычет, как маленький обиженный мальчишка, пока не сядет полностью.
Горячо и гладко, не сравнится даже с самой тонкой резинкой.
Оказавшись плотно насаженным, он только вздыхает и переводит дух, выдыхает почти удовлетворённо и начинает двигаться. Скакать так, словно вознамерился сломать мне член. Дрочит себе, перекатывает мошонку в ладони, пальцами то и дело впивается в соски, а я словно в коме. Плотной, горячей, предоргазменной коме.
Словно в любой момент разорвёт к херам.
А он стонет. Дьявол, как он стонет… Протяжно, не стесняясь, как маленькая насаженная девчонка, которой то ли адски хорошо, то ли дико больно.
– Ты… Так хотел? – пользуясь мной, словно живым горячим вибратором, спрашивает он. Спрашивает, и вижу, что улыбается. Кажется мокрым насквозь, вымотанным, но как же выгибает спину…
Против воли залипаю на его силуэт, взглядом впиваюсь в очертания быстро и грубо дрочащих пальцев.
– Хотел выебать меня? Отпользовать, как одноразовую сучку? А, Рен?