– Твоя мать двинулась?
Размашисто кивает, на мгновение прижимаясь к коленям лбом.
– Точно. Двинулась. Осатанела. Поехала крышей. И мне было так страшно тогда, что я не мог осознать всю глубину той жопы, в которой оказался. Разумеется, она потеряла работу. Когда жрать стало почти нечего, я нашёл подработку. Первую. И как мне казалось, это был просто адский труд.
Нервно усмехается и прикусывает ладонь, чтобы не рассмеяться. На меня не смотрит. Кажется, вообще никуда конкретно глаза не обращены, словно внутри себя копается, воспринимая реальность не более чем антураж.
– Потом ещё одну. А ей было всё хуже. А я никак не понимал. Догнал, только когда мамочка – бедная, с головой рассорившаяся мамочка – набросилась на меня с чугунной кочергой. И я сбежал тогда. Знаешь, наверное, никогда не забуду, как это – босиком по колкому снегу, когда ступни сводит, а судорога… Ой, да не важно это, я… Я…
Тяжело даётся, словно он и сейчас бежит. Убегает, сверкая голыми пятками. Убегает, едва не примерзая к раскатанной дорожке.
Тяжело, словно лёгкие от быстрого бега сводит, словно первый раз за долгое время рассказывает, копается во всём этом, словно поглощает его.
Но мне нужно, безумно важно знать всё это. Сразу всё, не крупицами. Сразу и сейчас.
– Просто продолжай, малыш.
– Кто-то из соседей вызвал полицию. Ну, а дальше завертелось. Её признали невменяемой, дом ушёл с молотка за долги, и я пришёл в себя в однокомнатной квартирке на самой окраине с парой тысяч зелёных, которых не хватало даже на один курс терапии, и с полным хаосом в башке.
– Когда всё случилось?
– Около года назад.
Э… Что?
– Как это? Как это вообще возможно? Ты должен был въёбывать даже без перерыва на поссать, чтобы собирать такие бабки. Не чаевыми же в пиццерии падало?
Пожимает плечами в ответ.
– Я сейчас и сам не понимаю уже, КАК. Подработки, квартира в заём, дипломы, курсовые на заказ. Тотальная экономия, тонны неоплаченных счетов. Я должен был делать это. Исправить всё, искупить вину, понимаешь?
Это чёртово слово, кажется, уже засело у меня в глотке. Стоит поперёк и упирается в коренные зубы. Каждый раз, заканчивая фразу, он добавляет это дебильное "Понимаешь?", и я могу только кивать, ибо – нет, ни хера я не понимаю. Не понимаю, как он не загнулся от переутомления или внезапно открывшейся язвы.
И кулаки давно стиснуты, дрожат от напряжения, то и дело тихонько постукивая снизу по столешнице.
Не хочу, чтобы он видел.
Не хочу, чтобы понял, почему меня сейчас просто наизнанку вывернет, и моя идиотская, непроходимо тупая башка окажется там, где ей самое место. В глубокой жопе, из которой её давно следовало высунуть.
Как там сказал Ларри? Думай не хуем?
Выдыхаю, и слова вырываются раньше, чем я успеваю подумать о смысле. О том, что они значат, мать их.
– Ты должен был сказать мне.
– Когда? – тут же ощетинивается Кайлер. – До того, как ты меня трахнул, или сразу после, когда решил кинуть?
Не надо…
Мне отчаянно просить сейчас хочется, только не надо…
– Кай…
– Что Кай? Так как я должен был сказать? "Хэй, чувак, у тебя есть деньги? Моя мать в дурке, мне нечем заплатить за неё, бабло нужно срочно, иначе её переведут в хоспис, где она сгниёт, привязанная к кровати, как особо буйная, всё ещё хочешь меня?" А ты бы поверил? Или решил бы, что я просто хочу хорошо срубить на трахе? Ты же так и решил, поэтому просто объебал меня?
Стараюсь не психовать, и как-то не особо выходит, но пока, к счастью, могу держать челюсти сжатыми, и весь пиздецкий ад – смесь из сожалений, отрицания и мата, – не прорывается наружу, а только планомерно уничтожает мой череп изнутри.
– Где ты взял деньги?
– Дал другому чуваку с баблом.
Не выдерживаю и вскакиваю на ноги, не сразу заметив, что опрокинул стул.
Поднимает голову и теперь смотрит на меня снизу вверх, щекой прижавшись к колену.
– Да не дёргайся так, я продал квартиру. То есть совсем и насовсем. Мне нет двадцати одного, так что ушла почти за бесценок. Недостающую сумму добил эскортом.
– Значит, всё-таки ты…
– Нет. А тебя это задело, да? Как это я могу трахаться с кем-то после великого тебя? Так, что ли?
Да, блять! Именно так!
– Нет! Но разве эскорт - это не легализированный шлюхобизнес?
Деланно усмехается и, кажется, даже начинает получать какое-то извращённое удовольствие от диалога. Должно быть, рад возможности хоть как-то переменить тему и спрыгнуть со своих болевых точек.
– Много ты знаешь о шлюхах. Не всем обязательно пихать член, чтобы получить удовольствие.
Разумеется, нет, есть множество других способов, и ни один из известных мне не предполагает невинный выпас овечек на лугах Альп.
– Я сейчас подойду и убью тебя.
– Расслабься, придурок. Я просто дразню тебя. Маленькая компенсация адской боли в заднице.
Да не такая уж она и адская, раз ты треплешься и корчишь рожи.
И бесишь, действительно бесишь.
– И всё же? Эскорт без оказания секс-услуг? Пиздишь?
– Не совсем. Я связывался только с махровыми извращенцами, которые таскали меня на закрытые вечеринки вроде той, где мы встретились. Таскали исключительно на показ, как бобика, рыгающего в сумку. Как ты тогда сказал? Гламурная сучка и её чихуа? Как-то так.
Не верю. Слишком ладно всё выходит.
Переспрашиваю:
– То есть ты не?.. – И приподнимаю брови, красноречиво намекая, на что именно "не".
– Нет. Сосал только твой член, расслабься.
Не верю – как говорил гримёр, когда увидел мою рожу, усыпанную прыщами после тонны калорийного дерьма под пиво.
Не верю!
– Да что ты мне лечишь?! Ты отсасываешь как профессиональная проститутка со стажем! Или скажешь, научился пропускать в глотку экспромтом?
Страдальчески вздыхает и, изобразив скептицизм, отвечает мне едва ли не по слогам, как клиническому дебилу:
– Я с четырнадцати лет трахаюсь. И если последние два у меня не было на это времени, это не значит, что я не помню, как это делается. – И, видимо, наслаждаясь выражением моей вытянувшейся рожи, решает и вовсе добить меня: – И да, если бы всё случилось при других обстоятельствах, я бы тебе дал. Возможно, даже сразу, там, в толчке. Что ты так смотришь? Я люблю трахаться, но у меня…
– Не было на это времени, – перебиваю и заканчиваю за него, желая уже поскорее сменить тему.
И как так вышло вообще? Почему это мне не похуй, сколько хуёв побывало в…
О, блядский бог, подсознание, заткнись!
– Ну а что там с твоей шизой? Менгеле спрашивал, принимаешь ли ты колёса.
Тут же горбится, старается стать поменьше и отводит взгляд.
– Не шизой, это диссоциативное расстройство личности.
Спасибо за пояснения, да. Только понятней не становится.
– И что это за дерьмо?
– Иногда под воздействием сильного, действительно сильного стрессняка я становлюсь… Ну, как бы так объяснить, чтобы ты понял? Становлюсь кем-то другим. Кем-то, кто лечит все свои переживания хорошим трахом и не может отделаться от навязчивой идеи пустить кому-нибудь кровь. Форма фетишизма. Но это совсем редко, а в остальном…
Стой, стой, стой!
Не так быстро, я всё ещё перевариваю!
– То есть… Погоди, вчера не ты меня фактически принудил и трахнул?
– Я. Это всегда я. Но тот я слегка озабоченней этого.
Нимфоманка в моей койке, охуеть можно.
– И вот как это – ты? Ты и не ты?..
– Говорю же, всегда я, но со сдвигом в мозгах. Начинаю думать иначе, бывает, ловлю себя на том, что разговариваю сам с собой.
– И как тебя перезагрузить?
Хмыкает и осторожно опускает ноги на пол.
– У тебя вчера вроде неплохо получилось?
И тут повязано на сексе. Надо же.
Да ты просто сосредоточие моих тайных заёбов, Кайлер.
Видит, что я не спешу задавать новые вопросы, и, как-то невесело улыбнувшись, продолжает сам:
– Такое не часто бывает, только когда совсем в мозгах коротит. И тогда мне срочно нужен член. Лучше два.
Вызывающе лыбится мне, и так и не разжавшиеся кулаки совсем не двусмысленно чешутся. Так и зудят, уговаривая почесать о его скулу.
– Не смотри на меня так, словно уже думаешь, где прятать тело. Я же сказал, люблю трахаться, но…
– Ещё раз скажешь о времени, я не сдержусь и влеплю тебе. Так, стоп. А раньше как справлялся? У тебя же, блять, не было времени?!
Пожимает плечами.
– Дрочкой или пальцами.
Осторожно разжимаю кулаки и потираю переносицу.
– У нас вроде как серьёзный разговор, нет?
Кивает, и у него тут же начинает урчать живот. Накрывает его ладонями и, вздохнув, поднимается со стула. Медленно и ухватившись за спинку. Бредёт к холодильнику и всё-таки дёргает дверцу.
Да пусто там, сам смотрел.
Снова вздыхает и оборачивается ко мне.
– Так ты принимаешь таблетки?
– Неа.
– И какого хера?
– Денег не было.
Затыкаюсь, спотыкаясь о последний аргумент. Действительно, блять, весомый аргумент.
Оглядываю его и взглядом цепляюсь за багровое пятно, расплывшееся под оголившейся из-за растянутого ворота футболки ключицей, и понимаю, что снова думаю членом.
А он так и стоит, щурится, потирает прикрытые веки двумя пальцами, и меня, как током, воспоминанием прошибает.
Неопределённо махнув рукой, иду в спальню и принимаюсь шарить в ящиках тумбочки. Быстро нахожу нужное мне в полупустых отделениях.
Возвращаюсь назад и, остановившись напротив, протягиваю ему очки. Те самые, уродские, клееные-переклееные. Его.
Словно не дешёвый пластик, а мои рёбра сейчас на соплях держатся. Сожми – и трещинами пойдут.
И он уже было тянется за ними, как я, передумав, отдёргиваю руку, почти прижимаю их к груди.
– Давай попробуем начать заново. Ты остаёшься здесь, мы делаем вид, что ничего не было, все твои проблемы автоматически переходят в разряд моих, и ты забываешь, какое я дерьмо?
Не смотрит в глаза. Губу закусывает, до крови, мать её, закусывает! До выступающих красных капель, охуеть можно!
И всё-таки решившись, кивает и тянется за оправой, большим и указательным пальцами сжимает дужку. И прежде чем отдать их, быстро добавляю:
– И никаких больше ножей и наручников, понял?
Невесело фыркает и кивает, водружая эту уродскую конструкцию на свой нос.
Смешной сразу, но куда более настоящим кажется. Живым.
И всё это просто вынуждает меня, в спину подталкивает, пихает сделать шаг вперёд, как устройство в коридоре начинает отвратительно верещать, сообщая, что голодная смерть откладывается на неопределённый срок.
И с сожалением отпрянув, направившись в коридор, кричу ему, не оборачиваясь:
– Никаких подлянок больше! Слышишь, Кайлер?! – Чтобы после его утвердительного ответа, на следующий же день, в спешке собираясь и привычно опаздывая на очередную встречу, засунуть ногу в ботинок и обнаружить там полтюбика зубной пасты.
Глава 14
Вроде бы и неплохо всё, но никак не желает оставлять ощущение, словно вместо крепкой доски – хрупкий лёд в гостиной. Плотняком уложен, пластина к пластине. Но на стык ступишь – и под хруст ухнешь вниз, и даже если пальцами за обломки уцепишься, не спасёт. Вниз – и вовсе не к соседям.
Ларри предпочитает делать вид, что ровным счётом ничего не произошло. Но в его блестящих глазёнках то и дело проскакивает что-то эдакое, будто бы он уже вспорол мне брюхо и думает: кишки валом вытянуть или же так оставить и напихать камней. Кто его знает, этого маньяка в выглаженном костюме и галстуке в тон. Подчёркнуто вежлив, холодно равнодушен, а вечерами остриём ножниц выкалывает мне глаза на постерах. И жрёт, жрёт свои шарики, набив ими щёки, как оголодавший хомяк.
Представляю и, не сдержавшись, хмыкаю, и пальцы соскальзывают с основания микрофона, закреплённого на стойке.
Шнур этот ебланский так и путается под ногами… Второй раз цепляюсь носком ботинка и обязательно же выдерну его из розетки или, ещё лучше, переебусь, расквасив рожу. То-то весело на съёмках будет.
Пробивает на смешок, но вырвавшийся хрюкнувший звук тонет в грохоте студийных колонок, и, невольно вслушиваясь, я начинаю мотать башкой. И пальцы ритм выстукивают. Автоматически, как нечто само собой разумеющееся уже. Ловить ритм и подстраиваться, даже если рот закрыт.