почти вместе с рёвом пролетающих самолётов, вместе с грохотом бомб и
снарядов, ведь граница была совсем рядом. Уже на второй день сначала войны
Степана призвали в армию.
Он собрал вещевой мешок с провизией, покидал туда кое-какие личные вещи,
прижал к груди Стасика, и уверенно заявил Фросе:
- Скоро вернусь с победой, ты меня жди, может, получится нам наладить жизнь
по иному...
Фрося вздохнула:
- Нет, Стёпа, что-то мне в это слабо верится, видно судьба нам расстаться, к
осени уйду в деревню, у меня же там есть домик и даже коровка.
Стасик и я окрепнем, соберу урожай с огорода и уйду, а твоя мать пусть
поживёт здесь до твоего возвращения...
- Фрося, не дури, к осени я думаю, что война уже закончится, я вернусь и мы
заживём на зависть всем.
Ты, мне ещё нарожаешь парочку деток, я же мужик справный, работящий, в
меру пьющий, может быть, и любить тебя научусь...
Неловко притянул к себе жену, поцеловал в лоб,
и пошагал к месту сборного пункта.
А уже через несколько дней к центру города по булыжной мостовой
промчались с грохотом немецкие мотоциклы, и через несколько минут над
крышей здания горкома партии, вместо красного полотнища затрепетал на
ветру флаг с фашисткой свастикой.
Как и большинство жителей города, Фрося сидела в своей избе объятая страхом
и неизвестностью, вздыхала и вытирала подступившие слёзы. Она оплакивала
не уход Степана на войну, с которой он может и не вернуться,
а свою горькую долю, детство в вечной нужде, юность на чужих подушках и
замужество с нелюбимым человеком. а теперь осталась одна с ребёнком в
объятом страхом городе без родни, без друзей и только с горечью
недолюбленной и недолюбившей.
Тем временем жизнь в Поставах входила в определённое русло: всюду
расклеивались листовки, в которых сообщалось, о том, что коммунисты и евреи
должны были сдаться специальным службам, а тех, кто прячется, население
обязано выдавать, и за это
Было обещано материальное вознаграждение, а в случае скрытия таковых,
виновников ожидал расстрел.
А в других листовках был призыв к молодёжи - к неженатым юношам и
девушкам, о том, что они обязаны зарегистрироваться на бирже труда для
отправки на работы в Германию.
А ещё, что набираются здоровые и молодые мужчины в полицию для
содействия германским властям...
Стало известно, что уже расстреляли несколько коммунистов выданных
пособниками фашистов, а таких нашлось немало среди жителей ещё недавно
польского города.
А затем дошла весть, что всех проживающих в Поставах и в ближайших сёлах и
местечках, не успевших эвакуироваться евреев, согнали в большой дом врача
Меира.
У Фроси заныло сердце в предчувствии беды, а ещё ей соседки сообщили, что
туда и приблизиться невозможно, вокруг наряды полиции дежурят.
Глава 7
Однажды поздним вечером, когда уже стемнело и вступил в силу
комендантский час, Фрося услышала негромкий стук в калитку дома. Сердце
у молодой женщины подпрыгнуло и бешено заколотилось. Никто и никогда в
такое время к ней не приходил. Раздираемая страхом и любопытством, тихо
приблизилась к калитке и спросила шёпотом:
- Кто там?..
И сквозь тонкие деревянные жерди она услышала тихий, почти забытый и
такой любимый голос:
- Это я, Алесь...
Фрося быстро отвернула щеколду и, открыв калитку, тут же оказалась в
объятиях молодого человека, почувствовав на своих губах его горячий
поцелуй. Она понимала, что нужно отстраниться, что не имеет права
отвечать на эти жаркие поцелуи, но ничего не могла с собой поделать. Не в
силах противиться губам и объятиям любимого человека, Фрося сама всё
плотней и плотней вжималась в тело Алеся.
Наконец, они оторвались друг от друга, вдвоём порывисто дыша. Фрося
взяла Алеся за руку и потянула за собой в избу, приложив свой палец к его не
остывшим ещё от поцелуев устам. Они вошли в дом, Фрося закрыла двери на
все запоры, и между ними образовалась пропасть. Молодые люди смотрели
влюблёнными глазами друг на друга и не могли произнести не слова.
Вдруг за дверью спальни заплакал ребёнок. Фрося порывисто открыла
дверь комнаты, взяла на руки сына и вышла в горницу к Алесю:
- Фросенька, я всё знаю, мне дядя всё рассказал о тебе. Он умолял меня не
ходить к тебе, но я не мог не придти. Я люблю тебя и не представляю больше
жизни в разлуке. Я не имею никого права осуждать тебя, что ты не
дождалась меня. Да и как можно осуждать, когда надо каяться. Сам я во всём
виноват, а вот простишь ли ты меня и позволишь ли любить и оберегать тебя,
зависит только от твоего слова.
Фрося показала жестом присесть ему на лавку возле стола, а сама присела
напротив и продолжала молчать. Ребёнок на руках был как щит от любимого
и самой себя.
Алесь после затянувшейся паузы продолжил:
- Дядя преднамеренно отправил меня в Варшаву, чтобы разлучить нас с
тобой, но я его не осуждаю. У меня самого не хватило воли противоречить
ему и побороться за своё счастье. Я это осознал почти сразу, как только
приехал в Варшаву, но вернуться уже не мог, германские власти не
пропускали никого на территорию Советского Союза.
Ты не представляешь, как я страдал без тебя, до меня доходили письма от
дяди и друзей, и я всё знаю о тебе. Только не знал, любишь ли ты ещё меня
или нет?
Я знаю, что ты чуть не умерла от родов, что тебя спас наш врач Меир. Не
буду скрывать, мне известно, что ваши семейные отношения со Степаном не
кажутся людям хорошими, причём во многом, и поэтому я пришёл сегодня к
тебе.
Мне и сейчас было очень тяжело вернуться сюда из Польши, но я знаю
хорошо немецкий, польский, белорусский и русский языки и добился, чтобы
меня послали в Поставы работать в комендатуру переводчиком. Ты, не
думай, что я немецкий прихвостень, я их ненавижу. Если бы ты знала, что
они сделали с Польшей, что они делают с евреями... но я очень хотел быть
поближе к тебе, оберегать тебя, и если ты позволишь, то и любить тебя...
Наконец Фрося разомкнула уста:
- Алесик, как ты не понимаешь, я замужняя, у меня есть муж, который
ушёл на войну, у меня есть ребёнок от него, и, даже если я соглашусь быть с
тобой, как на это посмотрит твой дядя, наша католическая вера, соседи и
родня Степана?..
- Фросенька, милая, мне на всех наплевать - и на веру, и на соседей, и на
родню... С дядей мы рассорились, и, похоже, навсегда. Я высказал ему всё в
лицо, обвинил в том, что он разрушил моё счастье. Сказал ему, что из-за него
я упустил любимую девушку, и если будет твоя воля, я постараюсь
наверстать всё то, что мы потеряли за эти два года разлуки. Теперь только
твоё слово, а ребёнок ко мне привыкнет, а я уже смотрю на него, как на
своего.
- Лесик, не горячись, ступай домой, всё обдумай, что ты сейчас мне тут
наговорил. Мне сейчас надо кормить грудью ребёнка, а при тебе я это делать
не могу.
Не перебивай меня, ты ещё не дослушал. Я завтра оставлю открытой
калитку и дверь дома, и если ты не передумаешь, и если ты действительно
так любишь меня, то приходи ко мне в полночь, я буду тебя ждать. Мы оба
подумаем о нашей дальнейшей судьбе, но я знаю точно, что теперь я не
мыслю жизни без тебя...
Но сейчас уходи. Завтра ночью, если переступишь этот порог, я стану
твоей и только твоей, а что будет потом мне уже всё равно, я за тобой сбегу
хоть на край света.
Алесь внимательно вгляделся в лицо Фроси, кивнул и молча вышел за
дверь.
Молодая женщина, растревоженная неожиданной встречей с казалось бы
утерянной любовью, не спала всю ночь... Она металась на кровати, вставала,
ходила по горнице и вновь возвращалась в постель, но так и не сомкнула глаз до
утра. Вопросы обрывками мыслей крутились и путались в голове, но достойных
ответов не находилось. К этому времени Фрося окончательно поняла, что от
Алеся не отступится, она готова была всё бросить, взять ребёнка и бежать за
любимым на край света, несмотря на то, что творится вокруг...
Утром, привычно покормив Стасика грудью, занялась хозяйством,
управилась со скотиной и стала возиться на кухне. Неожиданно она услышала
немецкие команды, крики полицаев и шарканье ног по булыжной мостовой.
Оставив дома всё, как есть, бросилась наружу.
Подойдя к забору, сквозь штакетник увидела, что по дороге в оцеплении
немецких автоматчиков и полицаев, вооружённых винтовками, поднимая пыль,
движется толпа людей. Некоторых из них она сразу узнала, это были евреи их
города.
Из толпы Фрося сразу выделила взглядом дорогих её сердцу Меира и Риву с
ребёнком на руках. Душу Фроси сдавила щемящая боль. Она всё сразу поняла,
ведь Алесь ей рассказал о несчастной судьбе евреев Польши.
Дом, в котором жила Фрося, находился почти на краю города, и офицер из
команды сопровождения принял решение сделать привал у последнего на
выходе колодца. В первую очередь самим хотелось напиться в этот жаркий
августовский день и уже потом дать попить жаждущим евреем, ведь им
предстоял ещё очень далёкий путь.
Рива присела, чуть отойдя от обочины дороги на бугорок, достала грудь и
стала кормить ребёнка. Волею судьбы она уселась совсем недалеко от забора, за
которым стояла взволнованная Фрося. Меир в это время отошёл набрать воды в
колодце.
Фрося тихо позвала из-за забора:
- Пани докторша, пани докторша, это я, Фрося, - та, которую вы с мужем
спасли недавно от смерти, которой вы сделали операцию, и на свет появился
мой сынок. Быстренько перекинь ко мне через забор ребёнка, я позабочусь о
нём и сохраню для вас, а иначе не ровён час, погибнет, а вы возвратитесь, и я
верну вам дитя... быстрей, быстрей, умоляю, быстрей...
Рива спрятала грудь, оглянулась на охранников, чтоб никто не заметил, что-
то вложила в пелёнки, подбежала к забору и, буквально кинув в распростёртые
над забором ладони Фроси ребёнка, быстро сквозь слёзы зашептала:
- Береги её, сбереги её, сбереги мою девочку, миленькая, сбереги мою
доченьку... Её зовут Хана, там, в пелёнках, всё для тебя, только цепочку одень
Ханочке, когда вырастет, береги её, сбереги её, сбереги мою доченьку... - и,
размазывая по лицу пот и слёзы, побежала в колонну под злые окрики полицаев.
Фрося прижала к груди ребёночка и, взлетев буквально на крыльцо дома,
скрылась за дверью. Мысленно она истово молила Бога, чтобы охранники
ничего не заметили. Захлопнув за собой дверь, прижалась к ней спиной и
зарыдала, а в ушах всё стоял шёпот Ривы: "Береги её, сбереги её, миленькая,
сбереги мою доченьку..."
Рива встала в колонну рядом с мужем, взяла из его рук какой-то узел с
вещами и прижала к груди, уткнув в него лицо, оттуда пахло её Ханочкой.
Плечи матери, собственноручно отдавшей в чужие руки ребёнка, сотрясали
рыдания. Ничего не понимающий Меир тряс жену за плечо, пытаясь сквозь
горький плач жены разобрать слова и выяснить, куда девалась их доченька.
Колонна углубилась по дороге в лес, и Рива, тесно прижавшись к Меиру,
икая от плача, сбивчиво рассказала, в какие руки попала их девочка. И тот
успокоился, насколько можно было успокоиться в их положении:
- Ривочка, моя голубка, возьми себя в руки, наши горе и слёзы, похоже,
только начинаются, а ты, может быть, сохранила жизнь нашей Ханочке. Даст
Бог, мы вернёмся живыми и здоровыми и вновь обретём свою доченьку, а
лучших и надёжней рук, в которые ты её вручила, и придумать нельзя.
Глава 9
Фрося долго стояла, прислонившись спиной к двери, прижимая к груди
лёгонькое тельце двухмесячной девочки, и шептала:
- Хана, Ханочка... Ты, будешь Аня, Анечка...
В голове быстро созревало решение, о котором ночью она поведает Алесю, а
если он не придёт или не согласится, она выполнит задуманное сама. Из
тяжёлых размышлений её вывел послышавшийся за дверью спальни громкий
плач голодного Стасика, которому сразу на руках отозвалась тоненьким плачем
недокормленная матерью девочка.
Фрося тряхнула головой, отгоняя всякие непрошеные мысли, и поспешила в
спальню к сыну. Быстро перепеленала по очереди двух детей, при этом из
пелёнок девочки на пол выпал какой-то маленький свёрток, на который Фрося
не обратила внимание. Положив к себе на колени большую подушку, она
поудобнее разместила малышей и приложила их одновременно к обеим грудям.
Стасик привычно овладел соском и жадно зачмокал губами, глотая быстро
бегущее материнское молоко. А вот девочка никак не могла приспособиться к
непривычному соску, к непривычному запаху, к непривычной струе молока и то
хватала с жадностью сосок, то отрывалась, всплакивала и опять хватала...
Фрося нежно целовала девочку в щёчку, шептала ей ласковые слова, и
ребёнок успокоился, приноровился и ритмично начал тянуть из разбухшего
соска благодатную пищу обретённой любящей матери.
Дети наелись и отвалились от грудей и сладко засопели носиками. Фрося
положила их на широкую кровать и начала метаться по дому. Разложила на
полу горницы большое покрывало и стала сбрасывать туда различные вещи
своего гардероба и кухонную утварь. Набросав достаточно, перевязала крест-
накрест двумя крепкими узлами и стала собирать в мешки продукты, всё, что
можно было забрать с собой и что было так необходимо для будущей жизни.
Она быстро распихивала по мешкам все запасы сала и копчёного мяса,
крупы, соль, сахар. Побежала в огород, собрала созревшие к этому времени
огурцы, помидоры, подкопала пару вёдер картошки. В вёдра летели морковь с
капустой, свекла с кабачками, горох, фасоль и всё, что попадалось под руки из
того, что росло на её богатом участке.
Целый день она возилась то в огороде, то со скотиной, то кормила детей, то
стирала пелёнки, то паковала вещи и продукты. На ходу ела, пила и вновь
бросалась что-то делать, что-то собирать в дорогу.
Вывел её из этого состояния скрип открываемой входной двери, а надо
сказать, что она, несмотря на всю суету сборов, не забыла оставить открытой
калитку и входную дверь в избу, сердце почему-то подсказывало - любимый
придёт...
На пороге стоял Алесь, держа в руках бутылку с вином и коробку конфет. Он
удивлённо смотрел на Фросю, застывшую посреди узлов и мешков, всю
расхристанную, с уставшим лицом, с запавшими глазами, но в которых пылали
диковинные огоньки.
Фрося села на ближайший узел у её ног, показала Алесю на лавку у стола и
уставшим голосом поведала:
- Алесик, мы не можем встречаться в этом доме, я не хочу, а теперь ещё и не
могу здесь оставаться. Я собираюсь до утра убраться отсюда, и ты это уже,
наверно, понял по этим узлам. Мне надо достать подводу с лошадью, и надеюсь,
ты в этом поможешь.
Я собираюсь уехать в свою деревню, где родилась и жила до приезда в
Поставы, у меня там есть домик родителей, там я не была три года, и про мою
теперешнюю жизнь там никто ничего не знает.
Да, в той деревушке и двух десятков домов нет, и моих родственников не
осталось. И, если ты меня любишь и хочешь быть со мной, то сможешь туда
приезжать свободно, я скажу соседям, что ты мой муж, ведь про настоящего там