— Так ведь это и есть Куркуль!
— Вы уверены?
— Все равно как если бы вы мне отца родного показали.
Как только Стрельцов доложил Ковалеву о разговоре с Жуковым, полковник распорядился:
— Немедленно вызывайте машину — едем в Первомайский! Возьмите с собой кого-нибудь из сержантов.
Возле Грибовского отделения милиции машина останавливается, Стрельцов выходит и спустя несколько минут возвращается вместе с лейтенантом Карцевым.
— Докладывайте, — коротко приказывает Ковалев лейтенанту.
— Как мы и предполагали, в почтово-телеграфном отделении станции Грибово в те дни дежурила одна и та же телеграфистка, — сообщает Карцев. — Я имею в виду случаи, когда в Грибово приходили из Прудков интересующие нас телеграммы.
— Ее фамилия Иванова? — спрашивает Стрельцов.
— Так точно, товарищ капитан, Иванова Елена Семеновна.
— После того как я показал Жукову фотографию шофера Иванова и он узнал в нем бывшего сообщника Козыря Куркуля, я уже не сомневался более, что совпадение фамилии грибовской телеграфистки с фамилией первомайского шофера не случайно, — удовлетворенно произносит Стрельцов, и усталое лицо его заметно светлеет.
Спустя полчаса машина останавливается возле дома Иванова. Из нее выходит Стрельцов и решительно стучит в калитку.
За забором начинает лаять собака, но никто не отзывается. Подождав немного, капитан стучит снова, уже громче. Опять никакого ответа, только лай свирепеет все больше.
— Может быть, сбежал? — высказывает предположение Карцев.
— Это исключено: за домом неусыпно вели наблюдение. Да он и сам человек неглупый, на рожон не полезет. Не понимает разве, что бежать, да еще с простреленной рукой, очень рискованно. Куда надежнее невинно пострадавшего разыгрывать. К тому же он, наверное, все еще уверен, будто против него нет никаких улик. Что-то слишком уж долго не открывает никто?!
Едва капитан собирается постучать в третий раз, как из соседней калитки выходит сержант Ерошкин.
— Здравия желаю, товарищ капитан, — приветствует он Стрельцова. — Можете не беспокоиться — тут он.
И почти тотчас же за калиткой раздается голос Иванова:
— На место, Полкан! Чего разгавкался!..
Не спрашивая, кто стучит, Иванов широко распахивает калитку и выходит на улицу.
— А, товарищ капитан! — восклицает он, приветливо кивая Стрельцову. — Заходите, пожалуйста. Давненько вы меня не навещали. Я уж думал, что и не зайдете больше.
— Здравствуйте, Куркуль!
Стрельцов делает знак приехавшему с ним сержанту. Вдвоем с Ерошкиным они быстро обыскивают Иванова.
— Вы, видно, путаете меня с кем-то, — возмущается Иванов. — Или шутите, может быть?..
— Какие уж там шутки, — хмуро усмехается Стрельцов.
Иванов держится с отменным хладнокровием и ничем не выдает своего волнения.
— Ваша воля, — говорит он обиженным тоном. — Можете шутить, если это вам нравится. Похоже, вы действительно меня с кем-то спутали…
— На сей раз уже не спутаем, — замечает молчавший до сих пор и с любопытством рассматривавший Иванова Ковалев. — Товарищ сержант, в машину его!
* * *
Когда Иванова вводят на допрос к Ковалеву, он произносит тонем глубоко обиженного человека:
— Что же это получается, гражданин начальник? Стоит только бывшему правонарушителю, честно отбывшему свой срок наказания, попытаться встать на честный путь, как ому сразу же пришивают какое-то дело.
— А против того, что ваша воровская кличка Куркуль, уже не возражаете, значит? — спрашивает полковник, дивясь его выдержке.
— А чего же тут возражать теперь? — пожимает плечами Иванов. — Это вам нетрудно было установить, хотя я, откровенно говоря, забыл указать свою судимость в анкете, которую заполнил при поступлении на работу.
— Почему под Козыря работали? — задает вопрос Стрельцов.
— То есть как это под Козыря? Я и не думал…
— Да, сначала не думали, — строго прерывает Иванова Ковалев. — Сначала хотели только его методом воспользоваться. А когда по всей дороге слух пошел, будто все совершенное вами дело рук Козыря, решили, что вам это только на руку. Милиция, мол, обязательно по неверному пути пойдет. Вы и в самом деле чуть было нас не провели, заявив, что ранил вас какой-то бандит, по внешнему виду похожий на Козыря. На самом же деле вас в ту ночь лейтенант Карцев ранил на крыше товарного поезда на перегоне Грибово — Нервомайская, когда вы снова собрались девятьсот восьмой ограбить.
— Это еще нужно доказать! — зло восклицает Иванов.
— И докажем, — спокойно продолжает Ковалев, закуривая сигарету. — Сестрица ваша, Елена Семеновна Иванова, расскажет нам, как передавала вам содержание телеграмм, адресованных на имя то Гусакова, то Тюрина, но не востребованных ими, ибо адресатов этих и не существовало. Внесет нужную ясность и отправитель этих телеграмм, наводчик ваш Орликов, по кличке Семафор. Попался он, отправляя вам последнюю телеграмму, хотя на сей раз она была адресована реально существующему лицу и текст ее почти соответствовал действительности. Истинный же смысл ее был, конечно, все тот же: сообщение о вагоне с ценным грузом и местонахождением стрелка охраны.
На все доводы Ковалева и Стрельцова Иванов отвечал упорным молчанием, а иногда и злобной усмешкой. Сдался он лишь тогда, когда во дворе его дома нашли искусно замаскированный тайник. В нем кроме награбленных товаров обнаружен был и пистолет, пулю из которого он выпустил в стену собственного дома, имитируя покушение на самого себя.
А несколько дней спустя на имя полковника Ковалева приходит сообщение о дальнейшей судьбе подлинного Козыря. При побеге из заключения он был ранен и погиб в одном из многочисленных болот, через которые приходилось пробираться. Труп его после длительных поисков был обнаружен и опознан.
— Можно считать, что на нашей дороге этот псевдо-Козырь и в буквальном, и в переносном смысле был последним козырем бандитской «колоды», — рассказав об этом Карцеву, подвел итог капитан Стрельцов.
ИМЕНЕМ ЗАКОНА
Майор Миронов не верит ни в какую интуицию. Его бог — неопровержимые факты. Их, правда, не легко добыть, но он предпринимает все возможное, а подчас и невозможное, чтобы они в конце концов оказались у него в руках. И как бы ни было трудно, он всякий раз делает это не только с большим усердием, но и с удовольствием, видя в этом свое призвание. Поэтому-то он и досадует на своего начальника подполковника Волкова, которому для суждения о людях вроде и не требуется никаких фактов. Он, если и не с первого взгляда, то уж во всяком случае в весьма непродолжительное время либо «поверит» в кого-то, либо сразу же в нем «усомнится».
— У Василия Андреевича хорошее «чутье», — уважительно говорят о нем почти все сотрудники, а Миронова это только злит.
— Что значит любая интуиция без фактов, без доказательств? — негодует он. — И потом вообще не очень-то серьезно в наш век столь блестящих успехов науки в целом и криминалистики в частности говорить о каком-то «чутье», о возможности «поверить» в кого-то или «усомниться» в ком-то… Это же отбрасывает нас к криминалистическому знахарству…
Ну, конечно же, он не говорит всего этому самому Волкову. И не потому, что боится. Просто он уважает этого человека при всем своем несогласии с его методом и взглядами на людей. Вот и теперь начинает действовать ему на нервы ни на чем, казалось бы, не основанная предубежденность Волкова к старшему лейтенанту Антипову. Звезд с неба тот не хватает, конечно, до этого ему далеко, но он отличный, незаменимый исполнитель. Ловкий, предприимчивый. Что в нем не нравится Волкову, не очень понятно даже…
Ну да, эти фотографии, которые так пристально рассматривает сейчас Волков, действительно не удались Антипову. Но ведь тому есть свои причины — аппарат для ночных съемок пока еще плохо освоен. Есть у него и еще кое-какие промахи, — а у кого их нет? Почему же тогда прощает он это другим оперативным работникам, а к Антипову так придирчив?
Можно, конечно, спросить его об этом, но Миронову не хочется сегодня начинать этот неприятный разговор. И, стараясь ничем не выдавать своего раздражения, он делает вид, что с интересом наблюдает за действиями Волкова.
Сидя за своим письменным столом, подполковник медленно приподнимает колпачок пластмассовой настольной лампы до тех пор, пока глянцевая бумага на разложенных перед ним фотографиях перестает отсвечивать. На всех шести снимках изображены два человека на фоне густой листвы какого-то кустарника. Фигуры их при этом запечатлены в очень странных, почти неестественных позах. Лишь на одной из фотографий с трудом можно разглядеть неправильный профиль пожилого человека в пенсне. Верхняя часть лица второго мужчины на двух снимках прикрыта широкими полями шляпы, на остальных — его лицо вообще обращено в противоположную от аппарата сторону.
— Странно все это, — задумчиво произносит подполковник Волков, собирая фотографии в левую руку и раздвигая их веером, наподобие игральных карт.
Майор Миронов, сидящий по другую сторону стола, настороженно приподнимает густые брови:
— Ты, значит, считаешь, что Антипов…
— Ничего я не считаю, говорю только, что странно. Почему это вдруг почти на всех шести снимках интересующий нас человек обращен спиной к объективу? Узнать тут можно одного только Мерцалова, и без того хорошо нам известного.
Подполковник бросает фотографии на стол, и все они, кроме двух, на которых изображен Мерцалов, переворачиваются обратной стороной.
«Символично…» — мелькает мысль у Миронова. Вслух он произносит:
— Ты же знаешь, Василий Андреевич, Антипов впервые пользовался аппаратом для ночных съемок, и неудивительно, что у него, как говорится, первый блин комом…
Волков, ничего ему не отвечая, встает из-за стола и тяжело прохаживается по кабинету. Миронов терпеливо наблюдает за ним некоторое время, потом спрашивает:
— Ты, кажется, вообще недоволен делом Мерцалова?
— Не в восторге, во всяком случае, — присаживаясь на край стола, хмуро замечает Волков. — Откровенно тебе скажу, Михаил Ильич: не ожидал я, что проведешь ты его так грубо. Как же можно было арестовывать Мерцалова, не установив всех его связей?
— Но ведь у нас и без того более чем достаточно доказательств его спекуляции драгоценностями…
— А кому он продал последнюю партию брильянтов? — снова хмурится Волков. — Продал же он, судя по всему, тысяч на четыреста-пятьсот, если не больше.
— При обыске у него было обнаружено семьсот пятьдесят тысяч наличными, — замечает Миронов.
— Вот видишь! И это, может быть, именно та сумма, на которую Мерцалов продал последнюю партию брильянтов. Он явно не успел ни пустить ее в оборот, ни положить на предъявительские счета в сберкассы. Разве ты не понимаешь, что, узнав фамилию человека, купившего у Мерцалова драгоценности на такую сумму, нападем мы на след очень крупного дельца?
— Не считаешь же ты меня совершеннейшим болваном, Василий Андреевич? — обиженно восклицает Миронов. — Сам знаешь, предпринимали мы все возможное, чтобы установить эту таинственную личность. К сожалению, не удалось вот сфотографировать лица его во время тайного свидания с Мерцаловым. Но не все же потеряно. Есть возможность теперь узнать о нем кое-что от самого Мерцалова, хотя он и упорствует пока. Тянуть же с арестом Мерцалова было рискованно. Мы и так взяли его уже в аэропорту.
— А кто допрашивает его?
— Антипов.
— Опять Антипов?
— Да что у тебя за неприязнь такая к этому человеку?
Подполковник не может достаточно убедительно ответить на этот вопрос. Старший лейтенант Антипов давно уже внушает ему чувство, близкое к антипатии своей чрезмерной самоуверенностью. Не любит таких Волков.
«Не очень-то разбираешься ты в людях, Михаил…» — с досадой думает он о Миронове.
А Миронова так и подмывает поговорить с Волковым «начистоту».
— Ты знаешь, Василий Андреевич, я тебя уважаю, — с трудом сдерживая раздражение, произносит он. — Но тебе известно и мое кредо — бесспорные факты. Даже доверие должно быть обоснованным, а тем более — недоверие… А ты слепо не доверяешь Антипову, зато какого-то мальчишку Алехина прочишь мне в помощники. Откуда это недоверие к одному и вера в таланты другого? Интуиция? А где уверенность, что она тебя не подведет?
— Не знаю, что ты имеешь в виду под интуицией, — спокойно замечает Волков, поудобнее устраиваясь в кресле, — а мне лично разбираться в людях помогают тридцать лет моей работы в милиции. Называй это как хочешь, я же считаю это опытом, вернее опытностью.
— Но ведь подводила же тебя эта опытность? Ошибался же ты?..
— Ошибался, — признается Василий Андреевич. — И не раз. Может быть, и теперь ошибаюсь, но если ты заметил, я никогда ничего не утверждаю до поры до времени. Ну, и хватит об этом. Давай лучше о деле. Допрос Мерцалова — дело серьезное. Ты этого никому не передоверяй.
— Слушаюсь, — холодно отзывается Миронов, хотя и считает, что Антипов мог бы сделать это не хуже, а может быть, даже лучше его. Есть у Антипова, по глубокому убеждению Миронова, какая-то удивительная способность «влезать к людям в душу», добираться до самых сокровенных мыслей.
— Ну, а теперь — по домам! — решительно заключает Волков. — Мы и так слишком засиделись.
На следующее утро, едва подполковник Волков появляется в своем отделе, майор Миронов докладывает ему заметно дрогнувшим голосом:
— Мерцалов скончался от инфаркта, Василий Андреевич…
— Что ты говоришь?! Когда?
— В час ночи.
Значит, не обмануло его предчувствие — не обошлось без сюрприза это дело со спекулянтом брильянтами…
— Срочно разберись во всем и доложи! — приказывает он Миронову. — Не сомневаюсь, что дело тут нечисто.
Майор Миронов тотчас же вызывает своего помощника, старшего лейтенанта Антипова, довольно молодого еще, но уже лысеющего человека. У Антипова растерянный вид. На вопрос Миронова, как все это произошло, он лишь беспомощно разводит руками:
— Кто же его знал, товарищ майор, что он сердечник… У него, оказывается, уже было два инфаркта.
— А кто из наших врачей засвидетельствовал смерть?
— Логинов.
— Попросите его ко мне.
Логинов подтверждает все, что сообщил Антипов. Да, действительно, у Мерцалова уже были два инфаркта, и умер он от третьего. Причина последнего — видимо, потрясение, вызванное арестом. Все как будто бы вполне естественно, однако Миронова это не успокаивает. Ему не нравится, что Антипов заметно нервничает почему-то, а Логинов явно не договаривает чего-то.
— Только ли в аресте причина третьего инфаркта? — пристально глядя в глаза врачу, спрашивает Миронов. — Почему случилось это не в день ареста, а спустя несколько дней?
Логинов недоуменно пожимает плечами:
— Весьма возможно, что было и еще какое-то обстоятельство, потрясшее его сильнее ареста.
— А смерть Мерцалова наступила мгновенно?
— Нет, боюсь, что не мгновенно…
— Как вы думаете, его еще можно было спасти, если бы вовремя была оказана медицинская помощь?
— Или хотя бы оказался под рукой нитроглицерин, — добавляет Логинов.
— А его тоже не было?
— Да, не было. И это очень странно. У человека, перенесшего два инфаркта, не могло не быть при себе валидола и нитроглицерина.
Миронов переводит взгляд на Антипова. Старший лейтенант заметно бледнеет. На лбу его выступает испарина. Не ожидая нового вопроса, он произносит скороговоркой:
— Возможно, при обыске у него отобрали все это.
— А вы даже не поинтересовались, что именно у него отобрали?
— Я интересовался главным образом документами, записными книжками и записками. Но были, кажется, и какие-то лекарства…