Лес неудержимо притягивал к себе Майю. Каждый поход ребят на делянку был для неё праздником. Вторую неделю мальчишки и девчонки с утра до вечера пропадали в лесу. Были полностью расчищены и подготовлены для посадки саженцев шесть заброшенных вырубок, сожжены тонны древесных отходов.
Четыре утра подряд прилетал маленький «кукурузник» и опыливал лес. В это время в лесу никакие работы не велись. Возле конторы стояли грузовики. Лесорубы сидели на лужайке и дожидались, когда самолёт закончит опыление.
Святослав Иванович забывал даже пообедать: весь день в лесу. А вечерами вместе с Василием Васильевичем колдовал в школьной лаборатории. На двух сдвинутых вместе столах — пробирки, растворы, банки с жуками, личинками.
Настроение у старого профессора с каждым днём становилось лучше. Вредители гибли, а его любимые птицы почти безболезненно переносили химическую атаку на лес.
Всю неделю нещадно палило солнце. На небе нет и намёка на тучу. Облаков и тех уж который день не видно. Яркое синее небо и ослепительное солнце. Уклейка совсем обмелела. И раньше-то в ней с трудом можно было выкупаться, а теперь в самом глубоком месте — по колено.
Лесник запретил жечь костры в лесу. Эта солнечная неделя вытянула из леса всю влагу. Там, где раньше под ногой выступала вода, теперь сухо похрустывал ломкий мох.
Ребята по-прежнему ходили в лес, расчищали вырубки, сгребая мусор в кучи. Мальчики работали в одних трусах и здорово загорели. Девочки стеснялись раздеваться и с завистью посматривали на мальчишек.
После работы гурьбой спешили на Чёрное озеро и там в прохладной воде купались. Кто не умел плавать, плескался у самого берега. В одном месте была песчаная отмель.
В тот день, когда самолёт опыливал лес, на работу выходили лишь после обеда, однако Майя уговорила Романа отправиться к лисьему логову сразу, как улетел самолёт. Ей показалось, что он летал над той самой полянкой. А вдруг лисята отравились?
На этот раз они не взяли Гектора. Солнце припекает макушки, на усыпанной прошлогодними листьями и жёлтыми сосновыми иголками земле мельтешат солнечные пятна. На трухлявой поваленной берёзе греются на солнце длинноусые жуки-дровосеки. Этих никакой яд не берёт. Если взять такого жука за усы и поднять вверх, то он прихватит с собой сучок или маленькую щепку.
Майя сидит в кустах рядом с Романом. Её закрутившиеся в пружинки волосы на висках щекочут ему щёку, но Роман боится пошевелиться: на другом конце полянки резвятся три лисёнка. Упираясь толстыми лапами в песок, они тащат в разные стороны истрёпанную заячью шкуру. Лисята рычат, повизгивают, сузившиеся глаза недобро поблёскивают. Вот один из них ухитрился завладеть шкурой и со всех ног бросается наутёк, но его тут же настигают остальные — и снова на полянке начинается кутерьма. Не поймёшь, где остроносая голова, где хвост, где лапы. Сплошной шевелящийся клубок из ушей, хвостов и лап.
— Подойдём к ним? — шепчет Майя.
Роман отрицательно мотает головой: зверята сразу спрячутся в нору; но девочка уже встаёт и, протянув руку, будто к щенкам, идёт к лисятам. Комок мгновенно распадается, и три пары настороженных округлившихся глаз глядят на незваную гостью. Ещё мгновение — и на поляне пусто: три пушистых снаряда скрываются в норе. Лишь на развороченном песке сереет заячья шкурка.
— Они не испугались, Роман! — смеётся Майя. — Просто не желают со мной знакомиться.
— Это не щенки и не котята, — говорит Роман, распрямляясь. От долгого сидения на корточках онемела шея.
— Какие смешные! Мне так захотелось потрогать их…
— Можешь без пальца остаться.
— Даже не верится, что такие симпатичные зверюшки могут укусить.
— Хочешь, покажу лешего? — предлагает Роман.
И ведёт её дальше, в глубь леса. Вот уже из-за сдвинувшихся вершин не видать неба. Под ногами густой зелёный мох. То и дело приходится перелезать через поваленные стволы. В этой стороне Майя ещё не была. Молодые ёлки цепляются за одежду, с низких ветвей сыплется на головы коричневая труха. Роман останавливается возле огромной осины с отмершими нижними ветвями. Ствол дерева оброс мхом и ступенчатыми серыми грибами. Чёрные кривые сучья угрожающе торчат из боков осины. Дерево почти умерло. Лишь вершина, тянущаяся к солнцу, ещё живёт. С десяток тонких зелёных веток покачиваются в вышине.
— Она скоро умрёт, — говорит Майя, глядя на старое дерево.
— Видишь кустики? — показывает Роман. — Это дети осины.
Он носком ботинка взрыхляет землю и показывает тоненький корень, спрятавшийся под землёй.
— Осина пустила такие корни во все стороны. И на конце каждого корня — маленькая осинка.
— Какая заботливая мамаша! — улыбается Майя.
— А здесь живёт мой леший, — говорит Роман, задирая голову.
Тёмно-серые глаза девочки прикованы к осине. Этот лес совсем не похож на тот, в котором они только что были, наблюдая за лисятами. Здесь мрачно и прохладно. Ни одного солнечного зайчика. Пахнет прелью и ещё чем-то сладковатым, дурманящим. Под ногами папоротник и сухие зелёные растения с красноватыми цветами.
— Где же он? — шёпотом спрашивает Майя.
Роман, поплевав на руки, подпрыгивает и ухватывается за обломанный сук. Проворно взбирается всё выше и выше. Оседлав толстую ветвь, отламывает сучок и осторожно засовывает в широкое дупло, которое Майя только сейчас замечает. Она видит, как Роман отшатывается от дупла, прикрывая лицо свободной рукой, и в следующее мгновение из круглой чёрной дыры вырывается пёстрое ушастое чудище. Оно сердито что-то бормочет, хлопая огромными глазами, распахивает крылья и, щёлкнув острым клювом, бесшумно ныряет в чащу. Полёт большой птицы неуверенный и неровный, но тем не менее она исчезает за стволами, издав на прощание свирепый вопль.
— Это филин, — говорит Майя, когда Роман спускается вниз.
— Я его в прошлом году выследил, — отвечает он. — Частенько наведывается в посёлок. После захода солнца. Я знал, что он в этой глуши живёт, а вот дупло долго не мог найти.
— Он мог в тебя вцепиться? — смотрит на него девочка.
— Все говорят, что он на лешего похож, — улыбается Роман. — А мне нравится.
— Как он страшно кричит.
— Так больше никто не умеет… Ухает, стонет, рыдает, хохочет. С филином не соскучишься!
— А с серым волком ты, случайно, не дружишь?
— Волков в нашем лесу нет, зато рыси встречаются.
— Никогда не видела рысь.
— Она может броситься с дерева и на человека, если её разозлить, — говорит Роман.
Майя оглядывается: вокруг деревья. Ветви протянулись над самой головой. В них не только рысь — медведь может спрятаться — и не заметишь. Маленькая юркая птичка с жёлтым хохолком снуёт средь ветвей. С любопытством поглядывая на ребят, нет-нет и рассыплет по притихшему лесу чистую звонкую трель. А других птиц не слышно. Певчие птицы любят светлый лес, пронизанный солнцем.
— Я такой лес только на картинах Васнецова и Шишкина видела, — отвечает Майя.
Роман в картинах и художниках не очень-то разбирается и переводит разговор на другое.
— Хочешь, научу тебя ездить на мопеде?
— Правда? — оживляется Майя. — Я думала, ты только мальчишек учишь.
— Как исключение… — улыбается он.
Мопед они оставили в кустах у Чёрного озера. С трудом пробрались они сюда на нём по узкой лесной тропинке, а дальше не проедешь. Мопед стоял на месте. Роман вывел его на тропинку и, подождав, пока девочка заберётся на заднее сиденье, тронул с места. Роману хотелось с шиком прокатить её по лесу, но было не развернуться: тропинка узкая, виляет меж толстых деревьев, да и почва пружинит. То старые листья, то папоротник, то зелёный мох. И лишь вырвавшись из леса, Роман припустил по лугу вдоль Уклейки.
Майя оказалась понятливой ученицей. Не сравнишь с Виталькой Гладильниковым. Правда, раза два она упала, но машину не повредила, лишь локоть себе оцарапала. Мопед трещал на первой скорости — вторую Роман пока опасался включать, — за ним тянулся синий жирный дымок, а длинноногая девчонка с развевающимися волосами, вцепившись в руль, катила по лугу. Внезапно руль круто вильнул в сторону — и Майя полетела в траву. Мопед подпрыгнул козлом и повалился набок. Девочка тут же вскочила на ноги и, подбежав к маленькой кочке, усыпанной жёлтыми цветами куриной слепоты, нагнулась. Роман подошёл к ней.
— Чуть на гнездо пеночки не наехала, — сказала она.
У самой кочки, в траве, спряталась аккуратная серая корзиночка, сплетённая из сухих травинок и выложенная пухом. В ней лежали пять маленьких пёстрых яиц. А над головами ребят с криком порхали обеспокоенные птицы.
— Она вылетела из-под самого колеса, — продолжала Майя. — Я как крутнула руль… Почему я упала?
— Кто же на скорости круто поворачивает?
— Зато на гнездо не наехала, — сказала Майя, поднимаясь с колен.
Роман выправил руль и, подняв голову, увидел Егора Пестрецова. Тот стоял на тропинке и причёсывал розовой расчёской мокрые коричневые волосы. Видно, только что выкупался в Уклейке. Там, у старой запруды, есть одно глубокое место. Даже Егору будет с головой. И хотя Пестрецов, как обычно, улыбался, тёмные глаза смотрели пристально и недобро. И смотрели чуть вкось, как всегда смотрел на людей Егор. Мальчишкой его звали косым, а потом почему-то это прозвище от него отлипло. Может, потому, что Егора в посёлке старались не задевать. Одно время он работал на валке леса, потом перешёл слесарем в ремонтные мастерские. Хотя здесь и зарабатывал меньше, зато времени свободного было больше. А всё свободное время Егор проводил в лесу или на озере. И почти через день его мать с большой завязанной мешковиной корзинкой ездила в райцентр на рынок. А что было в корзинке, никто не знал, могли лишь догадываться…
Когда к Егору кто-нибудь обращался, он никогда сразу не отвечал: помолчит, как-то непонятно и криво улыбнётся, а потом коротко ответит. Даже если на кого Егор сердит, никогда виду не подаст, однако тому человеку надо быть всё время настороже. Всякое может случиться: то поросёнку вдруг палкой кто-то ногу перешибёт, то корова молока лишится, то яблони и вишни в саду окажутся переломанными, а то может и пожар приключиться, как у старика Никифорова, который отказался выдать за Егора свою дочь. И не докажешь, кто это сделал. Как говорится, не пойман — не вор. А поймать Егора на месте преступления ещё никто не смог.
Несколько раз преследовал его в лесу егерь Лапин, но опытный браконьер всегда уходил, а если и попадался, то у него ничего не обнаруживали. Просто так человек вышел с ружьишком прогуляться в лес, отдохнуть… Тимофей Георгиевич Басманов — отец Романа — один раз почти накрыл Егора весной на озере, когда он из ружья бил нерестовавших щук. Но и тут браконьер вывернулся: успел бросить в омут мешок со щуками…
Не любили Егора в посёлке; люди поговаривали, что, дескать, сколько ни вейся верёвочка — быть концу…
Егор дунул на расчёску и спрятал в карман. Шёлковая рубашка с молнией обтянула широкие плечи, чисто выбритые щёки лоснятся. Сегодня у Пестрецова праздничный вид. Уж не снова ли идёт свататься к Никифоровой дочке?..
— Что же ты даёшь всем кататься на моём мопеде? — мягко, с улыбкой упрекнул Егор. — Им только дозволь… — Он кивнул на собиравшую на лужайке цветы Майю. — Хорошую вещь искалечат.
В Романе поднималась ненависть к этому человеку: знал бы, что будет такое, вовек бы не связывался с этим мопедом! Ну не даёт прохода…
— Машина, будь то велосипед или мотоцикл, она любит одного хозяина, — продолжал поучать Егор. — А как вещь пошла по рукам, пиши пропало! Гляжу я, как ты распоряжаешься моим мопедом, и веришь — сердце кровью обливается.
Роман, опершись о мопед, молчал. Да и что он может возразить? Егор и слушать не будет. Говорит и весь светится от удовольствия, самому нравится, как он красиво говорит… А в словах неприкрытая насмешка и угроза.
— Ну, поигрался с моей техникой — и будет, — сказал Егор и положил тяжёлую руку на руль. — За амортизацию я с тебя ничего не потребую. — И рассмеялся, показав скошенные с одной стороны крупные желтоватые зубы.
— Не отдам! — воскликнул Роман и рванул руль к себе. Майя подняла голову и выпрямилась. В руке у неё букет из ромашки и ещё каких-то розоватых мелких цветов.
— Ай-яй! — покачал головой Егор, разглядывая мопед. — Фара сбоку помята… И рама плохо покрашена. Небось кистью мазал? А надо бы из распылителя… А это ещё что? — Он нагнулся к звонку и посигналил. — Разве это сигнал? Пискляк какой-то. Мог бы и получше звоночек подобрать…
— Гад ты! — с ненавистью сказал Роман, не отпуская руль, хотя и понял, что всё потеряно.
— Что же мне с тобой, грубияном, делать? — улыбнулся Егор. — Слова-то какие нехорошие говоришь… Надо бы проучить, да вот как? По шее накидать или…
— Дом подожги! — выдавил сквозь стиснутые зубы Роман.
— Намёки какие-то… — поморщился Егор и вдруг, округлив глаза, рявкнул: — Руки убери с чужого аппарата, прыщ!
Может быть, если бы к ним в этот момент не подошла Майя, Роман и не осмелился броситься на парня, который по крайней мере в три раза сильнее его. Он ткнул его кулаком в Наглое улыбающееся лицо и в то же мгновение мощным ударом был отброшен в сторону и растянулся на тропинке у самых ног Майи.
— Как вам не стыдно?! — закричала девочка. — Вы же большой, а он…
Слыша ровный гул в голове, Роман облизнул разбитые губы, поднялся на ноги и снова бросился на Пестрецова. Тот, не ожидавший этого, отпрянул и, видно, оступился. Падая, он увлёк за собой мопед. Отшвырнув его, пружинисто вскочил на ноги и сгрёб Романа за воротник. Рубашка треснула. И тут, к своему ужасу, Роман почувствовал, как его правое ухо попало в железные клещи.
— Не бить же тебя, несмышлёныша, — цедил Егор. — Я тебе, цыплёнку, все ухи откручу… — Клещи тискали, кромсали ухо. Роман с трудом сдерживался, чтобы не закричать. А ещё сильнее боли терзало унизительное чувство: на глазах девчонки его дерут за уши, как малолетку… Уж лучше бы, паразит, ударил кулаком.
И тут его удивила Майя.
Она кошкой бросилась на Егора и вцепилась в его рукав.
— Вы… вы зверь! — кричала она. — Отпустите его!
Пестрецов ослабил хватку, и Роман вырвался. Невольно ощупал ухо. Ему показалось, что оно стало огромным, как у слона, и налилось кровью. От боли выступили непрошеные, предательские слёзы.
— Ишь какая отчаянная! — ухмылялся Егор. — Что этот пёсик-карапузик кинулась на меня… А ежели бы рукав оторвала? Рубашка-то у меня новая, весной только купленная… Пришлось бы твоему дедушке разориться… Иль он, говорят, профессор, богатый?
— Я не хочу с вами разговаривать, — сказала Майя и повернулась к Роману. — Уйдём отсюда!
Роман стоял, опустив руки, и отрешённо смотрел прямо перед собой. Бывают в жизни человека такие унизительные мгновения, когда он бессилен что-либо сделать, а как бы ему хотелось броситься на Егора и — раз, раз! — сокрушительным ударом в челюсть свалить этого верзилу на землю…
— Надо бы тебя ещё поучить маленько, да дело такое… Успеется, — сказал Егор, разворачивая мопед.
— Он отобрал твой мопед? — взглянула Майя на Романа. Тот ничего не ответил, только нижнюю губу прикусил. — Это же грабёж! — воскликнула девочка, сверля Пестрецова гневными глазами.
— Мопед-то это мой, — улыбнулся Егор. — Я за него свои кровные заплатил… И дарить его пока никому не собираюсь.
— Вы не зверь, — сказала Майя. — Вы в сто раз хуже… Серый волк и тот благороднее вас.
— Болтушка! — добродушно проворчал Пестрецов.
Он завёл мопед, вскочил в седло и, описав вокруг ребят полный круг, остановился.
— Сетку-то я нашёл, — сказал он, обращаясь к Роману. — Недалече от берега была потоплена… И камень в ней завёрнут. Ну ладно, утопил… А зачем же рвать-резать? Негодная теперь сетка-то, барахло… Плакали мои денежки!
— Зачем вы нам всё это говорите? — сверкнула на него глазами Майя.
— Чует собака, чьё мясо съела, — ещё больше скосил на Романа глаза Егор и, дав газ, укатил. На том самом мопеде, который Роман и Гришка Абрамов целый месяц ремонтировали. И даже в складчину купили сцепление и другие детали.
— Какие у него глаза неприятные, — сказала Майя. — Смотрит на тебя и как будто в сторону.
— Он косой, — буркнул Роман.
— Надо куда-то пойти, пожаловаться, — сказала Майя. — Слыхано ли дело, среди бела дня мопеды отбирают!