- Выдаст, - лейтенант ушел, и Логунов легко управился с обмотками. - Когда наш лейтенант ясно видит цель, на пути у него лучше не становиться. Еще сегодня вот эти украшения, - сержант звонко хлопнул ладонью по плотно затянувшей ногу обмотке, - я тебе, Григоренко, подарю. Вези спокойно после войны домой и привязывай телка.
- Так тэля ж нэмае. А дид начнэ пытать, дэ воно. Вин же тоди знаешь што зробыть...
Что может сделать дед Григоренко, так и осталось неизвестно, потому что совершенно неожиданно из-за угла ближней полуразваленной сараюшки появился Птичкин. Был он высок, тощ, с приятным подвижным лицом и большими торчащими в стороны ушами.
- Это вы, о чем? - стремительно вмешался в разговор Птичкин, - Кажется мне, опять о ботиночках. Не понимаю, что в них плохого? Я лично носил их всегда с удовольствием. Лакированные. Не то что эти грубые сапоги, которые делают даже не из кожи, а из какой-то совершенно несимпатичной кирзы. Человека, который придумал этот кожзаменитель, я лично арестовал бы за вредительство. Кстати, вполне возможно, что он сейчас уже и сидит, как враг народа.
- Если тебе так нравятся ботинки, почему ты их не носишь? - полюбопытствовал Огородников.
- С этими вот галифе?.. - Птичкин критически оглядел свои выгоревшие на солнце и полинявшие от многочисленных стирок хлопчатобумажные шаровары. - К этим галифе они не совсем подходят. Не тот вид... Понимаешь, Огородников, в сочетании обуви и брюк должны существовать гармония и внутренний, едва заметный и эффективный шик... Нужна возможность немного пофорсить. А с этими галифэ такое не проханже... Но не будем отвлекаться от главного. Должен сообщить, что я только что чуть жестоко не пострадал. И не думайте, что ради какой-то личной корысти. Только из-за моей преданности коллективу и заботе о родном взводе.
- Як же ты миг постраждаты? - отозвался Григоренко. - Я ж знаю, дэ ты був.
- Дело не в том, где я был, рядовой Григоренко, а в том, что я сейчас прямо на нашего лейтенанта нарвался. А он весь из себя строгий грозный и принципиальный. Наверно, узнал, что где-нибудь поблизости ошивается заблудившийся немецкий танк. И вид у нашего лейтенанта такой, что я этому заблудившемуся немецкому танку совершенно не завидую. Но до того, как встретиться с танком, он увидел меня. Это у меня счастье такое, что в интересные минуты своей молодой жизни я всегда встречаю командира взвода. И сразу же начались необоснованные придирки: "Ты почему, Птичкин, не возле орудия?" "Ты что, Птичкин, здесь делаешь?" "Учти, Птичкин, я тебя насквозь вижу!" Ну, думаю, пока меня не было, взводный обзавелся рентгеном. Сейчас мне плохо будет. Даже морально подготовился. А он еще раз внимательно посмотрел на меня и говорит: "Затяни, Птичкин, ремень как следует, и чтобы ни шага из расположения!" - Зачем, спрашивается, вводить человека в заблуждение и пугать его? Этим своим: "Я тебя, Птичкин, насквозь вижу!.." - он меня когда-нибудь заикой сделает... А ведь ни хрена он не видел!
Птичкин задрал гимнастерку и вытащил зажатую ремнем пол-литровую бутылку.
- Это он не видел!.. - Птичкин дал возможность расчету осмыслить "явление бутылки". - Предлагаю, по случаю заслуженного отдыхая, по капельке перед обедом.
- Покажи-ка, - попросил Логунов. Он прочел надпись на этикетке и вернул бутылку Птичкину. - Хорошая штука, а чего ты примус не захватил?
- Почему примус? - не понял Гогебошвили. - Зачем?
- Да, зачем нам, во взводе, примус? - поинтересовался и Птичкин.
- Так ведь хороший денатурат. У нас дома примус был, мы его всегда денатуратам заправляли. Точно из таких бутылок. Дешево и сердито.
- Теперь сами заправимся, - Птичкин улыбался, Птичкин был доволен, что порадовать товарищей.
- Не советую, отрава.
- Гогебошвили, ты как? - Птичкин был уверен, что эту жидкость можно пить, и получить от этого определенное удовольствие.
- Нет, дорогой. Я вино пью, чачу пью... Даже чай пью. Денатурат не пью. Мне, понимаешь, букет совсем не нравится.
- Понятно, им букет не нравится. Они привыкли "Цинандали" пить. А тебе, Огородников, тоже букет не нравится? У вас, в Чебоксарах, тоже "Цинандали" пьют?
- К нам, в Чебоксары, "Цинандали" не везут. У нас вообще вино никто не пьет. В вине совсем мало градусов. Так зачем его пить? Бражку пьют, самогон хороший делают. Называется - "Первач". Есть, конечно, и такие, что водку пьют, сучок. Но таких мало. Это те, кто сами сделать не могут, или торопятся. А денатурат никто не пьет.
- Почему не пьют?! - Птичкин был удивлен и разочарован. - Малюгин, ты у нас самый хозяйственный мужик. Добро пропадает! Неужели его пить нельзя? Малюгин, только не расстраивай меня...
Малюгин взял у Птичкина бутылку, долго и внимательно рассматривал этикетку, несколько раз перечитал все, что там написано, понюхал раз-другой и задумался...
- Технический продукт, - сообщил он. - Для техники предназначенный, вполне полезный. И пятна им выводить можно. Так что сгодится. А пить его не положено.
- Вот тебе и на... А я так на твой опыт надеялся, Малюгин. И примуса тоже нет. Братва, никто не знает, где можно достать небольшой примус? Хоть бы на сегодняшний вечер. Разожжем примус, сядем вокруг и будем вспоминать прекрасное мирное время, когда можно было сбегать за бутылкой. Только чтобы не особенно дорого...
- Но мужики его вообще-то пьють, - подумав, сообщил Малюгин. - Только очищать надо. От неочищенного, бываеть, слепнуть.
- Что я говорил! - воспрял Птичкин и сразу забыл о примусе. - Очистим мы его о два счета. Иначе зачем бы мы во взводе держали ученого? Трибунский, ты человек с законченным средним образованием. Будущий учитель. Ты один знаешь больше, чем мы все вместе. Ты же химию изучал до самого конца. Скажи нам, как очищают денатурат?
Бутылка перекочевала к Трибунскому. Он действительно собирался стать учителем. До войны собирался, сейчас отложил на неопределенное время. Вырос Трибунский на окраине города Златоуста, где мальчишки никогда не пользовались репутацией особенно примерных. Сережка Трибунский был среди них белой вороной. Он не участвовал в драках, не гонял голубей и не играл в футбол. Он читал. Читал за едой, читал во время уроков в школе, спрятав книгу под крышкой парты, читал, устроившись на земле, возле самодельных ворот, пока его товарищи гоняли футбольный мяч. Какой там футбол, какие голуби, если можно скакать на лихом мустанге по прерии, стоять у штурвала клипера, искать в пустыне засыпанные песком древние города.
Не выпивший в свои девятнадцать ни единого грамма спиртного, Трибунский не понимал, зачем надо пить такую сомнительную жидкость, как денатурат, и, конечно, не имел ни малейшего представления, как и чем его можно очистить. Но грубоватая лесть Птичкина подействовала. Трибунский самым тщательным образом изучил этикетку, попытался вспомнить что-нибудь подходящее из школьного курса химии. Но химия не числились в его любимых предметах.
- Надо подумать, - сказал Трибунский, - поразмыслить надо.
- Подумай, поразмышляй, - морально поддержал его Птичкин. - Никогда не поверю, что наша передовая наука и народная смекалка не нашли десяток способов, чтобы очистить денатурат и сделать его полезным для населения продуктом.
Трибунский думал. Расчет с интересом ждал. Расчет тоже верил в передовую науку и народную смекалку.
- Не знаю как там с десятком способов, - признался Трибунский, - но, пожалуй, в наших полевых условиях для очистки этого горючего можно приспособить, коробку обыкновенного противогаза. - И популярно объяснил: - если противогаз очищает от вредных примесей сложные соединения воздуха, то жидкость он должен очистить легко. Ямайский ром мы, конечно, не получим, но пить можно будет.
- Вот это дело! - просиял Птичкин. - Спасибо, учитель! Я и раньше подозревал, что наука может все, но не думал, что до такой степени. Учение - свет, и с меня причитается.
Птичкин сбегал к машине, разыскал там коробку противогаза, а вместе с ней принес и котелок.
- Держи, профессор, - передал он коробку Трибунскому. - Держи точно над котелком, чтобы ни одна капля не упала мимо. Каждая бесполезно пролитая капля оставит черное пятно на нашей с тобой биографии.
Остальные молча наблюдали за тем, как Птичкин установил котелок, как Трибунский застыл над ним с коробкой противогаза в руках. Потом Птичкин осторожно, не уронив ни капли, вылил в коробку полбутылки денатурата. Вылил, подмигнул Григоренко и заглянул в котелок. В котелке было пусто.
- Он сквозь различные очищающие элементы должен пройти, - напомнил Трибунский. - Очиститься и только тогда закапает.
Птичкин бережно, тонкой струйкой, вылил остатки денатурата, с сожалением посмотрел на пустую бутылку, отложил ее в сторону и опустился на землю возле котелка.
Сидели, ждали... Всем расчетом плюс рыжий Григоренко, как будто здесь шел сеанс коллективного гипноза, уставились на котелок, ловили момент, когда первая капля с легким звоном упадет на его дно.
- Трибунский, почему это денатурат у тебя так долго не очищается? - не выдержал Огородников. - Наверно, надо так час держать или два? Да?
- Не спешите, маэстро наводчик, это вам не бражка, - ответил за Трибунского Птичкин. - И не самогон. Когда придет время, тогда и потечет. Я правильно излагаю основную суть, академик?
Но "академик" уже почувствовал, что его провалы в области школьного курса химии поставили под угрозу авторитет науки в первом взводе гвардейского полка. И спасти этот авторитет он был уже не в силах, как не в силах был вернуть денатурат обратно в бутылку. Оказалось, что противогаз предназначен лишь для того, чтобы очищать воздух. Только воздух. А влагу, в том числе и денатурат, активированный уголь мог только впитывать. Наверно, уже впитал... И не стоило оставаться рядом с Птичкиным, когда тот убедится, что наука в лице Трибунского не так уж и всемогуща.
- Сейчас все пойдет как надо, - сказал он. - По всем правилам науки и техники. Подержи-ка, - передал он коробку Огородникову. - И будь внимателен, скоро все начнется. - Трибунский повернулся и не спеша ушел, с каждым шагом удаляясь от коробки противогаза, пустой бутылки и, самое важное, от Птичкина.
- Что сейчас начнется? - Огородников посмотрел на удаляющегося Трибунского, потом на пустой котелок и снова на Трибунского. - Если сейчас все начнется, так почему он уходит?
- Наверно, хочет, чтобы начиналось без него, - подсказал Логунов. Он догадывался, чем может окончиться очистка денатурата.
- Не понял. Почему без него? Серега, ты куда? - позвал Трибунского Птичкин.
Трибунский остановился, оглянулся, махнул рукой: "Оставайтесь мол, без меня обойдется..." и пошел дальше.
Ждали. Время шло, но на дно котелка так и не упала с легким звоном первая капля. Не хотела падать. Постепенно все, в том числе и Птичкин, стали понимать, что капать не будет. И все-таки смотрели, надежда умирает последней.
Затянувшееся молчание прервал Володя Гогебошвили.
- Послушай, Птичкин, скажи пожалуйста, почему так сердито на противогаз смотришь? - Гогебошвили был предельно доброжелателен. - Кажется маленькая ошибка вышла. Наверно противогаз неправильный попался. Он как голодная цапля все в себя впитал и не хочет отпитывать. Но ты, Птичкин, не унывай. Не теряй бодрость духа. Хороший способ знаю. Для тебя что захочешь сделаю. Я из этой хитрой железной коробки, что изображает вредную цаплю, весь твой денатурат, до последней капли обратно выжму.
- Это ты, Гогебошвили, загибаешь, - не поверил Малюгин. - Нет еще такой техники, чтобы обратно все выжать.
- Почему так думаешь? - не согласился Гогебошвили. - Как вино делают, знаешь? Да?
- Кто не знаеть. Тискають виноград, жмуть из него сок.
- Молодец, правильно знаешь. Мы тоже жать будем. Коробку под колесо положим. Да? Машина тяжелая, как пресс. Да?! Даже еще тяжелей. Один раз переедем через коробку - выжмем денатурат. Если надо, будем два раза поедем, три раза поедем. У нас бензина полный бак. Все что было выжмем и еще больше.
А Огородников то ли надеялся, что очищенный денатурат начнет все-таки капать, то ли делал вид, что надеется. Он не выпускал из рук коробку противогаза. Встряхивал ее, сжимал, стараясь что-нибудь выдавить. Пытался заглянуть внутрь. И делал все это усердно, деловито, с самым серьезным видом.
Когда до Птичкина окончательно дошел комизм положения, он взял из рук Огородникова злополучную коробку и швырнул ее через плетень в какой-то заброшенный огород.
* * *
Лейтенант Столяров вернулся во взвод вместе с кухней. Он сидел в кабине "доджа три четверти", рядом с шофером, а из-за борта машины выглядывало перекошенное лицо повара Литвиненко. У повара болел зуб. Правая щека не просто опухла, а стала настолько толстой что, казалось, не имела к тощему Литвиненко никакого отношения.
Солдаты окружили кухню. Шутить над поваром никто себе не позволил. Ты над ним один раз пошутишь, а он потом над тобой месяц шутить будет. Каждый старался выразить свое сочувствие. Но Литвиненко не слышал их слов, и глаза у него были грустные, задумчивые, устремленные куда-то в неведомое, где есть люди, которые по всем правилам, или, даже без всяких правил, могут, к чертовой матери, вырвать больной зуб. Повар механически, никого не замечая, орудовал черпаком, накладывал в котелки пшенную кашу. По случаю умопомрачительной зубной боли и потери в связи с этим, душевного равновесия кашу Литвиненко пересолил, а в котелки накладывал в два раза больше обычного. Упрека за изобилие соли ему никто не бросил, и от увеличенного пайка тоже не отказывались.
С едой во взводе бывало всяко. Иногда ее имелось более чем достаточно - это, в основном, когда сидели в обороне. Но случалось и так, особенно при наступлении, что по несколько дней довольствовались сухарями. Приходилось и поститься... И когда представлялась возможность поесть как следует, "про запас", как говорил Григоренко, ее не упускали. Отсутствием аппетита никто во взводе не страдал.
Логунов наполовину опустошил свой котелок, когда к нему подошел лейтенант Столяров.
- Держи, сержант, владей, - протянул он тугой сверток.
- Сапоги? - Логунов быстро поднялся.
- Они самые. Старшина просил передать.
- Я у него два раза был... Нет, говорит, твоего размера. Одни недомерки.
- Он, видимо, тебя не понял. А может быть, сегодня утром подвезли. И вообще, поскольку сапоги имеются, отставить разговорчики на эту тему.
- Слушаюсь, отставить разговорчики!
Логунов развернул сверток. В нем были не какие-нибудь кирзовые и не какие-нибудь хромовые, а настоящие яловые сапоги. Прочно скроенные и хорошо сшитые. Новенькие, ни разу еще не надеванные... В них, если как следует смазать, хоть полдня броди по воде, ноги будут сухими. Эти сапоги зимой надеть на суконную портянку - никакой мороз не страшен, лучше любых валенок. И износа таким сапогам нет. Следи только, чтобы на каблуках да на носках подошвы были подковки. И смазывай каждый день. Непременно каждый день. Такие вот сапоги...
Малюгин издали увидел. Не выдержал, подошел. Он поставил котелок с торчащей в каше ложкой возле логуновского и взял у сержанта сапог. Постучал костяшками пальцев по подошве, царапнул ее пожелтевшим от махорочного дыма ногтем. Потом, забрал в большую, покрытую мозолями ладонь голенище, смял его, отпустил, внимательно разглядывая, как медленно распрямляется плотная, добротная кожа.
- Вещь! - оценил Малюгин. - Ежели им хороший уход дать, всю жизнь носить можно. - И в голосе его, кажется, звучало сожаление, что не даст Логунов этим добротным сапогам настоящего, как положено, ухода.
- Добри чоботы, - подтвердил Григоренко. Он уже очистил свой котелок, взял у Литвиненко добавку и завернул к Логунову глянуть на обнову. - Из старых запасов. Сейчас такие не робять.
- Переобувайся, сержант, - предложил Малюгин. - А то Григоренко ожидаеть обмотки. Ты же ему обещал, значить надо отдать.