Человек крадет из корысти, убивает, дабы удовольствовать свою алчность или мстительность; распутство и поругание женщины, прелюбодеяние и содомский грех служат к утолению порочных вожделений, всегда имеющих свою корыстную цель, как вообще любой порок имеет какую-то причину и какую-то видимую цель, и лишь дурной обычай, о котором я пишу, представляется совершенно бессмысленным и нелепым: он не дает ни удовольствия, ни выгоды, не преследует никакой цели, не удовлетворяет никакую страсть, это просто бешенство языка, рвота мозга, являющая собой насилие над естеством.
Далее. Для других пороков всегда находятся оправдания или извинения: вор ссылается на нужду, убийца — на ослепление неистовством, немало неуклюжих доводов приводится в извинение распутства; отвратительную же привычку к сквернословию все, включая тех, кому она свойственна, не могут не признать преступлением, и единственное, что можно услышать в оправдание бранного слова, это то, что оно само срывается с языка.
Сверх того, оглушать своих собеседников потоками брани есть непростительная дерзость и нарушение правил приличия, а коль скоро кому-то из присутствующих сие не по душе, то, следственно, попираются и законы вежливости. Все равно что испустить утробный звук на судебном заседании или произносить непристойные речи в присутствии королевы.
В борьбе с таким злом любые законы, постановления парламента и предписания суть не что иное, как игра в бирюльки. Меры сии курам на смех, и, сколько могу судить, они всегда оставались без последствий, тем паче что наши судьи ни разу не пытались требовать их исполнения.
Не наказание, а хороший пример искоренит порок, и, если большинство наших джентльменов откажется от этой дурной привычки, нелепой и бессмысленной, она, став предосудительной, выйдет из моды.
Вот начинание, достойное Академии. Полагаю, ничто не может возыметь большего действия, нежели открытое порицание со стороны столь авторитетного Общества, призванного охранять чистоту языка и нравов. Академии принадлежало бы право решать, сообразуется ли с духом разумности изображение обычаев, нравов и обхождения на театре. Прежде чем ту или иную пьесу увидят зрители, а критики начнут судить о ней и вовсю ругать, она должна быть оценена членами Академии. Тогда на сцене будет процветать подлинное искусство, и два наших театра перестанут ссориться за обладание первенством, признав разум, вкус и истинные достоинства непогрешимыми судьями в сем споре.
О женском образовании.
Часто размышлял я о том, что следует признать одним из самых варварских обычаев нашего государства, если считать Англию просвещённой и христианской страной, обычай лишать женщин пользы, которую приносит людям образование. Ежедневно упрекаем мы женщин в сумасбродном и дерзком поведении, а между тем я убеждён, что имей они образование, равное нашему, они менее нас были бы повинны в подобных недостатках.
В самом деле, приходится только удивляться, что с женщинами вообще можно беседовать, поскольку всеми знаниями, которыми они обладают, обязаны они лишь своим природным способностям. В юности учат их рукоделиям или умению делать разные безделушки. Правда, их учат читать, а иногда и подписывать своё имя, но это считается уже пределом женской образованности. Позволительно спросить тех, кто презирает женщин за их необразованность, на что пригоден мужчина ( я подразумеваю дворянина), который образован не более женщины? Нет нужды приводить примеры и разбирать облик состоятельного дворянина из хорошего рода, обладающего природным умом, и показывать, сколь жалкую фигуру он собой явит, если отнять у него его образование.
Душа, вложенная в тело, подобна негранёному алмазу, и надобно её отшлифовать, иначе блеск её так и останется скрытым. И всякий знает, что как разумная душа отличает нас от зверей, так образование ещё увеличивает это различие и делает одних людей более человечными, чем других. Это слишком очевидно и не нуждается в доказательствах. Так зачем же тогда лишаем мы женщин благ просвещения? Если бы знания и разум были бесполезными принадлежностями для их пола, всемогущий Бог никогда бы не одарил их такими способностями, ибо ничего не творит он бесцельно. А тех, кто защищает невежество, я спросил бы, что находят они в нём, если считают его необходимым украшением женщины? Или чем хуже умная женщина глупой? Или чем провинилась она, что лишают её образования? Разве докучает она нам своей заносчивостью и дерзостью? Почему не даём мы ей учиться, дабы обладала она большим умом? И можем ли мы упрекать женщин в безрассудстве, когда лишь бесчеловечный и превратный обычай помешал им стать умнее?
Женщины от природы способнее к учению, чем мужчины, и отличаются большей чувствительностью, а на что они могут быть способны, если дать им надлежащее образование, явствует из тех образцов женского ума, которых не лишён наш век, это служит нам упрёком в несправедливости и заставляет думать, что мы лишаем женщин благ образования из боязни, что они могут соперничать с мужчинами в своих совершенствах.
Надобно учить их всевозможным предметам, соответствующим их природным дарованиям и положению в обществе. И в особенности музыке и танцам; было бы жестокостью не позволять женщинам заниматься этими столь любезными их сердцу искусствами. Помимо того, следует обучать их языкам, особенно французскому и итальянскому; я решился бы подвергнуть женщину опасности обладания несколькими языками. Следует также преподать им как особое искусство все то, что украшает речь и придает приятность обхождению; а такого искусства столь недостает нашему воспитанию, что нет надобности это доказывать. Следует приучить их читать книги, особенно историю, с тем чтобы чтение это научило их понимать свет и судить о предметах, о коих доведется слышать.
Тем же, кто проявит незаурядные способности, позволил бы я изучать любую науку; однако важнее всего развить ум женщин, дабы могли они беседовать о всевозможных предметах и дабы беседа их стала столь же назидательной, сколь и приятной.
Женщины, по моему наблюдению, разнятся от мужчины только отсутствием образования. Правда, они более мужчин подвержены влиянию страстей, но различие это проистекает больше всего от их воспитания.
Женщины обычно проворны и сметливы; я полагаю, позволительно будет сказать «обычно», ибо в детстве они редко бывают медлительными и неуклюжими, как зачастую бывают мальчики. Если женщина хорошо воспитана и обучена надлежащему употреблению своего природного разума, она обычно отличается рассудительностью и умением сдерживать свои чувства.
И можно по справедливости сказать, что женщина разумная и хорошо воспитанная есть самое прекрасное и нежное творенье божье, есть гордость своего творца и лучший знак его особенного расположения к человеку, коему он вручил самый драгоценный дар, какой бог может дать человеку или человек получить. И мы проявляем постыдное безумство, лишая женщин того блеска, который образование придает природной красоте их души.
Женщина хорошо воспитанная и хорошо образованная, обладающая вдобавок знаниями и приятными манерами, есть существо несравненное. Общество ее можно уподобить самым возвышенным наслаждениям, существо ее ангелоподобно, разговор ее доставляет небесную радость. Она являет собой воплощенную кротость, нежность, спокойствие, любовь, ум и очарование. Она в совершенстве отвечает самым возвышенным желаниям; мужчина, на долю коего досталось подобное создание, может только ликовать и благодарить судьбу.
Однако если лишить подобную женщину образования, мы увидим, что:
если нрав у нее добрый, то без надлежащего воспитания она станет безвольной и податливой; ум ее, не укрепленный образованием, сделает ее дерзкой и болтливой;
знания ее от недостатка рассудительности и опытности будут только порождать причуды и сделают ее капризной; ежели у нее дурной нрав, то недостаток воспитания сделает его еще хуже и она станет надменной, дерзкой и крикливой;
ежели по природе своей она вспыльчива, плохое воспитание сделает ее грубой и сварливой, а сварливая женщина едва ли лучше сумасшедшей;
ежели она горда, то неуменье обуздать свою гордость (что тоже дается воспитанием) породит в ней самомнение и нелепые мечты и сделает ее смешной;
и наконец, сделается она своенравной, крикливой, требовательной, сварливой, настоящей ведьмой...
Самое замечательное различие, какое находим мы между мужчиной и женщиной, проистекает от различия в их образовании; мы в этом убедимся, если сравним образованного мужчину с необразованным или проведем такое сравнение между двумя женщинами.
И тут я беру на себя смелость утверждать, что весь свет неправильно поступает с женщинами. Ибо я не могу поверить, что всемогущий Бог сотворил их такими нежными и прекрасными, наделил их очарованием, столь приятным и восхитительным для мужчин, одарил их душами, способными к тем же совершенствам, что и у мужчин, и все для того лишь, чтобы мы сделали их управительницами наших домов, нашими поварихами и рабами.
Я ни в коей мере не являюсь сторонником господства женщин, но желал бы, чтобы мужчины брали женщин в товарищи и воспитывали их так, дабы они для того подходили. Женщине разумной и хорошо воспитанной столь же противно посягать на права мужчин, сколь разумному мужчине противно злоупотреблять слабостью женщин. Но даже самое слово это было бы забыто, если бы души женщин были украшены и усовершенствованы просвещением. Говорить о женщинах как о созданиях слабых, стало быть, бессмысленно; если бы дать им образование, то невежество и безрассудство встречались бы среди них не чаще, чем среди мужчин.
Я помню одно рассуждение, которое мне довелось услышать от некой весьма незаурядной женщины. Она обладала острым умом и недюжинными способностями, на редкость красивым сложением и лицом, а также большим состоянием, но прожив всю свою юность как бы в заточении, потому что опасались, что ее могут похитить, не имела свободы приобрести необходимое знание обязанностей и приличий женских. И когда пришлось ей вступить в свет, природный ум сделал ее столь чувствительной к недостаткам своего образования, что она высказала следующее суждение о самой себе: «Я стыжусь разговаривать даже с моими служанками, — сказала она, — потому, что не знаю, когда они правы, а когда виноваты. Я более нуждалась пойти в школу, чем выходить замуж».
Мне нет нужды распространяться о том, какой ущерб наносит женщинам отсутствие образования, как нет нужды доказывать, сколь благотворным оно для них явилось бы. С этим легко согласиться, но нелегко изменить обычай. Глава эта есть лишь опыт об этом предмете; и я полагаю, что обычай будет изменен в те счастливые времена (если только они когда-нибудь наступят), когда мужчины сами поймут всю разумность подобной перемены.
1698 г.
Протест фригольдеров против биржевых спекуляций на выборах в парламент.
Памфлет появился в начале 1701 г. в ряду других выступлений Дефо против попыток тори путем подкупа усилить позиции Новой Ост-Индской компании, созданной в 1698 г. в противовес старой, находящейся в руках вигов.
Великие усилия всей нации устремлены ныне на то, дабы избрать в парламент представителей, достойных встречи с королем и годных подавать ему советы в делах великой государственной важности. Но в пору, когда нам следует избирать людей наиболее способных отправлять сию почетную должность, когда нам нужно отыскать наилучших, чтоб вверить им религию и мир всей Англии, а может быть, и всей Европы, нам досаждают своей дерзостью обе Ост-Индские компании, словно их выгоды можно поставить вровень с заботой о протестантской вере и всеобщем мире и словно те, кому дано решать от имени народа великие вопросы о войне и мире, о договорах и союзах с нашими соседями, о престолонаследии, о том, как нам сберегать протестантское исповедание, не могут разрешить незначащие споры двух торговых компаний-соперниц. На выборах вы больше не справляетесь о том, каков ваш кандидат: разумен ли, благочестив ли, честен ли, имеет ли достаток, — а лишь осведомляетесь, какую из компаний он поддерживает — старую или новую?
Если такое-то лицо выдвинуто в парламент от соседнего местечка, спрашивается, кто его выдвинул? Всем ведомо, что этот человек там не живет и не жил прежде, не держит в тех краях земли в аренде, его не знают в округе, где у него не наберется даже двадцати знакомцев, но стоит вам задать вопрос, кому он служит, и вы увидите, как из-за моря, будто на крыльях, примчится вся компания, дабы, употребив влияние, каким она располагает, способствовать его избранию в парламент.
Нам недостало бы ни времени, ни места, вздумай мы перечислять всех лавочников, купцов, разносчиков и маклеров, коих каждая компания, снабдив их чужими слугами и усадив в кареты шестериком (которых у них сроду не бывало, Бог свидетель), отряжает из Лондона в далекие округи, дабы тамошние чересчур доверчивые обыватели из лучших побуждений и по совету своих сквайров, отрекшихся от собственного права на избрание (вследствие чьих-то неоспоримых доводов, природы коих мы не можем разгадать), избрали их в парламент.
Нам уже прежде говорили, сколь вредно сорить деньгами на обывателей таких местечек, что истинная правда. Введенье надлежащего парламентского акта было мудрой упредительной мерой со стороны правительства. Всем было невдомек, чем можно возместить себе две тысячи фунтов ( да что там две! — на место от Уинчелси ушло не менее одиннадцати!), истраченные на право заседать в парламенте, где честному человеку не причитается и фартинга. Но это не просто новый способ наживаться: ежели сельский джентльмен имеет столь великий вес в городке, что может от него пройти в палату общин, но не намерен этим правом пользоваться, откуда ни возьмись к нему являются какие-то молодчики, вышеозначенные биржевые маклеры, и покупают это его право за тысячу фунтов стерлингов. По нашему разумению, сие есть спекуляция на выборах, новейший род торговли, который мы, английские фригольдеры, считаем своим долгом развенчать в надежде, что парламент Англии наложит на него запрет. Ибо такие биржевые махинации не что иное, как новейший вид deceptio visus ( обмана зрения), торгового трюкачества, столь сильно перемешанного с плутнями и надувательством, что в них не разобраться даже опытному логику. И посему для нашей конституции, а в скором времени для нашей веры и свободы, не будет ничего опаснее, чем этот торг местами в парламенте, которые, как в случае с акциями Ост-Индской компании, переходят к тому, кто больше заплатит. Благодаря такой методе сельские джентльмены, не покидая собственного дома и только переписываясь с маклерами из кофейни Джонатана и Гэрровея, смогут сбывать по высшей ставке, сообразно спросу, место в своей округе, где они пользуются властью. А горожане и иные лица, что служат той или иной компании и полагают в том свой интерес, сумеют совершить покупку, не тратясь на дорогу и на роскошные наемные кареты, упоминавшиеся выше. Довольно будет им дойти до Биржевой аллеи, чтоб, сговорившись с маклером, заплатить за выборы, исход которых предрешит сей сельский джентльмен, иначе не видать ему ни пенни, ибо «по товару и деньги». Можно надеяться, что вследствие сей ускоренной методы и выборы, и даже сам парламент окажутся в ближайшем будущем в руках у кучки лиц и все события будут развиваться соответственно.
Банки и капиталы, в мгновенье ока учрежденные, смогут скупать у сельских джентльменов их влияние, а сами эти джентльмены, горящие желанием, как мы упоминали выше, честнейшим способом набить карманы, охотно продадут и свое место в парламенте, и свое отечество, к чему всех более склонны те из них, кому угрожает разорение.