— Но позвольте, — возразил я. — Я наблюдал за Чарушиным достаточно тщательно. Он выполняет весьма серьезные поручения. Конечно, он не посвящен в мои отношения с вами, он убежден, что служит британским интересам…
— Вы серьезный разведчик, Блейк, но в данном случае этот Чарушин играет на ваших английских чувствах, — укоризненно сказал Эдингер. — Его подослали к вам, и если он вас еще не убил, то только потому, что ему удобно прятаться в вашей тени. Мы давно к нему присматриваемся. Впрочем, не буду скрывать: так же, как и к вам. Но если вас не в чем упрекнуть, ваш шофер уличен…
Вот когда я убедился, как был прав Пронин, удерживая меня от участия в каких бы то ни было делах Железнова, — он видел дальше и больше меня. Молодые бойцы часто ропщут, когда их держат в резерве, но опытные командиры лучше знают, кого и когда надо ввести в бой.
— Не смею больше спорить, — холодно произнес я, показывая, однако, что я еще не вполне убежден Эдингером. — Я только прошу вас повременить с арестом: мне хочется самому убедиться в предосудительных связях Чарушина.
— Своей защитой Чарушина вы компрометируете себя! — раздраженно ответил Эдингер. — Вас, как англичанина, волнует не существо, а форма. Я заверяю вас, что с вашим шофером будет поступлено по закону. Положитесь на нас, предоставьте его собственной судьбе, поймите, для вас это наилучший выход…
Эдингера вообще трудно было переубедить, а в данном случае просто невозможно. По–видимому, он нацелился на Железнова очень основательно. А может быть, и не только на Железнова! Но все это могло быть и провокацией; прямых улик против меня не имелось. Выполняя приказание Пронина, я вел себя очень осмотрительно, но мне могли неспроста сообщить о предстоящем аресте Железнова: исчезни Железнов, будет очевидно, что это я предупредил его.
Тут опять появился гауптштурмфюрер Гаусс.
Вероятно, когда Эдингер говорил Гауссу о «задании особой важности», он хотел показать мне образец немецкой быстроты и аккуратности.
— Разрешите, господин обергруппенфюрер? — спросил Гаусс деревянным голосом.
— Да, да! — сказал Эдингер. — Узнали что–нибудь?
Гаусс молча подал Эдингеру узкий листок бумаги. Эдингер взглянул на него и тотчас передал мне.
На листке значилось: «Мадона, Стрельниеку, 14».
— Это все? — спросил Эдингер.
— Адрес ветеринарного врача Озолса, — ответил Гаусс. — Он живет в Мадоне.
Возможно, подумал я, этот адрес и послужит ключом к списку. Я поблагодарил Эдингера и поспешил откланяться. Мне не хотелось возвращаться к скользкому разговору о Чарушине.
— Помните, о том, что произойдет с вашим шофером, не знает никто, — предупредил меня на прощание Эдингер. — Вы еще будете мне благодарны.
— Можете быть уверены, господин обергруппенфюрер, — заверил его я. — Хайлитль!
Я отсалютовал Эдингеру поднятой рукой и заторопился вниз, в машину.
— Давай! — сказал я.
Железнов включил мотор и удивленно посмотрел на меня.
— Что это ты как будто не в себе?
— Плохи, брат, наши дела, — ответил я. — Гестаповцы собираются тебя арестовать.
Нельзя было не заметить: Железнов встревожился, но тут же взял себя в руки.
— Как так? — спросил он.
— Предупредил сам Эдингер, — объяснил я. — Уж не знаю, донес кто–нибудь или они сами, но говорит, что гестапо располагает данными о твоих связях с рижским подпольем…
Железнов задумчиво покачал головой.
— Задача…
— Какая же тут может быть задача? — возразил я. — Медлить нечего, придется скрыться.
Железнов вздохну.
— Не так это просто, и тем более непросто, что это может бросить тень на вас…
Мы обращались друг к другу то на «вы», то на «ты»; в моменты, когда особенно остро ощущали нашу духовную близость, говорили «ты», а когда возвращались к служебным делам, переходили на «вы»; на этот раз «ты» и «вы» смешались в нашем разговоре.
— Вы недооцениваете важности возложенного на вас задания, — укоризненно сказал Железнов. — Ради него можно многим пожертвовать.
— Но ведь не тобой же? — перебил я его. — Что, если нам удрать вдвоем?
— Вы понимаете, что говорите? — резко возразил Железнов. — Мы не имеем права уйти, пока не обнаружим всех этих агентов. Вы понимаете, чем это может грозить после нашей победы? Это все равно, что оставить грязь в ране. Рану можно вылечить за месяц, а можно лечить и десять лет.
— Посоветоваться с Прониным? — предложил я. — Он подскажет.
— Это конечно, — согласился Железнов. — Но, пожалуй, и Пронин здесь… — Он замолчал; видно было, что ему нелегко прийти к какому–нибудь решению. — Надо протянуть какое–то время и успеть… — Он не договорил и опять задумался. — Вот если бы удалось хоть на время отстранить Эдингера…
Железнов резко повернул машину за угол.
— Ну а как с адресом? — поинтересовался он. — Эдингер обещал узнать?
— Адрес в кармане, — сказал я. — Можно браться за поиски.
— Вот это здорово! — оживился Железнов. — Обидно будет, если меня возьмут…
Но я — то понимал, что это просто невозможно. Задание, разумеется, должно быть выполнено, но и жертвовать Железновым тоже нельзя. Нам опять предстояло найти выход из безвыходного положения. И я подумал о Янковской. Почему бы не заставить эту даму послужить нам? Она недолюбливала Эдингера и была расположена ко мне; в ее расчетах я занимал не последнее место. Почему бы не бросить на чашу весов самого себя?
Я повернулся к Железнову.
— Поворачивай! — сказал я. — Двигай в гостиницу, к Янковской.
— Зачем? — удивился Железнов. — Дорога каждая минута.
— Пришла одна идея, — сказал я. — Попробуем побороться.
— А мне нельзя познакомиться с этой идеей? — спросил Железнов. — Как говорится, ум хорошо, а два…
Но я боялся, что он меня не одобрит, да и не был уверен, что сумею эту идею как следует изложить.
— Двигай, двигай! — повторил я. — Авось рыбка и клюнет…
Не могу сказать, чтобы Железнов чрезмерно доверчиво отнесся к моим словам, однако он подчинился и поехал к гостинице. Янковская не отозвалась на мой стук; я подумал, что ее нет дома, но дверь оказалась незапертой и, когда я ее толкнул, поддалась.
Янковская спала на диване, поджав ноги. Она не услышала моего стука, но как только я, ничего еще не сказав, сел возле нее, она сразу открыла глаза.
— У меня неприятности, — с места в карьер заявил я. — Только что был у Эдингера. Он сказал, что установлены мои связи с партизанами…
Янковская сразу села, сон с нее как будто рукой смахнуло.
— Какая глупость! — воскликнула она. — Они ничего не поняли.
Этой фразой она выдала себя, но я не подал вида, что в чем–то ее подозреваю.
— Чего не поняли? — спросил я. — Кто?
— Ах, да ничего не поняли! — с досадой отозвалась она. — Ваш Чарушин в самом деле очень подозрителен, но вы–то, вы–то при чем? Самое ужасное в том, что, если этот маньяк вздумает привязаться, от него невозможно отцепиться, он ничего не захочет признавать…
Она встала, прошлась по комнате, закурила.
— А вы–то чего нервничаете? — спросил я. — Ну, арестуют меня, убьют, вам какая печаль?
— В том–то и дело, что вас нельзя арестовывать! — воскликнула она. — Тейлор мне этого никогда не простит!
Беспокоилась она, конечно, не столько обо мне, сколько о себе.
— Вот что, поедем к Гренеру, — решительно сказала она. — Надо что–то предпринять…
Она опять пришла в то деятельное состояние, когда трудно было ее остановить. Мы спустились вниз.
Янковская раздраженно посмотрела на Железнова; сейчас она не пыталась скрыть своей неприязни к нему.
— Ах, это вы? — враждебно сказала она и кивнула куда–то в сторону. — Вы нам не нужны!
Железнов вопросительно взглянул на меня.
— Вы нам не нужны! — вызывающе повторила она. — Выходите из машины!
— Ладно, Виктор, — сказал я. — Не стоит спорить с капризной женщиной.
Он вылез на тротуар.
— Я пойду домой, — сказал он.
— Куда хотите, — ответила Янковская. — У вас хватает дел и без господина Берзиня…
Я не хотел ей перечить. Янковская была человеком действия, и, если бралась за дело, лучше было с нею не спорить.
— Садитесь! — почти крикнула на меня Янковская и села сама за руль.
Железнов пожал плечами и спокойно, как всегда, точно ему ничто не угрожало, пошел по улице. Янковская, злая и стремительная, с места повела машину на большой скорости. Мы нигде не могли настигнуть Гренера; его не было ни дома, ни в госпитале. Наконец мы узнали, что он находится в канцелярии гаулейтера. Нам пришлось ждать, когда он освободится. Мы вернулись к нему домой — Янковскую без разговоров впустили в квартиру — и принялись ожидать возвращения хозяина. Янковская обзвонила все места, где мог появиться Гренер.
— Передайте господину профессору, чтобы он поскорее возвращался домой, — повсюду передавала она. — Скажите, что звонила госпожа Янковская.
Однако господин профессор явился сравнительно поздно.
— Что случилось, моя дорогая? — встревоженно спросил Гренер, войдя в гостиную и целуя Янковской руку. — Надеюсь, вы меня извините, меня задержал барон.
Он поздоровался со мной, и я бы не сказал, что очень приветливо.
— Мы разыскиваем вас уже часа четыре, — нетерпеливо сказала Янковская. — Надо срочно что–то сделать с Эдингером!
Гренер бросил беглый взгляд на меня и опять повернулся к Янковской.
— Может быть, вы разрешите предложить вам чашку кофе?
— Ах, да какой там кофе, когда я говорю об Эдингере! — нервно воскликнула она. — Давайте говорить о делах, а не о кофе!
Гренер опять неприязненно посмотрел на меня и вновь повернулся к Янковской.
— Но я не знаю… — промямлил он. — Господин Берзинь… Удобно ли…
— Ах, да ведь вы отлично знаете, что Берзинь — свой человек! — с досадой произнесла Янковская. — Генерал Тейлор заинтересован в нем не меньше, чем в вас!
Мне показалось, что замечание о нашей равноценности не доставило Гренеру удовольствия.
— Хорошо, дорогая! — послушно произнес он. — Если господин Берзинь осведомлен о ваших делах, давайте поговорим.
Он больше не смотрел на меня, но мое присутствие, я не ошибался, было ему неприятно.
— Эдингер начинает усердствовать сверх меры, — холодно сказала Янковская. — Вы как–то говорили, что хотели бы видеть на посту начальника рижского гестапо своего друга Польмана и что можете это сделать. Мне кажется, пришло время доказать, что вы хозяин своего слова.
Гренер любезно улыбнулся.
— Я действительно хотел бы видеть в Риге своего друга Польмана, — согласился он… — И у меня достаточно связей, чтобы он получил в Берлине такое назначение. Но только не вместо Эдингера…
Он закивал своей птичьей головой.
— Только не вместо Эдингера, — настойчиво повторил он. — Эдингеру лично покровительствует Гиммлер, и, пока Эдингер не получил какого–либо повышения, Польману здесь не бывать.
— Ну а если Эдингера здесь не будет? — испытующе спросила Янковская. — Вы уверены, что на его место назначат Польмана?
— Так же, как и в том, что вижу сейчас вас перед собой, — уверенно сказал Гренер. — Но я не вижу способа избавиться от Эдингера.
Янковская холодно усмехнулась.
— О, способ устроить для него повышение найдется!..
Гренер опять закивал своей птичьей головкой.
— Я боюсь, вы переоцениваете свои возможности, дорогая…
— А вы недооцениваете возможностей заокеанской разведки, профессор, — холодно возразила Янковская. — Стоит дать команду, и обергруппенфюрер Эдингер взлетит так высоко…
— Увы! — не согласился с ней Гренер. — Ни на Гиммлера, ни на Гитлера генерал Тейлор не может повлиять!
— Но зато он может повлиять на самого господа бога, — насмешливо произнесла Янковская. — Ни Гитлер, ни Гиммлер не помешают отправить вашего Эдингера к праотцам.
— На это я не даю согласия! — крикнул Гренер. — Эдингер — честный человек, и я не хочу доставлять место Польману ценой человеческой жизни!
— А я с вами не советуюсь, как поступить с Эдингером! — крикнула в свою очередь Янковская. — Я спрашиваю вас, гарантируете ли вы, что в случае исчезновения Эдингера на его пост назначат Польмана?
— Что касается Польмана, я уверен, но повторяю, я не согласен на устранение Эдингера… — Гренер впервые повернулся ко мне за все время этого разговора. — Господин Берзинь, или как вас там! Я надеюсь, вы не возьметесь за такое дело…
Он, кажется, решил, что это именно мне Янковская собирается поручить устранение Эдингера.
Но Янковская не позволила мне ответить.
— Да скажите же ему, что вы имеете особое поручение от Тейлора! — закричала она на меня. — Профессор все сводит к личным отношениям, но забывает, что есть интересы, ради которых приходится забывать о себе!
— Нет, нет и нет! — закричал вдруг Гренер, приходя в необычайное возбуждение. — Я ничего не хочу делать для господина Блейка! Вы испытываете мое терпение! Я предупрежу Эдингера…
И тут Янковская проявила всю свою волю.
— Не орите! — прикрикнула она на Гренера. — Ревнивый журавль!
И он не посмел ей ответить.
— Слушайте, — медленно произнесла она сдавленным голосом. — Эдингер не ваша забота. Но если вы сейчас же не примете мер к тому, чтобы в Ригу был назначен Польман, я никогда — слышите? — никогда не уеду с вами за океан. Больше того, я наплюю на все, не побоюсь даже Тейлора — вы меня знаете! — и завтра же исчезну из Риги вместе с Дэвисом. Вместе с Дэвисом! Вы хотите этого?
И вот этого Гренер не захотел!
— Отто, Берндт! — взвизгнул он. — Где вы там?
В гостиную влетел один из его денщиков.
— Кофе! Где кофе? — визгливо забормотал он. — Сколько времени можно дожидаться? И госпожа Янковская, и господин Берзинь, и я, мы уже давно ждем…
Денщик — уж не знаю, кто это был: Отто или Берндт, — ошалело взглянул на Гренера и через две минуты — это была уже магия дисциплины! — внес в гостиную поднос с кофе и ликерами.
— Разрешите налить вам ликера? — обратился Гренер к Янковской.
По–видимому, это значило, что зверь укрощен.
— Налейте, — согласилась она и, совсем как кошка, лизнув кончиком языка краешек рюмки, безразлично спросила: — Вы когда будете звонить Польману?
— Сегодня ночью, — буркнул Гренер и обратился ко мне: — Может быть, вы хотите коньяку?
— Мы хотим ехать, — сказала Янковская. — У нас есть еще дела.
— Опять с ним? — сердито спросил Гренер.
— Да, с ним, — равнодушно ответила Янковская. — И еще тысячу раз буду с ним, если вы не оставите свою глупую ревность…
Она направилась к выходу, и Гренер послушно пошел ее провожать.
— Вы можете намекнуть своему Польману, — сказала она уже в передней, — что Эдингер чувствует себя очень плохо и вы, как врач, весьма тревожитесь за его здоровье.
Мы опять очутились в машине.
— А теперь куда? — поинтересовался я.
— В цирк, — сказала Янковская. — Я хочу немного развлечься.
К началу представления мы опоздали, на арене демонстрировался не то третий, не то четвертый номер, но это не огорчило мою спутницу.
Мы сидели в ложе, и она снисходительно посматривала то на клоунов, то на акробатов.
— Вот наш номер, — негромко заметила она, когда объявили выход жонглера на лошади Рамона Гонзалеса.
Оркестр заиграл бравурный марш, и на вороной лошади в блестящем шелковом белом костюме тореадора на арену вылетел Гонзалес… Оказалось, я его знал!
Это был тот самый смуглый субъект, который дежурил иногда в гостинице у дверей Янковской.
Надо отдать справедливость, работал он великолепно. Ни на мгновение не давал он себе передышки. Лошадь обегала круг за кругом, а в это время он исполнял каскад разнообразных курбетов, сальто и прыжков. Ему бросали мячи, тарелки, шпаги, он ловил их на скаку и заставлял их кружиться, вертеться и взлетать, одновременно наигрывая какие–то мексиканские песенки на губной гармонике. Но самым удивительным было его умение стрелять. Это действительно был первоклассный — да какое там первоклассный — феноменальный снайпер! Гонзалес выхватил из–за пояса длинноствольный пистолет, и одновременно служители подали ему связку обручей, обтянутых цветной папиросной бумагой. Он взял их в левую руку, в правой держа пистолет. В цирке погасили свет, цветные лучи прожекторов упали на арену, и наездник становился попеременно то голубым, то розовым, то зеленым. В оркестре послышалась дробь барабана… Лошадь галопом помчалась по кругу, а Гонзалес, не выпуская пистолета, хватал правой рукой диски, бросал вверх перед собой и, когда цветные диски взлетали к куполу, стрелял в них; продырявленные диски быстро и плавно возвращались обратно, Гонзалес подхватывал их головой, и они повисали у него на плечах…