— Вы такого не знаете? — с явным огорчением задал мне вопрос незнакомец.
— Во всяком случае, не помню, — отозвался я. — Возможно, мы и встречались. Это какой–нибудь русский офицер?
— Да, — подтвердил незнакомец. — И у меня от него к вам письмо.
— Написанное по–русски?
— Да, — подтвердил незнакомец.
— В таком случае мне оно ни к чему. Я сказал вам, что не знаю этого языка.
— Что же мне передать полковнику? — сердито спросил незнакомец.
Я улыбнулся.
— Привет, если мы с ним когда–нибудь встречались, только привет и наилучшие пожелания!
Незнакомец задумался.
— Не хотите ли вы с ним… встретиться? — не совсем уверенно спросил он.
— А разве этот самый… как его… полковник Жернов здесь? — удивился я.
— Ну, это неважно, — неопределенно ответил незнакомец. — Я вас спрашиваю: хотите вы с ним встретиться?
— А почему бы и нет? Если мы действительно встречались, мне приятно будет возобновить наше знакомство.
— Хорошо, — решительно сказал незнакомец.
Минуты две или три он молчал, что–то соображая, потом передернул плечами и отчетливо проговорил:
— Хорошо, вы с ним встретитесь. Завтра вечером я за вами зайду. Только никому об этом не говорите. Будет хорошо, если вы достанете машину. Шофер не нужен, я вас отвезу и привезу, но в крайнем случае можно обойтись без машины. Скажем, часов около девяти. Что вы на это скажете?
— Хорошо, — сказал я. — Это несколько таинственно, но я люблю приключения.
В конце концов мне нечего было терять. Если это провокация, решил я, мне легко будет отговориться. Немцы знали, кто такой Блейк, и вполне естественно, что Блейк мог пытаться установить связь с русскими. Блейк мог даже заявить, что собирался выдать русских шпионов немцам, начать свою службу у них, так сказать, не с пустыми руками. Все это можно было сделать в том случае, если это провокация. «Ну а вдруг я на самом деле увижу Жернова? — подумал я. — Может быть, именно он осуществляет связь с рижским подпольем или руководит партизанами и координирует их действия? Все может быть. Тогда было бы непростительно отказаться от этой встречи. Жернов перебросит меня к своим, и я снова окажусь в рядах армии…»
— Значит, завтра вечером, — повторил незнакомец. Он доверительно придвинулся ко мне. — Надо полагать, что за вами тщательно наблюдают, — негромко сказал он. — Я постараюсь увильнуть от слежки, а вы придумайте что–нибудь, чтобы оправдать свое отсутствие. Нельзя предвидеть все случайности. Мы можем задержаться за городом до утра, и не надо, чтобы ваше отсутствие привлекло внимание…
— Хорошо, я постараюсь, — согласился я.
Незнакомец испытующе посмотрел на меня и встал.
— Я могу на вас положиться?
— Да, вечером, один, с машиной и полное молчание.
Всю ночь раздумывал я о предстоящей встрече. Хотя она казалась маловероятной, тем не менее мысль о свидании с полковником Жерновым волновала меня.
Жернов являлся моим непосредственным начальником. Это был типичный офицер–академик. Человек широкого образования и высокой культуры, он почти весь свой век провел в стенах военных академий и штабных кабинетов. Молодой офицер царской армии, он оказался в числе тех русских офицеров, которые сразу же после Октябрьской революции перешли на сторону Советской власти. Некоторое время он воевал на фронте — сперва на Восточном, потом на Южном, — потом попал в штаб и здесь обрел свое призвание. Из штаба армии его перевели в штаб фронта, из штаба фронта — в генеральный штаб. Вступил в партию, окончил академию, остался в академии преподавателем, стал профессором и лишь за несколько лет до войны вернулся на штабную работу. В генштабе он занимал ответственный пост и, помимо своей основной работы, много помогал нам, молодым офицерам. Но представить себе Жернова в полевых условиях и тем более в условиях партизанской войны я не мог. Да и возраст его был уже не таков, чтобы находиться на переднем крае. Однако случиться могло все!
Хотя, конечно, не исключена была и возможность провокации. Имя Жернова вполне могли использовать в качестве приманки, на которую можно было меня взять.
Да, всю ночь раздумывал я, действительно ли мне доведется встретиться с полковником Жерновым, или это всего–навсего провокация, и мне, если я не погибну, придется выкручиваться, изворачиваться и доказывать, что согласился встретиться с русским полковником Жерновым только для того, чтобы выдать его немцам. Однако вряд ли незнакомец стал бы предупреждать меня о слежке и советовать найти объяснение для своего отсутствия, если бы он был провокатором…
Это было бы ему просто не нужно, хотя он мог это сказать с целью вызвать к себе больше доверия.
Так или иначе, но, принимая предложение незнакомца, я должен был обезопасить себя со стороны Янковской и Эдингера, вернее, со стороны ищеек возглавляемого им учреждения. Свой маневр я решил начать с начальника гестапо. В случае, если против меня затевалась провокация, он себя как–нибудь да выдаст, когда я предупрежу его о своем отсутствии, думал я. У меня составилось впечатление, что это был характер театральный, склонный к эффектам. Эдингер, рисующийся своей проницательностью, мог бы играть благородных отцов в старинных мелодрамах. Стоит мне соврать, думал я, как он не удержится от удовольствия вывести меня на чистую воду. Начать следовало с Эдингера, и. если мой незнакомец не подослан гестапо, я надеялся до чего–нибудь договориться и даже сослаться затем на Эдингера, чтобы оправдать свое отсутствие в глазах Янковской.
Я с утра созвонился с Эдингером по телефону, и на этот раз мне не пришлось заходить в комендатуру, меня ждали у подъезда и тотчас проводили к нему: очевидно, мистер Блейк серьезно интересовал немцев.
— Господин обергруппенфюрер, я много думал над вашим предложением, — заявил я ему с места в карьер.
— Отлично, — одобрил Эдингер.
— Я думаю, мне следует активизироваться, — продолжал я.
— Это тоже правильно, — согласился Эдингер.
— Поэтому я хотел бы иметь немного больше свободы.
Эдингер испытующе посмотрел мне в глаза.
— Выскажитесь, — попросил он. — Я не совсем понимаю, чего вы хотите.
— Не скажете же вы, что я предоставлен самому себе? Вы ведете за мной очень тщательное наблюдение.
— Нет, не скажу, — согласился Эдингер и, подумав, откровенно признался: — Мы изучаем вас, но я не сказал бы, что очень тщательно. Некоторые из ваших девушек работают у нас, но… — Он провел рукой по столу, как бы смахивая невидимые крошки. — Но все это не то. — На его лице появилось мечтательное выражение. — Девушки!.. Я не знаю, чем вы там с ними занимаетесь, но не думаю, что ради них вы провели в Прибалтике несколько лет. — Он повел усиками, точно таракан. — Вы хороший конспиратор, господин Блейк. Я должен признаться, мы не знаем о вас ничего существенного, поэтому мы и решили установить с вами контакт.
Я мысленно поблагодарил своих посетительниц; надо полагать, они добросовестно информировали немцев о наших свиданиях, и так как, по существу, им нечего было обо мне сказать, немцы считали, что я хорошо скрываю от них свою истинную деятельность.
— Так о какой свободе вы говорите, господин Блейк? — поинтересовался Эдингер.
— В данном случае о свободе передвижения, — сказал я. — Я буду откровенен с вами, господин обергруппенфюрер. Вы буквально блокировали меня в Риге, а мне необходимо связаться с Лондоном.
— Кто же вам мешает? — любезно осведомился Эдингер. — Вы так ловко устраиваете свои дела…
— Вот поэтому–то я и не могу выполнить свое намерение, — с досадой подчеркнул я. — Не считайте меня мальчиком. Если бы я держал рацию у себя дома, вы давно бы меня запеленговали. В том–то и дело, что моя рация заморожена.
— Ваша рация в Риге? — поинтересовался он.
— В окрестностях Риги. Я хочу снестись с Лондоном, возникнуть, так сказать, как феникс из пепла. Возможно, там меня даже похоронили. А потом… потом мы продолжим наш разговор…
Эдингер снова пошевелил своими усиками.
— Вы толковый парень, Блейк, но вам не удастся меня провести, — самодовольно произнес он. — Я знаю, о чем вы будете говорить с Лондоном. Вы скажете, что вас вербует немецкая разведка. — Он хитро посмотрел на меня, желая знать, какое впечатление произвели на меня его слова. — Но мы… мы не возражаем против этого. — Легкий смешок вырвался у него. — В этом есть своя логика. Запрашивайте, запрашивайте инструкции. Вам посоветуют согласиться. Пусть английская служба знает, что вы связаны с немецкой разведкой, это обеспечит вашу безопасность со стороны англичан, а работать вы будете на нас: умные люди всегда работают на победителя.
Я молчал, как бы пораженный проницательностью своего будущего шефа.
— Поэтому отправляйтесь и размораживайте свою рацию, — продолжал Эдингер. — С моей стороны помех не будет.
— Но я не хотел бы, чтобы меня сопровождали невидимые спутники. Доверие за доверие, господин обергруппенфюрер. Или вы доверяете мне, или вряд ли мы с вами договоримся.
Эдингер добродушно засмеялся.
— Вы все хитрите, Блейк, вы боитесь, что я воспользуюсь вашей рацией помимо вас. Но я действительно считаю вас своим коллегой и окажу вам доверие: мы освободим вас от наблюдения.
Разумеется, он мне нисколько не верил.
— Итак, вы можете ехать куда хотите, — согласился Эдингер и предусмотрительно добавил: — В радиусе… в радиусе… ну, скажем, сорока–пятидесяти километров… — Он опять посмотрел на меня со всем возможным добродушием. — Надеюсь, вы не захотите бежать? — И сам тут же ответил: — Нет, вы достаточно благоразумны. Во–первых, вам не прорваться, во–вторых, в этом нет смысла…
Он был убежден, что разведчик такой квалификации, как Блейк, не захочет выйти из игры.
— Я попрошу вас еще об одной любезности, — небрежно сказал я. — Я скажу госпоже Янковской, что уезжаю из Риги вместе с вами.
Эдингер ответил вопросом:
— Побаиваетесь ее?
Я пожал плечами.
— Не слишком, но не хочу посвящать ее во все дела.
— Вы умница, Блейк, — похвалил меня Эдингер. — Вы понимаете, что никто в Риге не осмелится интересоваться мною. — И доверительно добавил: — Эта дама малосимпатична, и я бы давно прибрал ее к рукам, но у нее сильные покровители…
Подробнее он не высказался.
— И еще одна деталь, господин обергруппенфюрер, — обратился я к Эдингеру, пользуясь его хорошим настроением. — Какой–нибудь документ, пропуск, который я смогу предъявить, если мною кто–нибудь заинтересуется.
— О, это не представляет трудностей! Я выдам вам корреспондентский билет. Вы будете художником местной газеты…
Он отдал распоряжение приготовить для меня удостоверение, и я, не заходя ни в какие редакции, получил его тут же, в канцелярии. Удача моих переговоров объяснялась тем, что у Эдингера не возникало ни малейшего сомнения в подлинности Блейка! Встретившись с Янковской, я сказал, что ненадолго уезжаю из города.
— Мне понадобится машина. Я буду признателен вам, если вы отдадите ее сегодня в мое распоряжение.
— Что ж, машина ваша, вы вправе ею распоряжаться. Но куда это вы собрались?
— Недалеко, — лаконично ответил я. — Хочу немного проветриться на лоне природы.
Янковская испытующе посмотрела на меня.
— А я не могла бы вас сопровождать?
— Нет, — решительно возразил я. — Ведь вы сами говорили, что мистер Блейк посвящал вас не во все свои тайны.
Она посмотрела на меня еще настороженнее.
— Это тайна? — многозначительно спросила она.
— Как вам сказать?.. — замялся я. — Я не вижу в этом особого секрета, но меня просили не посвящать вас.
По–видимому, Янковскую осенила какая–то догадка, она внезапно села за обеденный стол — мы разговаривали в столовой, — подперла голову ладонями и задумчиво посмотрела на меня.
— Послушайте… — нерешительно сказала она. Я видел, что она колеблется, не знает, как меня назвать. — Послушайте… Андрей Семенович… Вы… я не хочу вам зла… Вы… собираетесь бежать?
Я снисходительно на нее посмотрел.
— Видите ли, Софья Викентьевна, вы впервые задаете мне неумный вопрос. Если бы я собирался бежать, я бы поостерегся ставить вас об этом в известность… — Я усмехнулся. — Вас слишком терзает женское любопытство, и, пожалуй, лучше его удовлетворить. Я собираюсь прогуляться за город не с кем иным, как с начальником гестапо господином Эдингером!
— Но зачем же вам тогда нужна машина? — быстро спросила Янковская.
— Если мне не изменяет сообразительность, господин Эдингер намеревается устроить встречу Блейка с кем–то, кого он считает одним из моих сотрудников, — тут же нашелся я. — Как мне кажется, я играю до некоторой степени роль приманки, поэтому я и должен ехать на своей машине. Эдингер будет лишь сопровождать меня…
Янковская бросила на меня быстрый подозрительный взгляд.
— А что, если я сейчас позвоню Эдингеру? — вызывающе спросила она. — Что вы на это скажете?
— Прошу вас, — небрежно сказал я, хотя мне совсем не хотелось, чтобы она разговаривала с Эдингером: кто знает, какие между ними были отношения и что мог он ответить ей.
Она решительно прошла в кабинет и позвонила Эдингеру.
— Господин обергруппенфюрер, у меня к вам просьба, — обратилась она к нему капризным тоном избалованной женщины. — Я приглашаю господина Берзиня провести сегодня вечер в ресторане, но он говорит, что должен сопутствовать вам в какой–то поездке. Не могли бы вы его освободить?
Я беспечно посматривал на Янковскую, хотя на самом деле чувствовал себя очень тревожно: я не знал, что ответит Эдингер, и не был уверен, что он меня не подведет. Но, должно быть, уж очень ему хотелось завоевать Блейка!
Янковская опустила трубку.
— Нет, вы не обманули меня, — удовлетворенно произнесла она и вдруг со свойственной ей быстрой сменой настроений раздраженно выкрикнула: — Только он напрасно пытается выключить меня из игры! — Она помолчала и как–то угрожающе, с явной целью произвести на меня впечатление, добавила: — Этот Эдингер излишне самостоятелен… Что ж, посмотрим… — Она задумчиво покачала головой. — Смотрите, Андрей Семенович, не переигрывайте, послушайте моего дружеского совета. Может быть, вы и впрямь входите во вкус этой игры, но Эдингер не та лошадка, на которую ставят опытные игроки.
Больше Янковская не сказала ничего, но я видел, что она встревожена моей намечающейся близостью с Эдингером. Она сохранила мне жизнь отнюдь не для того, чтобы я вырвался из–под ее влияния. Когда она ушла, я выглянул в окно: машину она оставила у подъезда.
Вечером я сел у окна. Мой вчерашний посетитель появился на улице около девяти часов; он шел настолько уверенно и непринужденно, что мои подозрения вспыхнули с прежней силой. Идти так, как шел этот незнакомец, могут только люди, абсолютно убежденные в том, что за ними не следят, что за ними некому и не из–за чего следить.
Неужели Эдингер разговаривал со мной для отвода глаз, а на самом деле немцы ведут на меня облаву и загоняют в приготовленный капкан?
Тем временем вчерашний посетитель приблизился к дому и скрылся в подъезде. Предупреждая его звонок, я сам пошел открыть дверь: мне не хотелось, чтобы его видела Марта. Но, как нарочно, Марта находилась в передней, она чистила коврик перед входной дверью.
Раздался звонок, и Марта открыла дверь.
— Заходите, пожалуйста, — вежливо сказала она и посторонилась, уступая гостю дорогу.
Мы поздоровались.
— Все в порядке? — весело спросил незнакомец.
— Как будто, — неопределенно ответил я.
— Поехали? — спросил он.
Я кивнул и обернулся к Марте:
— Если завтра заедет госпожа Янковская, передайте, я вернусь поздно.
— Хорошо, — отчужденно произнесла Марта, сняла с вешалки мое пальто и, подавая его мне, сказала уже другим, более приветливым тоном: — Добрый путь вам, добрый путь, господин Берзинь.
У нас с Мартой установились ровные и, я бы сказал, спокойные отношения. Она делала свое дело, я жил своей жизнью, мы не мешали друг другу. Она производила хорошее впечатление — занятая всегда какой–нибудь работой, она не обнаруживала интереса к моим занятиям, но…