Проснулся я лишь днем. И, виновато улыбаясь Аштану, протянул медяки.
— Иди, принеси нам поесть. Нам крышу сегодня…
Тот, не дослушав, умчался вниз и вскоре уже вошел, держа перед собой огромный поднос с едой. Его потряхивало от аппетита, что, видно разыгрался, и он, смяв свою порцию, жадно поглядывал на мою. Пришлось сказать:
— Иди, еще бери себе. Я и сам кушать хочу, — вновь протягивая ему медяк. И он вновь умчался.
— Дядь, там, говорят, шлюху какую-то в номере убили, — сказал он, едва вошел, и я, обмотав бедра, так и рванул в тот номер, где я был вчера. Но, слава богам, там не было никого, кроме той маски. Странно, он забыл ее?! Взяв маску со стола замер и, войдя в свой номер, спросил у Аштана.
— А что, никто не сказал, что за шлюха? Девка, али парень?
Тот лишь пожал плечами и спросил удивленно:
— А что ж парню-то шлюхой быть?
Я покраснел, стыдливо отводя взгляд, и кивнул.
— И вправду, что. Ну, ладно. Ты кушай, не отвлекайся.
Сказал и от стыда чуть не сгорел на месте. Все!!! Мне надо быть примером, значит, никаких теперь мужских объятий. Надо женщину найти. Чтобы ему полноценно семью заменить. Хотя, совершеннолетний он теперь. Ему, наоборот, никаких изменений не нужно, будет бояться, что отвернусь от него. Ладно, поживем, увидим.
Поев и сполоснувшись, наконец-то пошли к нашему уже дому и едва подошли, как я увидел одного из своей роты также рядового, он, поклонившись, сказал:
— Воевода вот отправил тебе материал для крыши. Сказал, что себе, и так, дозаказал. Тебе, говорит, нужнее.
Так и застыл, неверяще глядя на толстые ровные полосы просмоленной особой ткани. Ага, вот и зазубрины, куда нужно, наверное, вставлять маленькие едва заметные пазки. А что, может и отлично даже будет. Вот ведь, век живи — век учись! Если они все встанут в такие же дырочки, то какая сила будет! Ничто эту крышу не сломает. Главное — прикрепить.
Когда рядовой ушел, быстро попрощавшись, мои руки уже чесались сподобить ее на свое место. Надо сходить, посмотреть, как на других домах она сидит. Оставив Аштана караулить нашу новенькую крышу, я пошел в город, чтобы посмотреть, как ее положили на других домах, и заодно самому зайти к тому лекарю, что советовал нам Циате. Потому как видел, каким огнем зажглись желание учится и быть нужным, в глазах Аштана. Дом я и так, доделаю. Скорость у меня большая. А он пусть учится, чтобы я не волновался, чем он там занимается. И денег ему оставлю.
Крышу такую же я увидел у дома напротив лекаря. И рванул сразу, с интересом глядя на такую красоту, к нему так, что ноги свело от быстрого шага. Все так и оборачивались, глядя на мой пояс ротного. Ну, а что, пусть смотрят, что офицер еще какой-то появился! С гордостью выгнул грудь и, хвастаясь, так прошел уже вперевалку к дому и забыл обо всем на свете… красотища!!! Дом вблизи был краше, чем издалека. Резные барельефы шли под крышей, волной окрашенные в разные цвета. А вот гипсовые фигурки были исполнены самим мастером!!! Не иначе!!! Это кто ж такой мастер?! Никак, заморский гость?! Хотел бы я его поглядеть хоть издали. У меня не получается такие вот формы сделать, пробовал как-то, и не раз. Когда не на службе был, в отпуске. Да ломал все потом.
Сам не заметил, как прошел в ворота и ахнул от красоты неописуемой, вдоль дорожек стояли фигуры разные, обнаженные и в разных позах. Вон муж нашей Акуши тут тоже есть. Но народ не любит его, изменял он нашей богине, за что и был выгнан с небес. Изменял с братом своим не родным… мои мысли были прерваны знакомым голосом.
— Не ожидал я тебя здесь увидеть Путиш Путятович, никак в гости ко мне решил зайти? Так предупредил бы, я бы оделся, как подобает.
Как громом пораженный, я так и застыл, краснея до кончиков волос. Медленно оборачиваюсь и неверяще смотрю на подходящего ко мне замвова Циате Воскоцких. Так это что, его дом, выходит?! Кланяюсь ему как дурак, быстро-быстро, и пытаюсь обойти, чтобы скорее, значит, уйти. Слов нет никаких, но он расставляет руки и быстро командует кому-то за моей спиной:
— Стол накрывайте, гость ко мне пришел хороший!!! Куда же ты, Путиш? Нельзя так… не уходи!!!
Но я лишь мотаю головой, наконец глухо выговариваю, словно я во сне том:
— Нельзя мне… никак нельзя… прошу вас. Не гневитесь…
Но он уже тянет меня за руку. Силы у него, конечно, не те, что у меня. Наконец, я останавливаюсь и с горестным вздохом спрашиваю в сердцах:
— Та на что я тебе сдался?! Поиграться и выбросить вздумали? На потеху вашему офицерскому составу, да знати высшей? Вон, де, конь, можно его потом и на плаху за мужеложство?!
Он так и отпрянул от меня.
— За что ты так со мной? Почему такое надумал на меня?! Я ж разве повод какой давал? Я к тебе со всей душой. Открылся тебе, а ты…
Но я уже не слушаю его и бегу к выходу сломя голову, как маленький ребенок, боясь греха. От его рук кожу печет, словно от огня, запах его еще остался. Манящий и желанный. Так и хочется его обнять, прикоснуться к губам его полным и попробовать на вкус. Но зачем я ему старик такой? Побаловаться? Так я и сам бы, но теперь уже нельзя.
К лекарю забегаю, как от огня прячусь и слышу, как он шаркает тихими шагами из своей квартиры к лавке своей.
— Здравствуйте, богатырь. — говорит он мне весело, и я удивленно кланяюсь ему.
— Здравствуйте. Я вот к ране своей травки какой положить, или мази, может, притирка какая нужна, не знаю.
Тот, кивнув, командует, показывая на стул в углу:
— Вон туда садись, сейчас подойду.
Послушно сажусь на маленький стул, и он тотчас жалобно скрипит подо мной.
Лекарь тихо смеется дребезжащим голосом.
— Вот не знал, что такой знаменитый богатырь пожалует ко мне. Ты очень известный, Путиш Путятович. Очень известный, и слава о тебе в народе великая.
Смущено переспрашиваю:
— Какая такая слава?! Не знаю ничего о ней. Молча служу себе.
Он кивает.
— Ты не хвастун, это тоже говорят. Вот, отогни ворот-то, дай мне на рану твою посмотреть.
Приходится развязывать кушак и отгибать ворот так, чтобы он упал на локоть. Лекарь чуть не взбирается на меня и, наконец, цокает языком.
— М-да, рана у тебя глубокая и плохая. Надо хорошо ее обработать. Мне бы помощника. Один не справлюсь. Больно ты огромен. Да и работы много надо сделать.
Я лишь сейчас услышал новые шаги и чуть не уронил лекаря с себя, когда услышал голос Циате. Он преследует меня, видимо.
— Я помогу вам, Увани, не беспокойтесь. Это мой ротный. И нам с воеводой важно его здоровье.
Я чуть было не сплюнул на пол. На кой-ляд я со своего плеча начал. Хотел ведь просто Аштана к лекарю определить. А вон как вздумал, с этой стороны начать. Сроду всегда сам вылечивался. Лекарь уже отошел от меня, когда я нервно встал и смущенно попросил виновато:
— Да не надо мне ничего делать, я сюда по другому пришел поводу. Но зайду потом. Я сейчас тороплюсь очень. Спасибо вам. Извините, что отвлек.
Лекарь, удивленно посмотрев на меня, вдруг скомандовал громко очень:
— Стоять!!! Знаю я вас, вояк, о себе не заботитесь. И слушать даже не буду. Пройдите за мной… — он пошел, нисколько не заботясь о том, пойду я за ним, или нет, когда и Циате вдруг скомандовал быстро:
— Не ослушиваться приказов замвова! Идите за лекарем. Кому сказано?!
Огорченно вздыхаю и иду за лекарем. В небольшой комнатке тахта посередине. Лекарь уже моет руки и приказывает громко:
— Так, по пояс раздеться! И лечь на спину. Потом скажу боком на левую руку. У вас там свищ, богатырь! Запустили вы его, вытягивать надо долго. Руку можете потерять. Края почернели уже, и температура у вас есть. — и, повернувшись к Циате, начал быстро что-то показывать на полочках с лекарствами.
Тот, быстро кивая, принялся споро выдвигать полочки и доставать мази и порошочки в треугольных маленьких мешочках. Циате встал с одной стороны с готовой миской и, обмыв мою рану, посмотрел мне в глаза, низко наклонившись.
— Таким ты мне нравишься больше… — сказал он тихо, выгадав, когда лекарь отойдет нас за какой-то мазью.
— Не гневись, замвов. Но я уже все сказал. Нельзя нам быть вместе! Аштана и так за нелюдь держат, что ходит полуслепой. Из жалости лишь народ не убил в соседней деревне. А если еще вызнают, у кого он живет… так со свету сживут вмиг! Я не за себя, за него переживаю.
Лекарь вернулся и сказал весело:
— Вона, кого сегодня к нам привело!!! Богатыря известного!!!
Я лишь вздохнул. Видел бы он, что сегодня утром делал этот богатырь, да и всю ночь, как он вытрахивал то тело в маске… Силы не было даже встать с полу, когда я его…
Обожгло очень сильно плечо, и я сжал челюсти от боли. Лекарь тонким ножом вновь стал что-то там надрезать, и я охнул не от боли, а от легкости, что потом настала. Хороший лекарь. По плечу потекло, и он скомандовал:
— Боком теперь, боком. Пусть течет. А ты промокни и свежими… да, теми… еще, еще, не жалей!!! Видишь, какие они… вот так!!! Вот, молодец!!! — он командовал Циате, и тот послушно делал все по его указке, и наконец, сказал мне: — А теперь, богатырь, зашью тебе рану. И сверху смажу мазью. Вон тебе твой замвов и сменит ее завтра и послезавтра. Я-то отъехать должен. У короля племянник зовет роды принять его жены. Тут не отказать.
Киваю, стиснув зубы. И сам уже спрашиваю:
— А вам ученик не нужен?!
Тот замирает.
— А хорош ученик-то? Умен? Послушен? Исполнителен?
Киваю робко.
— Хочет людям добро делать. Чтобы с умом и пониманием.
Тот кивает задумчиво.
— Это хорошо, что понимает про учебу-то. Сколько ему лет?
Циате говорит первым:
— Так восемнадцать, я и говорил про него тебе.
Старик вновь кивает.
— Приводи сегодня его. На завтра и начну обучать. Пять золотых в месяц. Это если он понравится мне. Всё, можешь вставать. И теперь просто сядь. Мой племянник тебе сам зашьет рану.
Я вздрагиваю от такой новости. Вот это новость, так новость. Значит, у нас Циате-то княжей крови. Единственный наследник князя Ятона. А фамилию-то он взял материнскую, видимо. Нас учили знать все роды князей и короля. Увани-то будет Жардески, и его единственным братом будет тот самый князь. Только вот, насколько я знал, по слухам про этого лекаря, что бунтарь он. Сказал самому королю: «Кого хочу, того и лечу, никто не указ мне», за это его любили солдаты. А мне вот ни разу не пришлось к нему обратиться. Сам себя выхаживал и травки прикладывал. Просто некогда в последнее время. Как сейчас вот. Но я был доволен исходом и молча смотрел на лицо Циате, что аккуратно продевал в иглу нить шелковую.
Лекарь ушел, а я просто отдыхал душой в такой близости со своим любимым. Хоть полюбуюсь им. Он посмотрел на меня и улыбнулся простой и доверчивой улыбкой. Да так улыбнулся, что стало вмиг все хорошо, только я расстраивался и нервничал, а сейчас готов обнять весь мир. Спроси он меня хоть о чем, на все был бы согласен. Но он так и смотрел на меня восхищенно и… влюбленно?! Ох, не верю я в такую любовь. Зачем ему свою молодость на меня тратить? Пусть молодое тело найдет. Но как же хочется сжать его в своих объятиях.
— Твой отец прожил почти двести лет. Так ли это? — спросил он меня тихо, я, лишь усмехнувшись, кивнул.
— Двести двадцать три года. Правда.
Он мотнул головой в знак удивления и, встав на приступок, оперся о мою грудь и застыл, глядя на меня, затем спросил глухо:
— Подержишь меня, как тогда в речке?
Киваю молча и обхватываю его талию руками. Он вздыхает глубоко, и я чувствую, как его тело прошивает дрожь, и сам возбуждаюсь не на шутку. Эх, не хочется мне сегодня шлюху искать, ох, не хочется. Он ерзает на моих коленях и, наконец, приладившись, начинает зашивать мою рану и очень аккуратно промакивать выступившую кровь, чтобы видеть, где дальше шить. Наконец рана зашита, мои руки так и застыли. Он смотрит на меня с понимающей улыбкой, пока я, наконец, сам не решаюсь отпустить его. Он вдруг обхватывает руками мою шею и небрежно целует меня в губы. Не в силах сопротивляться отзываюсь на его поцелуй и уже сам жадно приникаю к его губам, властно захватывая его рот. Словно время остановилось для нас обоих. Словно и нет его в моих объятиях, мы растворяемся друг в друге, хотя и без близости той, которая есть грех. А словно мы единое целое сейчас. Сминаю его губы так, что он задыхается, слышу его тихий стон и слышу тут же, как за стенкой лекарь что-то оживленно кому-то говорит. Ох, еще бы несколько секунд он нам подарил, хоть несколько. Чтобы дал мне надышаться на любимого…
С силой отрываюсь от Циате, как в тумане сажаю его вместо себя и, пошатываясь, иду к выходу. Лишь у второй двери слышу крик Циате.
— Сегодня увидимся еще. Я карету пошлю к вам.
Так и иду как пьяный к своему дому и, наконец, свернув к речке, вижу, как Аштан обрубает последнее бревно. А он молодец!!! Много работы сделал. У нас есть еще часа четыре. Башня времени сейчас показывает, что можем еще и перекусить. Я расстилаю ему на земле тряпку и, открыв мешок, что только что купил с едой, расставляю все, чтобы он поел.
— На-ка вот, перекуси малясь. Я начну. Увидел, что надо, в городе. Пойдем скоро туда, дело одно есть.
Он кивает послушно с улыбкой накидываясь на еду. А я начинаю ставить столбы, трудно одному, но он мне не помощник тут. Зашибет его бревном, и не замечу. Бревна утонули в ямах, что я выкопал давно. Теперь только крюками их зацепить промеж себя. Не замечаю, как и вечер наступил, я уже полкрыши выложил. Неохота отрываться, но слышу как цокает вдали карета. Ага, вот и карета подана. Не успею сегодня крышу достелить, да и темно уж больно. Но дом огромен и просторен пока. Потом Аштан сам потихоньку обживет свой угол. Я после службы тоже начну обживаться потихоньку. Сам, до чего руки дотянутся, сделаю. Печь бы надо успеть справить правильно. Чтобы весь дом обогревала. Забот еще очень много. После службы буду приходить. А то ведь и жил в казармах, что жить негде было. Сейчас можно и после несения службы идти домой. А не в койку после общей столовой.
Нехотя влезаю едва-едва в карету, и лошадь с трудом трогается с места. Извозчик виновато смотрит на свою лошадку и поправляет фонарь на своем сидение. Наконец я не выдерживаю и командую Аштану.
— Пошли пехом, что мы, господа, что ль какие? Это пусть они ездют на каретах. Мы простые и пехом нам только проще.
Аштан довольно выскакивает следом и добавляет:
— И потолки у них низкие, дядь, да?! Ты вон так и не влез в карету-то. И лошадь одна ток. Жалко лошадку-то.
Извозчик лишь пожимает плечами.
— Других карет и не бывает. Извольте-с.
Они скрываются в темноте, и Аштан спрашивает меня неловко:
— Дядь, а ты почему такой молчаливый? С тобой и не поболтать.
Усмехаюсь про себя, вспоминая тот поцелуй с Циате. Ох, как же жарко вмиг стало. Я ведь тогда забыл обо всем, мне плевать было, что лекарь тот зайти мог. Стыд и жар бросились уже не в первый раз в лицо так, что отшатнулся даже. Сердце дико забилось.
— Да всегда я такой. С детства. Ты тоже болтать не любишь, а как болтаешь, все не попадя и без толку. Думать надо, прежде чем говорить или спрашивать. Проговаривать промеж себя. В голове, значит.
Он вновь кивнул и показал на темную деревню.
— А они так рано спать ложатся, почему?
Наставительно откликнулся:
— Они потому что и встают рано. Почитай, за хозяйством надо с самого ранья и Акуше помолится успеть. Ей дань-то каждый день надо отдавать. Свои помыслы говорить и от грехов чиститься в воде. Чистоту блюсти не только в голове, но и в доме. За всем надо уследить.
Аштан замолчал и больше слова не говорил, пока мы не подошли к лекарскому дому.
— Ой, а что это за дом? — спросил он меня, неловко заглядывая в глаза. Киваю ему с улыбкой.
— Войди и узнаешь.
И тут все во мне словно проснулось. Глаза Аштана загорелись каким-то особенным огнем. Он засиял весь так, словно сейчас загорится и неверяще спросил с придыханием:
— Так что, лекарь? — киваю ему и открываю перед ним дверь.
— Он самый. Входи, пока не передумал. — не стал я ему говорить, что надо понравиться лекарю, зачем парня пугать. Как станется меж них, так и должно будет.