Законы Бытия едины, но выпадают из памяти человеческой. Извечны Идеи (в платоновском смысле), они не могут исчезнуть, даже если исчезнет народ, их не постигший; извечно и великое Дао. Оттого время от времени обращаются люди к мудрости древних, которые, согласно Платону и Конфуцию, были умнее нас. Не случайно уже более двух веков проницательные умы тянутся к Востоку или соприкасаются с ним по наитию. В Германии – это братья Гумбольдты, Лейбниц, Шеллинг (правда, гений Гегеля, преданный абсолютному духу, не всегда доверял восточным идеям); в Старой Англии – Карлейль, Вордсворт, Кольридж; в Новой Англии – Эмерсон, Торо, Уитмен; во Франции – Ромен Роллан, Фламмарион. В России такие просветленные умы, как Лев Толстой, Вернадский, Циолковский и другие, искали ответ в восточных учениях, или в прапамяти человеческой. Их было немало, но их ясные голоса не доходили до «механического сердца». В результате человечество отброшено даже не в прошлое, а на обочину истории, хотя именно это пытались предотвратить начиная с XVIII века «новые пророки».
Эмерсон назвал человека «рухнувшим божеством», а Генри Торо признавался: «Я еще не встречал человека, который бы вполне проснулся». Люди превратили душу в сточную канаву, куда сливаются все новости – журнальные, газетные, городские сплетни. «Делать и думать, как все, – значит ничего не делать и не думать вовсе, ведя никчемную жизнь большинства, когда все мысли устремлены к наживе, – люди разучились слышать и видеть, одержимые одной страстью, одной идеей – подсчетом прибыли», – негодовал Г. Торо. Американские трансценденталисты искали спасения от пагубного влияния цивилизации, разрушающей личность, и поражались тому, к чему мы уже привыкли.
Ралф Уолдо Эмерсон обращался к внутреннему голосу, который исходит из чистого и вечного источника Божественной интуиции. Всякий общественный институт – лишь продолжение тени, которую отбрасывал какой-то человек: монашество – тень святого отшельника Антония, реформация – Мартина Лютера. Томас Карлейль называл «одеждой» общественные институты и нормы. Когда одежда изнашивается, от нее избавляются. «В конечном счете священно лишь одно – неповторимость твоего собственного духовного мира», – присоединяет свой голос Эмерсон.
Илл. 33. Замок Мацумото
Однако сколько люди ни пытаются избавиться от тирании псевдоцелого, а выхода не находят – не там ищут, не в себе. «Принцип исследования – искать целое через составные части – превратился в террористическую практику ликвидации особенного» (Жан-Поль Сартр). Мартин Хайдеггер в усредненности видит трагедию века: используя общественные средства сообщения, каждый уподобляется другому. «В этой неразличимости и неопределенности развертывает Man свою подлинную диктатуру», – писал он в работе «Бытие и время». И в 60-е годы ХХ века – все то же омрачение ума: уход богов, разрушение земли вследствие превращения человека в некую массу. «Ненависть и подозрение ко всему свободному и творческому достигли такого размаха по всему миру, что такие ребяческие категории, как пессимизм и оптимизм, давно уже стали абсурдными», – пишет Хайдеггер.
Сартр воспринимает современную жизнь как театр абсурда, сострадая «покоренной материи». Изгнав природу, изгнали человека: «дух становится материей», средство поглотило цель. Мир вывернулся наизнанку под действием эрзацкультуры. «Всюду беда: вещи страдают и стремятся к инертности, но не могут ее достичь; дух унижен, обращен в рабство и тщетно силится достигнуть сознания и свободы. В фантастике перевернут образ единства души и тела: в ней душа занимает место тела, а тело – место души. природа вне и внутри человека воспринимается как человек наизнанку».
Действительно, скажем, массовую страсть к фантастике можно объяснить страхом человека заглянуть в глаза реальности или в собственную душу, где не все в порядке. К тому же, взбунтовалась логика, помогавшая человеку на протяжении тысячелетий выходить из трудных положений. (Говорят: умный находит выход из сложной ситуации, мудрый в нее не попадает.) Ж.-П. Сартр рассказывает историю о том, как он заказывал себе кофе: гарсон записал заказ и передал другому гарсону, тот записал в блокнот и передал третьему, приходит четвертый и вежливо подает чернильницу. Количество уничтожило качество – но такова модель бюрократии вообще и особенно нашей, русской, она – за пределами логики. Однако Ж.-П. Сартр находит если не оправдание, то объяснение этому абсурду: «Если я сам вывернут наизнанку в мире наизнанку, то мне кажется, что в нем все налицо». Это – самое страшное, что может произойти и что заставляло Бердяева бить в набат, спасая человека.
Не могу удержаться от соблазна вспомнить, по контрасту с западными философами, Ивана Ильина, пытавшегося понять причины кризиса, случившегося в России. Слово «кризис» происходит от греч. крино – «сужу». В момент кризиса действуют скрытые силы, которые сами над собой произносят суд. От его решения зависит их жизненная судьба: преодоление кризиса или умирание. В России полуинтеллигенция своим нигилизмом спровоцировала этот кризис. Но его глубинная причина заключается в том, что за последние века человечество оскудело внутренним, духовным опытом и прилепилось к внешнему чувственному опыту, опираясь на формальную логику, механическую проверку измерением. «Полуинтеллигенция, поставляющая учеников безбожия, укрепилась в этом укладе с увлечением и даже ожесточением».
Желание понять причину разыгравшейся трагедии, снимая «субъективность» – национальный и социальный эгоизм, мешающий увидеть правду и собственную, метафизическую вину, – чувство вселенской ответственности роднит русских философов той эпохи. В частности, Николай Бердяев не был знаком ни с даосизмом, ни с буддизмом, но тем разительнее сходство. Истина – вне времени и пространства. «Явленное Дао не есть постоянное Дао. Названное имя не есть постоянное имя. Не имеющее имени – начало Неба и Земли. Имеющее имя – Праматерь всех вещей. Не подверженный страстям видит таинственно-прекрасное. Подверженный страстям – видит лишь поверхностное. Но оба Пути одного происхождения, называются по-разному. То и другое в глубине. От одной глубины к другой – врата в таинственнопрекрасное». С этого начинает Лао-цзы свой «Даодэцзин», и смысл его универсален. Феноменальный мир, опытное знание, на которое до недавнего времени уповала наука, не способно обнаружить Истину, но может к ней приближаться.
В этом заключено принципиальное отличие учений восточных мудрецов от мировосприятия греков («Путь вверх и вниз один и тот же» – по Гераклиту). Китайцы же верили в восхождение от Земли к Небу, к Духу. Дао само по себе ведет к совершенству того, кто следует ему. Потому и не было у них понятий судьбы или рока, от которого никуда не деться, – тому свидетельство и древний «Ицзин». В «Книге Перемен» движение идет по кругу (символ Неба), но не повторяясь, а восходя на следующую ступень мировой спирали. Всего в «Ицзине» 64 гексаграммы, 64 ситуации, характер которых обусловлен отношением Инь-Ян, двух модусов энергии – Ци. Здесь нет привычного для нас исходного начала, последовательного причинно-следственного ряда. Логика обусловлена взаимодействующими Инь-Ян. Гексаграммы как бы сдвоены, одно не понять без другого. Если предпоследняя, 63-я, гласит: «Уже конец», то следующая напутствует: «Еще не конец». Последняя гексаграмма отражает характер нашего времени.
Знаток и переводчик «Ицзина» Ю. К. Щуцкий определяет 64-ю гексаграмму как ситуацию хаоса. Но хаос понимается им не как распад созданного, а как возможность бесконечного творчества. Не как нечто отрицательное, а как среда, в которой может быть создано нечто новое (принцип синергетической модели). В то время когда человек проходит через хаос, единственное, на чем он может держаться, – это на самом себе, ибо в хаосе не на что положиться. Стойкость, о которой шла речь в предыдущей ситуации, становится центральной чертой человека, сообщая ему благородство. «И это благородство, как из некоего центра, может излучаться во все окружение, облагораживая его». Суть внутреннего благородства – внутренняя правдивость. (Слово «внутреннее» нужно понимать не как искусственное, принимаемое из каких-то побуждений, а как естественное, изначально присущее.) «Так, здесь, в пределах мрака и хаоса, внутренняя правда сияет, озаряя все вокруг, и в этом указывается возможность дальнейшего проявления света, то есть творчества».