— Так? — спросил д’Агоста. — Кто это был?
— Никто. В это время никто не регистрировался.
В этот момент к ним подошел Карри, совершивший целую серию телефонных звонков.
— Лейтенант?
— Что?
— Роланд МакМерфи целый день провел в больнице с установленным калоприемником.
***
Они покинули вестибюль и оказались на площади перед Финансовым центром «Сисайд», где собралась шумная толпа, выкрикивающая требования и размахивающая плакатами.
— Еще одна акция протеста, — сказал д’Агоста. — Какого хрена им здесь надо?
— Без понятия, — ответил Карри.
Пока д’Агоста осматривался, пытаясь найти путь сквозь кипящую толпу, он начал понимать, что происходит. Здесь, по сути, находились две прямо противоположные группы протестующих. Одни размахивали плакатами и выкрикивали лозунги, такие как «Долой богачей!» и «Обезглавить корпоративных толстосумов!». Их представители были из молодого, неряшливого спектра общества и немногим отличались от той самой оравы, которую д’Агоста помнил по акциям протестов «Захватите Уолл-стрит» несколько лет назад.
Вторая группа была совсем другой — многие из них выглядели молодыми, но были одеты в пальто и галстуки, и больше походили на миссионеров-мормонов, чем на радикальных левых. Они ничего не кричали, просто молча держали плакаты с различными лозунгами, такими как: «КТО ВАМИ ВЛАДЕЕТ?», «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА НОВЫЙ КОСТЕР ТЩЕСЛАВИЯ», «ЛУЧШЕЕ В ЖИЗНИ НЕЛЬЗЯ ПОТРОГАТЬ РУКАМИ», и «ПОТРЕБИТЕЛЬСТВО — СМЕРТЕЛЬНАЯ БОЛЕЗНЬ».
Несмотря на то, что обе группы, похоже, одинаково ненавидели богачей, в тех местах, где они соприкасались, раздавались оскорбления и вспыхивали драки, к тому же по прилегающим улицам на площадь стекалось все больше людей, желающих присоединиться к демонстрации. Пока д’Агоста осматривался, он приметил одного человека, видимо, являющегося лидером более спокойной группы. Это был худой седой мужчина, одетый в грязное пальто поверх того, что походило на сутану священника. Он держал плакат, который гласил: «ТЩЕСЛАВИЕ» с кое-как нарисованным костром под этим словом.
— Эй, только взгляните на этого парня! Что вы о нем думаете?
Пендергаст тоже обратил на него внимание.
— Бывший иезуит, судя по потрепанной рясе под курткой. И плакат, очевидно, является намеком на «костер тщеславия» Савонаролы. Это довольно интересный поворот в нынешней ситуации, вам так не кажется, Винсент? Жители Нью-Йорка все не перестают меня удивлять.
У д’Агосты возникло смутное воспоминание о том, что в итальянской истории был некий сумасшедший по имени Савонарола, но лейтенант так и не смог припомнить, что именно он о нем слышал.
— Эти тихие — они пугают меня больше, чем другой сброд. Похоже, что они настроены серьезно.
— Так и есть, — сказал Пендергаст. — Похоже, мы имеем дело не только с серийным убийцей, но и с движением общественного протеста — или даже с двумя.
— Да. И если мы не разберемся с этим в ближайшее время, в Нью-Йорке начнется гражданская холодная война.
35
Марсден Своуп вышел в декабрьскую стужу из своей квартиры, расположенной на 125-й Ист-Стрит и глубоко вздохнул, пытаясь избавить легкие от затхлого воздуха своей подвальной студии. После вчерашней акции протеста он чувствовал себя возбужденным. С тех самых пор — то есть в течение восемнадцати часов — Своуп неотрывно сидел за своим стареньким компьютером «Gateway»: в блогах, в Твиттере, в Фейсбуке, в Инстаграм и в электронной почте.
Удивительно, — размышлял он, — как одна небольшая идея за такой короткий промежуток времени смогла вырасти в нечто настолько значительное.
Как будто мир уже давно жаждал того, что он мог ему предложить. Как странно было чувствовать это — после стольких лет труда в безвестности и бедности.
Он сделал еще несколько глубоких вдохов и ощутил небывалую легкость — не только из-за того, что долго смотрел на экран компьютера, но и из-за того, что ничего не ел уже два дня. Он не чувствовал голода, но понимал: чтобы продолжить начатое, ему обязательно нужно что-нибудь съесть. Пусть дух был насыщен, тело уже находилось на грани истощения.
На тротуаре, в ярком холодном зимнем свете, рядом с ним по своим бессмысленным делам шли беззаботные люди, а мимо них проносились многочисленные автомобили. Он подошел к Бродвею и пересек его, прошел под путепроводом, в то время как над его головой проехал поезд, с шуршанием и грохотом направляясь на север, затем он свернул к Макдональдсу на углу 125-й и Бродвея.
Место было занято обычными изгоями, которые пытались спрятаться от холода, согреваясь чашкой кофе, и неизменной группой азиатских парней, играющих в карты. Своуп остановился: здесь находились самые неприметные и бедные люди, которых попирали, которых давили и втаптывали в грязь богатые и могущественные хозяева этого падшего города. Скоро, очень скоро, их жизнь изменится... благодаря ему.
Но не сегодня. Он подошел к стойке и заказал две дюжины Чикен МакНаггетс и шоколадный молочный коктейль, забрал свой заказ и отнес его на столик. С таким же успехом он мог быть невидимкой: никто не узнал его, и никто на него даже не посмотрел. Да и, кроме того, смотреть было особо не на что — невысокий мужчина пятидесяти лет с редеющими седыми волосами, с короткой стриженой бородой, худой и истощенный, одетый в коричневый пуховик Армии Спасения, брюки и подержанные ботинки.
Будучи бывшим священником-иезуитом, Своуп покинул Иезуитский орден десять лет назад. Это было сделано, чтобы избежать изгнания — в основном из-за того, что он не мог молчать и весьма громко выражал свое отвращение к лицемерию Католической Церкви и всему тому богатству и имуществу, которые она накопила за века, и которые напрямую противоречили учению Иисуса о бедности. Как иезуит, он дал обет бедности, но это составляло слишком яркий контраст с непристойным богатством церкви. «Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богачу войти в Царствие Небесное» — по его мнению, это высказывание было самым ясным указанием, которое Иисус когда-либо давал в то время, когда жил на земле. И все же — и он неоднократно высказывал это своим начальникам, к их большому неудовольствию — это было именно тем, что повсеместно игнорировалось многими так называемыми христианами.
Но не теперь. Больше не будет угнетенных, которым придется поступать так же. Решение заключалось не во внешней революции, которую бы поддерживали многие люди, внезапно бросившиеся протестовать. Нет, ничто подобное ни в коей мере не изменило бы жадность человечества. То, к чему призывал Своуп, являлось внутренней революцией. Невозможно в одиночку излечить жадность всего мира, но можно в одиночку изменить себя: проявить приверженность к нищете, простоте и отвергнуть тщеславие.
После этого, упав духом и отчаявшись, он скрылся среди облаков и продолжил свой одинокий крестовый поход онлайн, протестуя против денег, богатств и привилегий. Он был всего лишь одиноким гласом в пустыне — пока по необъяснимой прихоти не присоединился к этой акции протеста. И как только он поговорил с людьми и прошел с ними маршем, он понял, что, наконец, нашел своих единомышленников и свое призвание.
Всего два дня назад, когда Своуп читал об убийствах Палача в «Нью-Йорк Пост», у него появилась идея. Он устроит костер. Символический костер, как тот, который был собран монахом Савонаролой на центральной площади Флоренции 7 февраля 1497 года. В этот день тысячи жителей Флоренции услышали призыв Савонаролы принести на большую площадь предметы жадности и тщеславия, собрать их в кучу и сжечь в символической попытке очистить свои души. И с огромным энтузиазмом горожане откликнулись, выбрасывая косметику, зеркала, непристойные книги, игральные карты, шикарную одежду, легкомысленные картины и другие проявления мирской жадности, а затем подожгли это все, создав гигантский «костер тщеславия».
Ну а потом — как будто по знаку свыше — он услышал в социальных сетях о демонстрации, присоединился к ней, и она объединила все его предыдущие мысли и идеи вокруг одной единственной цели: устроить костер тщеславия двадцать первого века. И разве для этого можно найти более подходящее место, чем Нью-Йорк? Он был Флоренцией современного мира — город миллиардеров и маргиналов, самых богатых и самых бедных, полночная игровая площадка для богачей и полуночная пропасть отчаяния бедняков.
И поэтому бывший иезуит Марсден Своуп оставил в социальных сетях скромный призыв всем тем, кто уже был сыт по горло материализмом, нарциссизмом, жадностью, эгоизмом, неравенством и духовной пустотой современного общества. Он пригласил их посетить этот новый костер тщеславия, который вскоре состоится где-то в Нью-Йорке. Чтобы запутать и дезориентировать власти, фактическое место и дата костра, писал он, будут храниться в секрете до самой последней минуты. Но он точно соберется где-то на открытой площадке, в самом публичном месте и произойдет так быстро, что власти не успеют его остановить. Его подписчики — последователи — должны быть готовы и ждать его дальнейших указаний.
Эта идея, как писал Своуп, возникла благодаря жестоким убийствам Палача, того самого человека, который «обманывался тем, что, якобы, распознал воплощение зла нашего современного мира». Своуп возвещал: «Если вы верите в сатану (а было много доказательств, подтверждающих эту веру), вы поймете, что фактически Палач сам являлся слугой князя тьмы. Он использовал грабительское зло богачей и их корпоративных приспешников, чтобы распространять его и дальше. Палач взял на себя роль вершителя судеб, как будто он — Господь Бог, а сие есть невообразимое богохульство. Он был фактором, отвлекающим верных от их истинного долга, который заключался в поиске прощения, стремлении очиститься, вытащить бревно из своего собственного глаза, прежде чем пытаться вынуть соринку у своего собрата. Те другие протестующие, которые призывали к уничтожению богатых — такие же слуги сатаны, как и сами богатые. Нет, вам не надо уничтожать богатых — поступайте так же, как поступал Иисус, и возвращайте их на путь истинный!»
С этой целью Своуп и задумал костер тщеславия. Он просил всех, кто захочет присутствовать на нем, принести что-то символическое, чтобы сжечь — что-то, что символизировало для его последователей воплощение зла, которое они бы хотели в себе уничтожить. Это должно было стать символом очищения, через которое каждый желал бы пройти. Искупления, которого каждый надеялся достичь. Покаяния, которое каждый хотел бы заработать.
Его сдержанные публикации задевали за живое. Поначалу откликов почти не было, но потом появилось несколько ретвитов, и кто-то поделился записью на Фейсбук. Внезапно идея выстрелила, как ракета. Боже, о Боже, его сообщение распространилось по сети с невероятной скоростью, словно вирус! Восемнадцать часов подряд на его аккаунты в ответ на его призыв непрерывно сыпались сотни тысяч сообщений, лайков и отзывов. Люди откликнулись. Они стремились очиститься, избавиться от разрушающего материализма и жадности. Тысячи и тысячи опубликовали фотографии того, что они выбрали для его костра тщеславия. Поистине удивительно, насколько население трех штатов оказалось отзывчивым. Они все ждали его объявления о том, где и когда состоится событие.
Последний Чикен МакНаггет исчез во рту, и Своуп, едва ощущая вкус, принялся медленно и задумчиво его жевать. В конце он выпил шоколадный молочный коктейль. Теперь его телесные потребности были удовлетворены. Он очистил свой стол, выбросил мусор, вышел через двери на жестокий декабрьский холод и двинулся по 125-ой улице к своей подвальной студии и своему древнему компьютеру.
Там он продолжит объединять город вокруг своей благой цели.
36
Чарльз Аттия уже давно думал, что доктор Уэнси Адейеми — весьма роскошная женщина. Он увидел ее впервые, когда она приехала в штаб-квартиру Организации Объединенных Наций, чтобы выступить с речью в десять часов утра на Генеральной Ассамблее. Аттию вызвали на дополнительную смену в Департамент по вопросам охраны и безопасности ООН, после чего он был направлен в шикарный вестибюль здания Генеральной Ассамблеи. Он присоединился к восьмидесяти другим охранникам Службы безопасности, чья работа заключалась в регулировании потока высокопоставленных лиц и делегаций, прибывающих на выступление. Вместе с взволнованными толпами простых людей, они собрались здесь, чтобы увидеть доктора Адейеми, которая в этом году получила Нобелевскую премию мира. Аттия особенно сильно хотел ее увидеть и фактически вызвался на эту сверхурочную рабочую из-за того, что по происхождению был нигерийцем и гордился Адейеми, которая теперь была послом Нигерии и самым известным ее гражданином. Он очень хотел услышать ее речь в ООН.
Адейеми прибыла примерно за час до выступления, сопровождаемая большой свитой и своей собственной командой безопасности, одетая в потрясающее нигерийское платье китенге с нанесенным на него изумительным черно-белым геометрическим узором с яркой каймой, и в мерцающий оранжевый шелковый шарф, уложенный вокруг ее головы. Она была высокой, статной, величавой и удивительно молодой, учитывая все ее достижения. Аттия был покорен ее харизмой.
Тысячи людей пришли, чтобы поприветствовать ее, когда она проходила по вестибюлю, аплодируя и бросая лепестки желтых роз — то был ее фирменный цветок. Это возмутительно, думал Аттия, что доктор Адейеми, известная христианка, была вынуждена путешествовать с такой большой группой вооруженных охранников из-за фетвы, угроз смерти и даже покушения.
Аттия помогал удерживать толпу почитателей за бархатными канатами, в то время как доктор Адейеми проходила мимо. К этому моменту она уже час пробыла в зале и выступила с докладом о ВИЧ и СПИДе и попросила больше средств у правительств стран мира для ряда основанных ею в Западной Африке клиник по изучению и лечению ВИЧ. Аттия не смог увидеть само выступление, но слышал речь, которую транслировали в вестибюле, чтобы широкая публика могла ее послушать. Адейеми говорила по-английски и красноречиво рассказывала о работе своих клиник и замечательном снижении числа новых случаев заболевания ВИЧ благодаря усилиям ее организации. Тысячи жизней были сохранены благодаря ее клиникам, которые предоставляли не только спасительные лекарства, но и внедряли образовательные программы. Все это, однако, сделало ее мишенью «Боко Харам», утверждавшей, что ее клиники являлись частью заговора западных стран и были созданы для стерилизации мусульманских женщин, поэтому несколько из них они взорвали.
Генеральной Ассамблее понравилась речь, и ее много раз прерывали аплодисментами. Она делает поистине великое дело, — подумал Аттия — то, с чем может согласиться каждая нация.
Аттия слышал, что выступление шло к завершению. Теперь полный энергии звонкий голос доктора Адейеми достиг крещендо, выражая ее волю, призывая мир дать обещание искоренить ВИЧ и СПИД, как это было сделано с оспой. Это была достижимая цель. Конечно, это потребует денег, самоотверженности и создания программ просвещения со стороны правительств всего мира, но это все лежало в пределах достижимого.
Последовали очередные аплодисменты, и, наконец, она закончила, вызвав бурные овации. Аттия приготовился к возрастанию активности у входа в вестибюль. Вскоре двери открылись и вышли иностранные делегации, сановники, пресса и гости, а затем и Адейеми в окружении нигерийских политиков, врачей и социальных работников. Вся эта группа была окружена кольцом ее команды безопасности. Что это за мир, — подумал Аттия, — если даже у такой святой, как она, были враги. Но, к сожалению, так сложились обстоятельства. Оцепление телохранителей вокруг Адейеми было плотным, как барабан — даже посреди высокопрофессиональной Службы безопасности Организации Объединенных Наций.