— А что со мной не так? — с горечью улыбнулся Чонин.
— Всё не так. Ты… слишком необузданный, дикий. На тебе лишь налёт цивилизованности, и это очень хорошо заметно, что именно «налёт». В древности таких, как ты, называли демонами. Из-за высокого заряда сексуальности и… непостижимого таланта.
— Как мило. И поэтому…
— …им хочется тебя сломать. Не то слово. Хотя бы из банальной зависти и непонимания. А что было потом? На Кубе?
— Учитель танцев был на Кубе. Так, короткая интрижка. Ничего особенного. Просто об этом много болтали.
— О да, наверняка о тебе везде много болтают.
— Не то слово, — ядовито передразнил его Чонин. Лицо с резкими чертами по-прежнему было так близко, что Хань щекой ощущал размеренное дыхание: тёплые выдохи и тягучие неторопливые вдохи. — Ну так вот, теперь ты знаешь. Счастлив?
— Не знаю. Не уверен. А как… как это было в… первый раз?
Хань продолжал теряться под пристальным взглядом Чонина. Тот всегда смотрел на него. В свете всплывшей истории повышенное внимание Чонина к Ханю обретало новые оттенки и подтверждало догадки и домыслы, но Хань не представлял, что он должен чувствовать.
Отвращение? Неприятие? Пренебрежение? Потому что так надо и так принято?
Не получалось.
Хуже того, Ханя так и подмывало делать и говорить именно те вещи, что могли бы спровоцировать Чонина. На что-нибудь. Он редко испытывал настолько сильное желание вывести человека из равновесия, заставить сбросить маску, лишиться невозмутимости и показать себя истинного во всей красе — без налёта цивилизованности.
— Ты, правда, любишь навязывать своё общество? Или они сами падали тебе в руки?
— Чаще второе, чем первое, — внезапно ответил тут же и практически без раздумий Чонин. — Собираешься упасть мне в руки?
— Ещё чего! — Хань попытался оттолкнуть Чонина, но не преуспел. Чонин ещё и вцепился в его подбородок пальцами, уверенно придержал, не позволив ни отпрянуть, ни повернуть голову.
— Давай ты не станешь меня разочаровывать? — едва слышно пробормотал Чонин, почти коснувшись сухими губами щеки и уха Ханя. — Ты похож на невинного ангела, но я надеюсь, что целоваться ты умеешь.
— Представь себе! — огрызнулся Хань, предприняв ещё одну попытку вывернуться. Получилось намного лучше, чем раньше. Наверное, близость Чонина всё-таки пугала его, и он вырывался из крепких рук с остервенением и сильнейшим желанием сбежать куда подальше.
Недолго музыка играла: Чонин легко перехватил его руки и вновь прижал спиной к стене, после чего наклонил голову и позволил их губам встретиться. Всё началось с тепла, порождённого, наверное, их дыханием, и это тепло постепенно росло, превращалось в жар, охватывающий голову, подчиняло разум, медленно, но неумолимо заполняло тело — от кончиков волос на голове до кончиков ногтей на пальцах ног. Жар кипел под кожей, пробирал до самых костей и неожиданно заставлял дрожать, как от волны стылого холода.
Хань ухватился за плечи Чонина только потому, что колени подгибались из-за дрожи. Когда стоишь на ногах так неуверенно, трудно отталкивать единственную опору. О стене за спиной Хань совершенно позабыл, потому что Чонин умудрился сконцентрировать его внимание на одном себе. И если под кожей Ханя пульсировал жар, то Чонин казался уже пламенем, раскалённым металлом. Он обжигал пальцы и ладони Ханя даже через ткань футболки, обтягивавшей широкие и твёрдые плечи. И Хань сам ловил горячие выразительные губы, чуть прикусывал и пробовал на вкус кончиком языка.
Весь мир мог подождать, потому что прямо сейчас Хань не хотел думать вообще.
А причин для размышлений хватало. Например, была веская причина прекратить всё это, потому что Хань — преподаватель, а Чонин — его студент. И Хань мог пулей вылететь из колледжа, несмотря на снисходительность французов к отношениям подобного рода. А ещё Хань знал, как часто люди становятся пленниками его внешности и не видят ничего, кроме «красивой игрушки». И Хань до последнего не хотел верить, что Чонину мог бы понравиться парень, потому что это всё осложняло. Потому что Ханю невыносимо хотелось провоцировать Чонина и выводить его из себя, наблюдать за ним, за его огнём, за страстью, видеть в нём то же пламя, что горело внутри танцующего Чонина, выволочь на свет эту красивую одержимость и превратить…
…превратить…
Чонин упёрся ладонью в его грудь и припечатал спиной к стене. Смотрел в упор и с трудом делал вдохи и выдохи.
— Вот так это было. Почти. В первый раз, — едва слышно пробормотал он, продолжая прижимать Ханя к стене.
— Почти?
— Да. В первый раз это стоило мне разбитой губы, прокушенного языка и почти целого месяца терпеливых ухаживаний. Твоя реакция намного более обнадёживающая, чем тогда — реакция Кёнсу.
Хань не собирался смущаться по этому поводу или испытывать стыд. Он не считал, что сделал что-то недостойное. Его поцеловали — и он просто это оценил.
— Наверное, в те дни ты был намного хуже, чем сейчас. И, быть может, совершенно не умел целоваться.
Провоцировать, да. В глазах Чонина Хань с непередаваемым удовольствием различил закипающую ярость.
— О, прости, кажется, я ранил твою гордость?
— О да, мой кумир низвергся с пьедестала. Кто бы мог подумать, что ты такой опытный, — ядовито отозвался Чонин — с неизменной ироничной полуулыбкой на влажно блестевших после поцелуя губах. У Ханя кулак зачесался. Приложить кулаком об эту проклятую полуулыбочку было бы райским наслаждением, но увы, насильственные методы воспитания студентов нынче не встречали понимания в обществе. А этот вот конкретный студент был особенным — пикировки с ним доставляли Ханю удовольствие. Чонин не походил на других, и при всех своих прогулах он оставался самым умным и сообразительным в группе. Настолько умным, что Хань забывал о разнице в возрасте, когда беседовал с ним как в колледже, так и у себя дома. А ещё этот преследующий Ханя пристальный взгляд… Хань привык к нему. Привык, что Чонин смотрит только на него. Так — только на него, на других Чонин так вот никогда не смотрел.
А на пресловутого Кёнсу? На учителя танцев из Флориды? Как он смотрел на них? Точно так же?
При мысли об этом стало зябко и неуютно, и Хань машинально оттолкнул Чонина. Попытался. Чонин сильнее прижал его к стене собственным телом и уткнулся носом в шею под ухом.
— Глупо всё это как-то, не находишь? — Чонин тихо вздохнул, пощекотав неровным дыханием кожу под ухом. — Я представлял всё совсем иначе, только почему-то никогда не получается так, как хочется. Me odio por tanto quererte…
— Что? Что ты сказал? Я не понимаю по-испански.
— Неважно. — Вот теперь отстраниться попытался Чонин, но Хань не позволил.
— Скажи.
— Незачем. Не хочу всё усложнять.
— Поздно. Всё уже настолько сложно, что вряд ли станет проще хоть когда-нибудь.
— Перестань, а? Не строй из себя умника. Ты недавно получил неопровержимые доказательства, что я тебя хочу. Вряд ли мне что-то светит — мы оба это знаем. Так какого чёрта ты сам усложняешь и лезешь в это с головой? Боишься, что история с изнасилованием повторится? Ну тогда можешь выдыхать. Я не верю, что хоть кому-то из нас станет лучше, если я это сделаю. Шансов, что ты меня возненавидишь, девяносто девять из ста. Я сам себя ненавижу, не хватало ещё, чтобы ты тоже этим же занимался.
— Почему? — Хань не стал конкретизировать, Чонин понял его и так.
— Потому что слишком сильно… — Чонин умолк и отступил на шаг. Всё тот же пристальный взгляд. Непроницаемый. — Мне не нужно делать тебя своим, чтобы подарить сердце. Вот и всё.
Он немного неловко взъерошил длинную чёлку, сделал ещё шаг назад, круто развернулся и стал спускаться по лестнице.
Хань пришёл в себя через минуту и кинулся следом, догнал Чонина у самого выхода и врезался в его спину.
— Какого чёрта…
— Я с тобой иду. Купим по пути что-нибудь на ужин.
— Что?
— Хочу посмотреть, где ты живёшь.
— Ты спятил? Вроде бы по голове я тебя не бил.
— Заткнись и топай, — отрезал Хань. — Пока я не передумал.
— Передумал что? — Чонин удивлённо уставился на него.
— Ничего. Показывай дорогу.
— Нет уж, погоди. — Чонин принялся разглядывать его так, словно впервые увидел. — Что-то я торможу…
— В самом деле. Тормозишь.
— Да? Ты только что узнал массу любопытных и довольно пугающих вещей. Тебе полагается удирать от меня впереди собственного визга. Я бы даже не удивился, если бы ты обсудил эту проблему с директором, например.
— Ты плохо меня знаешь тогда. Мне доверили твою группу. И мне решать все возникающие проблемы. Если тебе нравятся мальчики, это не повод отказывать тебе в обучении, знаешь ли.
— Мне не нравятся мальчики, — немедленно обрычал его Чонин.
— Неужели?
— Представь себе. Мне нравится кое-кто конкретный. Кое-кто, кто об этом знает.
— Правда?
— Помнится, я как-то прямо тебе сказал, что ты мне нравишься. И минуту назад я прямо сказал, что…
— Помолчи, — быстро выпалил Хань, чтобы не дать Чонину возможность вновь сказать то, что он недавно сказал. — Я знаю. Мне просто надо подумать.
— О чём? Или ты считаешь, что в силах это изменить? Будь это так легко, я бы и сам справился. Но это… — Чонин отвернулся, чуть ссутулился и сунул руки в карманы. — Это невозможно. Забудь.
Чонин выпрямился, расправил плечи и зашагал по тротуару вперёд. Хань шёл за ним и не собирался ничего забывать. Наверное, это была ирония судьбы. И в том, что они встретились, и в том, что встретились именно так — тоже. Только вот вряд ли Чонин подозревал, какова истина на самом деле. Хань предпочёл бы, чтобы истина так никогда и не всплыла. Наверное, каждый человек мечтает переписать свою жизнь «набело», исключив из неё всё, что вызывает неприятные или болезненные воспоминания, всё, что считает неправильным и ошибочным. Хань не являл собой исключение — он тоже хотел переписать свою жизнь «набело», но жизнь каждый человек может прожить лишь раз, без всяких черновиков и чистовиков. И если хоть раз человек оступился, изменить это он уже не сможет.
◄●►
Чонин жил на улице Гогена в старом гараже. И Хань вообще не представлял, как можно жить в таком месте. На первом этаже ярко горели лампы, заливая светом чистый пол и голые обшарпанные стены. Справа убегала вверх узкая лесенка. Второго этажа, собственно, не существовало, и жилая часть располагалась на чердаке, под крышей. Если внизу было просторно и пусто, то вверху — тесно и захламлено вещами. Уют создавали толстый ковёр на полу и широкая массивная кровать на толстых резных столбиках. Кровать выглядела так, словно ей лет двести, не меньше. Как будто Чонин стащил её из какого-нибудь замка или из аббатства Сен-Виктор. Болтали, что в тамошнем монастыре вся мебель вот такая — массивная и старая.
В углу в каморке под крышей стояла деревянная стойка с перекладинами, и на этих перекладинах висела одежда. На тумбочке у изголовья кровати сиротливо притулились будильник и плеер. Где Чонин держал посуду, Хань не представлял.
— На первом этаже ты танцуешь?
— Иногда. Там паршивая акустика, особо не позанимаешься — соседи возникают из-за музыки. Ну и пол не слишком приспособлен. Трудно выполнять быстрые вращения.
— Угу… А ванная тут вообще есть?
— Колонка на улице. Можно набрать воду в бочку, оставить на полдня, чтобы немного нагрелась, ну и потом просто повернуть вентиль.
— Жуть, — подытожил Хань. — Как ты тут вообще живёшь?
— Нормально, — буркнул Чонин, открыл тумбочку и продемонстрировал Ханю пару чашек, миску, упаковку одноразовых ложек и вилок и пачку салфеток.
Хань поджал губы и порадовался, что купил готовую еду в пластиковых контейнерах, а то хороши бы они были, если б пришлось есть из одной миски.
— Ты поэтому иногда занимаешься по ночам в колледже? — Хань ловко избегал взгляда Чонина, пока разбирал контейнеры. Он тихо добавил: — Я видел как-то.
— Знаю.
Хань повернул голову и удивлённо посмотрел на Чонина, тот пожал плечами.
— Ты оговорился накануне. Когда рассуждал о кубинских танцах и сравнивал с классическими. Значит, классические в моём исполнении ты видел. Скорее всего, в колледже. Стало быть, видел в позднее время на крыше или в спортзале.
— На крыше?
— Ясно, значит, ты видел меня в баскетбольном зале, — тут же сложил два и два Чонин. — Да, иногда я танцую на крыше. Когда идёт дождь.
— Почему дождь?
Чонин опять пожал плечами и слабо улыбнулся.
— Не знаю. Мне просто нравится танцевать под дождём.
Хань попытался себе это представить и понял, что хочет это увидеть. Прямо умирает от желания увидеть это собственными глазами. Потому что смотреться это будет потрясающе. Наверняка.
Перекусывали они на полу, расставив контейнеры на развёрнутых журналах. В молчании. Хань лениво ковырял вилкой еду и наблюдал за Чонином. Наверное, Чонину казалось, что с ним всё просто и ясно, а вот с Ханем — всё сложно, но он ошибался. С ними обоими всё было слишком сложно.
Хань отставил контейнер в сторону, отложил вилку, подтянул ноги и обхватил колени руками. Смотрел на длинную чёлку, завесившую глаза Чонина, и колебался. Но всё же спросил:
— Как это получилось?
— Что именно? — Чонин тоже отставил контейнер, чуть нахмурился и провёл по губам тыльной стороной ладони. Смотрелось это красиво, поэтому Хань не стал озвучивать замечание, что салфетки лучше подходят для таких целей.
— Всё это. То, что с тобой творится сейчас.
— Со мной ничего не творится.
— Я… Я про… нас. — Последнее слово Хань выдохнул едва слышно.
— Хм… — Чонин лукаво прищурился и вдруг сверкнул улыбкой. — Ты не знаешь, как обычно влюбляются люди?
— Меня интересует конкретный человек. И нет, не знаю.
— То есть, ты никогда никого не любил? — Чонин повертелся по-кошачьи, вытянулся на ковре на животе, оперевшись на локти и уронив подбородок на сцепленные пальцы. И он внимательно смотрел на Ханя, которого в данный миг сильно беспокоили собственные горящие уши. И он упрямо молчал.
— Ладно. Мне нравится вот это. — Чонин улыбнулся с лёгкой иронией.
— Это?
— То, что мы делаем сейчас.
— Разговор?
— Угу. Чувствуешь настроение? Мы просто разговариваем. Тебе хорошо или плохо?
— Прямо сейчас?
— Прямо сейчас тебе, кажется, неловко, но я про «вообще». Лично мне — хорошо. И интересно.
— И ты будешь сыт одними разговорами со мной? — уточнил Хань, недоверчиво изогнув брови.
— Нет, но это тоже много и весомо. Достаточно потерять это, чтобы убедиться, как этого много. И как это ценно. С другой стороны, если бы ты боялся, что я потащу тебя в постель, ты удрал бы тогда, когда у тебя была такая возможность. Значит, ты этого не боишься. Почему? Если по логике, то ты либо считаешь, что я ничего не сделаю без твоего согласия, либо… — Чонин замолчал. И Хань был ему за это благодарен. Меньше всего ему сейчас хотелось услышать второй вариант ответа, хотя сам Чонин наверняка предпочёл бы именно его, потому что первый вариант не оставлял никакой надежды. Ни на что. Потому что Чонин не потащил бы Ханя в постель против его воли. Хань знал это точно, несмотря на мутную историю с изнасилованием, которой, скорее всего, и не случалось никогда.
— Но если ты возишься со мной до сих пор…
Хань не позволил Чонину развить эту мысль, просто наклонился вперёд, неловко бросив ладонь на раскрытый журнал с красочной фотографией какой-то звезды, и прикоснулся к полным губам собственными. На пару секунд. С решительностью и смущением.
— Мне стоило бы рассказать тебе кое-что, но я не хочу это делать. Не сейчас.
В глазах Чонина он читал лёгкую растерянность, и ему это нравилось. И нравилось, что Чонин его не услышал, кажется. Намёк на поцелуй произвёл куда более сильное впечатление на Чонина, чем тихие слова, прозвучавшие чуть позже.
— Что означает «me odio por tanto quererte»?
— У тебя хорошая память, хотя произношение ни к чёрту, — глухо отозвался спустя целую вечность Чонин и прикрыл глаза. — «Ненавижу себя, потому что так сильно люблю».