Он вдруг оттолкнулся ладонями от пола, сел и притянул к себе Ханя, небрежно отодвинув контейнеры и картонные стаканы в сторону. Хань почти упал ему на колени и забарахтался, но замер, когда пальцы Чонина тронули его грудь и заставили чуть отклониться назад. Чонин смотрел на него сверху, закусив губу в сомнении, потом осторожно снял очки, отложил в сторону и тихо пробормотал:
— Скажи мне, когда захочешь меня…
После случился тот самый, уже знакомый Ханю, поцелуй, что начинался с тепла на губах, постепенно заполнял этим теплом всё тело и превращался в жар. Только теперь к теплу присоединились прикосновения. Через ткань рубашки, под ней, то лёгкие и быстрые, то томные — с мучительной неторопливостью и твёрдой уверенностью. Чонин без спешки расстёгивал его рубашку, медленно тянул её с плеч, вновь и вновь возвращаясь к поцелуям. Хань просто согревался этими поцелуями и прикосновениями, позволял Чонину держать себя в объятиях и ждал. Что бы ни задумал Чонин, он не собирался заходить слишком далеко, иначе не сказал бы то, что сказал. И Хань пока не знал, насколько далеко готов зайти сам.
Пожалуй, недавнее удивление Чонина его немного позабавило. Чонин явно ни на что особо не надеялся и считал Ханя «правильным». Хань сам себя тоже считал правильным, но не потому, что был правильным, а потому что играл по правилам. Лучше бы он и дальше играл по правилам, потому что на этот раз Хань мог обжечься так же больно, как и…
Хань затаил дыхание, когда Чонин добрался до пуговицы на брюках. Почти невесомые касания — и ткань поползла вниз. Хань закрыл глаза не потому, что стеснялся собственной наготы, а потому, что с закрытыми глазами прикосновения пальцев Чонина ощущались острее и ярче. Пушистый ворс защекотал спину и бёдра — Чонин осторожно уложил Ханя на ковре и отбросил снятую одежду подальше, затем склонился над ним — Хань чувствовал горячее дыхание губами.
— Страшно? — Хриплый шёпот тоже остался на его губах призрачным ощущением тепла. — Хочешь меня остановить?
Хань не удержался от улыбки и едва заметно покачал головой. Он тонул в мягком ворсе ковра и ощущал жар, исходивший от нависшего над ним Чонина. Ему было хорошо и лениво, и он предпочёл бы, чтобы так и оставалось.
Прикосновение к губам — осторожное и ласковое. Хань невольно потянулся за добавкой. Эти поцелуи казались лёгкими и совсем не преступными. Много и часто, с кристальной нежностью — до музыки, зазвучавшей вдруг в воображении Ханя. Эту музыку он прежде не слышал, её не существовало, просто он вдруг отчётливо представил себе все ноты, аккорды, переходы, размер в три четверти, тональность соль минор… Музыка звучала у него в голове, а он кончиком пальца рисовал ноты на щеке Чонина, чтобы не забыть, чтобы потом сыграть эту мелодию. Потом. Пока что на щеке Чонина всё не помещалось, и Хань потянул вверх тонкую ткань, чтобы рисовать ноты уже на груди, обвёл тёмный сосок — тут соль, ми — под грудной мышцей, вверху — си, на солнечном сплетении — до.
Чонин отпрянул, стянул футболку через голову и отбросил в сторону, начал расстёгивать брюки, но снять их не успел, потому что Хань продолжил рисовать ноты на его груди, и он не выдержал — вновь склонился к Ханю. Тепло сменилось огнём. Хань не видел, что именно он рисует на груди Чонина, но остановиться не мог. Музыка по-прежнему звучала у него в голове, звучала по второму кругу, но уже чуть быстрее, громче.
Тихий смешок растворился в новом поцелуе, а Хань лениво подумал, что он очень странный человек, который способен написать хорошую музыку только во время секса. Или это вина только Чонина? Соль минор восхитительно ложился поверх смуглой кожи, звучал в унисон с их дыханием.
Горячие губы скользнули по шее Ханя, пометили быстрыми касаниями грудь и сомкнулись на соске. Тёмные волосы защекотали кожу Ханя, и он с удовольствием запустил в них пальцы, перебирая пряди, поглаживая, словно хотел на миг успокоить и сдержать Чонина. Бесполезно, конечно. Чонин водил руками по его телу, пробовал на вкус губами и всё сильнее прижимался к нему. И Ханю было уже почти всё равно, чем закончится эта их близость. Он сам тронул ладонями спину Чонина, провёл по твёрдым бокам, добрался до брюк и стянул их ровно настолько, чтобы высвободить напряжённую плоть с капелькой проступившей смазки. Чонин жадно припал губами к его шее, когда он обхватил пальцами твёрдый ствол. Глухой тихий стон добавил новизны мелодии, звучавшей в голове Ханя по-прежнему громко и отчётливо. Что ж, пускай будут вариации — Хань не возражал. Он сам застонал от уверенного прикосновения горячей ладони Чонина. И потерялся в ощущениях, когда Чонин всем телом прижался к нему и потёрся бёдрами. Они делили возбуждение на двоих и задыхались, хватаясь друг за друга так, словно боялись потерять иллюзорное равновесие.
Чонин поймал губы Ханя, чуть прикусил и провёл языком сначала по кромке зубов, а после — скользнул внутрь, впервые поцеловав откровенно, глубоко, властно, не скрывая больше своих желаний. Одновременно с этим он обхватил ладонью оба члена, заставив Ханя задохнуться от сладкого жара и машинально сжать бёдра Чонина ногами, податься вверх, чтобы оказаться как можно ближе. Впечатления от близости их тел сводили с ума. И сводили с ума не только Ханя.
Чонин, зажмурившись, потёрся лбом о подбородок Ханя. Его рука двигалась уже в быстром и рваном темпе, жёстко. Хань дрожал от усиливающегося напряжения. Он вновь запустил пальцы в тёмные волосы и притянул Чонина к себе, приглашающе приоткрыл губы в ожидании поцелуя. В нём всё ещё жила та самая мелодия, но теперь она была дикой и необузданной, как Чонин. Она требовала действий, немедленно, прямо сейчас. Она требовала всё больше огня, чтобы в тот же миг и Хань, и Чонин стали пеплом.
Хань задохнулся сразу и от накатившего оргазма, и от тяжести свалившегося на него Чонина. И он не знал, сколько прошло времени, чтобы он научился заново воспринимать реальность. Под его ладонями влажная от пота бронзовая кожа оставалась горячей, но Чонина била мелкая дрожь до сих пор. Хань тронул пальцами спутанные тёмные пряди, отвёл со лба. Чонин медленно повернул голову и прижался губами к его запястью. Он слабо улыбнулся и погладил Чонина по щеке, на которой не так давно пытался рисовать ноты. Зажмурившись по-кошачьи, тот в ответ потёрся щекой о его раскрытую ладонь, потом обнял крепче и перекатился по ковру вместе с ним. Теперь Хань смотрел на Чонина сверху, трогал кончиками пальцев лицо и размышлял о том, о чём преподавателю размышлять бы не следовало, коль речь шла о его студенте.
— Что-то не так? — чуть хриплым голосом спросил Чонин.
Хань покачал головой — он предпочёл бы, чтобы Чонин не был таким наблюдательным и внимательным.
— Нам надо в душ. И меня это огорчает.
— Почему?
Искреннее недоумение Чонина умиляло.
— Потому что у тебя нет душа. Есть только бочка с водой. И это определённо не то, чего бы мне хотелось.
— Тебе хотелось посмотреть, где я живу. Сам виноват, — пожал плечами Чонин и сел на ковре.
— Ты можешь пожить у меня, — выдержав паузу, предложил Хань.
— Нет. — Резко и твёрдо.
Хань уставился на Чонина в ожидании пояснений, но так их и не дождался. Чонин потянулся за чем-то, позволив полюбоваться на его грудь с максимально близкого расстояния. Не удержавшись, Хань кончиком пальца обвёл аккуратный тёмный кружок соска. Чонин немедленно отпрянул и зашуршал салфетками, потом прижал чуть влажный хлопок к животу Ханя. Медленный ленивый поцелуй превратил процесс приведения Ханя в порядок в нечто волшебное. Они повторили это, только Хань отобрал салфетку у Чонина, чтобы стереть со смуглой кожи следы недавнего неподобающего поступка собственноручно.
— Почему нет?
Чонин отодвинулся, застегнул брюки и провёл пальцами по спутанным волосам, искоса взглянул на Ханя.
— А ты не понимаешь?
— Ни единой догадки.
— Правда? — Чонин закусил губу и нахмурился, мотнул головой. — Наверное, мы просто слишком рано встретились.
— Почему рано?
— Ты, правда, не понимаешь?
Хань даже растерялся под испытывающим взглядом Чонина.
— Нет, не понимаю.
— Ясно. Какой у меня глупый учитель, однако.
— Скорее, не слишком сообразительный тогда уж, — хмуро протянул Хань. — То есть, ты не собираешься ничего объяснять?
— Нет. Не хочу усложнять то… то, что пока само по себе простым не назвать.
Чонин прикоснулся пальцами к лодыжке Ханя, погладил, провёл по голени, выше и приласкал колено. Неожиданно наклонился и коснулся колена губами. Горячий взгляд сквозь завесу густой чёлки хлестнул Ханя по лицу, как плетью. До болезненного ожога. Этот «ожог» исцелить — унять фантомное жжение — могли лишь губы Чонина.
— Я хочу, чтобы сегодня ты остался у меня, — выдохнул Хань. Голос сел из-за чёртовых проделок Чонина.
— Если хочешь… — Теперь горячие губы обожгли касанием кожу над коленом. — Если хочешь, то я останусь.
— Тогда верни мне мою ногу, пожалуйста, а то мы до моего дома никогда не доберёмся. Когда доберёмся, эта нога снова будет в твоём полном распоряжении… Что? Что такого я сказал?
Тихий смех сменился громким. Чонин свалился на ковёр рядом, продолжив смеяться с голос.
— Эй!
— Ничего… Мне просто понравилось, как это прозвучало. Надеюсь, я могу покуситься не только на твою ногу?
— Очень своевременный вопрос, если учесть, что ты недавно покусился вообще на всё.
— Ты мог меня остановить, — внезапно стал серьёзным Чонин. — Почему не остановил? Почему…
Он приподнялся на локте и внимательно посмотрел на Ханя.
— Почему ты вообще… Почему ты… — Он умолк. Видимо, никак не мог подобрать нужные слова для всего того, что между ними произошло. — Я думал, что ты…
Хань прикоснулся ладонью к его губам.
— Я говорил, что должен рассказать тебе кое-что, но пока не хочу это делать. Не сейчас. Потерпи.
Чонин улыбнулся, отпечатав эту улыбку на внутренней стороне ладони Ханя, а потом поцеловал, оставив чуть влажный след в самом центре. Хань не представлял прежде, что настолько простое действие может так сильно возбуждать. Невинное касание губ к коже на ладони всего лишь, смешинки в тёмных глазах — сквозь завесу из спутанных волос…
— Чонин, — прошептал он, отняв ладонь и тронув кончиками пальцев полные губы, едва заметно изогнутые в намёке на улыбку.
— Что? — Намёк стал полноценной улыбкой, открытой и яркой.
— Нет, ничего.
Хань постарался поскорее выпутаться из сетей, в которые угодил. Нашарил очки, нацепил на нос и принялся торопливо одеваться, как будто одежда могла сыграть роль рыцарских доспехов и защитить от чувств. Но даже одежда не могла заставить его забыть о том, как именно к нему прикасался Чонин. Воспоминания о прикосновениях и поцелуях, о жаре смуглого тела жили на его коже по-прежнему. И жили мелодией в его голове. Он до сих пор помнил каждую ноту.
Чонин пытался сказать что-то о бочке с водой, но Хань поторопил его с одеванием и потащил прочь из гаража. Хотелось поскорее оказаться дома и… И он не знал, чего он хотел.
Когда же они добрались до домика на сваях, Хань занялся кофе, предварительно отбуксировав Чонина на «морскую» веранду. Веранда, по сути, представляла собой что-то вроде балкона над морской гладью под лёгким навесом. Там стояли два плетёных стула и небольшой столик. Сидеть там днём было решительно невозможно, потому что солнце светило прямо в лицо, а солнечный свет отражался от воды и не только слепил глаза, но и обжигал кожу, зато по утрам и вечерам это место превращалось в кусочек рая.
Хань поставил чашки с кофе на столик и опустился на свободный стул. Чонин сидел по другую сторону столика, вытянув длинные ноги и прикрыв глаза. Хань покосился на него, но он не сменил позу и продолжал молчать.
Солнце тяжёлым диском нависло над горизонтом и в скором времени грозило окунуться в море полностью. Волны раскрасило алыми закатными оттенками, а ветер с моря посвежел. Сидеть на веранде и впрямь было хорошо в такую погоду. И на разговоры не тянуло. Пока что.
Хань взял свою чашку и сделал глоток кофе. Ему следовало бы выставить Чонина за дверь и забыть обо всём. Хотя, на самом деле, он уже сжёг мосты, отправившись на улицу Гогена. Чертовски сложно выставить Чонина за дверь после того, что было в гараже.
— Ты хочешь, чтобы я ушёл? — влился в уши тихой музыкой низкий голос. Вовремя. Словно кое-кто научился читать мысли.
На миг Ханю захотелось воспользоваться возможностью, что так щедро дарил ему Чонин. Просто сказать, что он этого хочет. И Чонин уйдёт. И всё. На этом они оба поставят точку.
— Так легко сдаёшься? — Желание спровоцировать и заставить потерять голову оказалось намного сильнее. Чонин напоминал Ханю огонь, и играть с этим огнём ему нравилось вопреки всему.
Тихо скрипнуло плетёное дерево, а через пару секунд Чонин присоединился к Ханю. Они сидели на одном стуле, и Чонин оценивал вкус кофе, оставшийся у Ханя на губах. Невольно Хань забрался рукой под футболку и провёл пальцами вдоль позвоночника, чуть нажал ладонью, чтобы Чонин придвинулся ближе. Горячие пальцы замерли на его скулах. Чонин смотрел на него сверху вниз — пристально и испытывающе, выжидающе. Хань догадывался, чего он ждёт, но упрямо молчал. Чонин вздохнул, прикрыл глаза и наклонил голову, чтобы их губы вновь могли встретиться. Хань крепко обнимал Чонина, охотно отвечал на поцелуи и пока хотел остановиться на этом, остановиться именно тут и двигаться дальше, но не сейчас. Правда, ничего бы из этой затеи не вышло. Не с огнём Чонина.
Через пару минут Чонин тянул его в спальню, где их ждала широкая софа. Раздевал он Ханя неторопливо, растягивая удовольствие. По крайней мере, Ханю казалось, что Чонину нравится раздевать его и водить пальцами по каждому кусочку тела, что оказывался открытым. Ещё Чонину нравились его лодыжки, нравилось медленно снимать с него очки, нравилось проводить губами по коже на шее и ключицах. Раздеться сам он забывал, и Хань стягивал с него футболку, расстёгивал брюки и тянул ткань вниз, обнажая узкие бёдра.
Потом они лежали на смятых простынях и прижимались друг к другу, стараясь как можно лучше ощутить друг друга всем телом. Их близость кормила пламя желания, заставляла забывать обо всём. С тихими стонами Хань вбивался в кулак Чонина и сводил ноги плотнее, потому что между его бёдер двигалась твёрдая плоть.
В душе они стояли под тёплыми струями и самозабвенно целовались. И продолжали заниматься тем же в постели, не обращая внимания на время, что отсчитывал будильник у изголовья. И этот самый проклятый будильник заорал буквально через минуту после того, как Хань наконец-то смежил веки. Чонин на будильник не отреагировал и продолжал спать, удобно пристроив голову на животе Ханя.
Хань вернулся из колледжа во второй половине дня и Чонина уже не застал.
И он не нашёл записку, которую Чонин мог бы оставить.
◄●►
Хань не видел Чонина больше недели. Он волновался, хоть и старался не признаваться в этом даже самому себе. Не выдержал и позвонил, но строгий женский голос ему сообщил, что «телефон абонента выключен».
Весь вечер он играл ту самую мелодию, что ему «подарил» Чонин.
На следующий день Хань наведался в гараж на улице Гогена, однако Чонина он там не обнаружил. Оставался последний вариант — колледж.
В колледж Хань пришёл незадолго до закрытия, посидел немного в кабинете, потом отправился к спортзалу. Прогулялся по галерее напрасно — внизу царил мрак.
Чтобы найти выход на крышу, пришлось убить почти час. Однако Хань отыскал нужную дверь, которая была открыта. Он толкнул её и выбрался наружу. В тёмном небе на западе время от времени полыхало — надвигалась гроза.
Хань медленно двигался мимо кирпичных столбов со стальными решётками, озирался по сторонам и пытался сообразить, в какой стороне ему вообще искать Чонина. Тут по центру скопление вентиляционных выходов мешало как следует развернуться в танце, открытые площадки, скорее всего, находились подальше от центральной части крыши.