12 марта
Понравилась ли книга „Советский офицер“ Павлику? Взять с собой в город Сеню (поощрение). Не перехвалил ли я Илюшу? Он последние полгода топчется на месте. Давать ему задания потруднее: встать на час раньше остальных, убрать класс. Проверить исполнение. Поговорить с комсомольцами первой роты о братской опеке над моими (Каменюка). Короткая беседа с отделением „Святость знамени“ (подвиг киевского пионера Кости Кравчука, эпизод со знаменем гвардейцев). Перенять у Боканова: за пять минут до начала подготовки ребятами уроков подводить итог: „успехи дня“. Кратко ставить задачу каждому.
13 марта
Кажется, увлекаюсь работой над одиночками, а отделение, как целое, ускользает. Куда идет коллектив? Всем дать поручения. Определить границы ответственности каждого. Общие дела. Общие интересы. Сказать ребятам: „Вчера генерал сделал мне замечание за то, что я опоздал на совещание. Было неприятно, но я не оправдывался..“ Умерить пыл планеристов (Гурыбы и других). Забывают обо всем остальном. Очень коротко: „О святости строя“. Показать портрет героев-танкистов из журнала „Смена“. Повести в спортзал и показать на турнике новые приемы. С Максимом, думается, допустил ошибку. К нему подход должен быть мягче».
Капитан Беседа зашел вечером в шинельную и вдруг услышал странные звуки, доносившиеся из угла комнаты. Казалось, кто-то всхлипывает. И действительно, скрывшись от всех, Артем дал волю своему горю. «Все меня ненавидят, — думал он, и грудь его разрывалась от тоски. — Только полковник Зорин по-человечески… Наверное, ему о часах еще не сказали… Нет, он все равно хороший. С ним поговоришь — и хочется лучше стать. Товарищ полковник, — мысленно обратился он к Зорину, — я последний гад буду, если обману, я вам слово даю исправиться…»
Артем стал немного успокаиваться, но тут вспомнил о капитане Беседе: «Он — ничего, справедливый, а только зачем все на меня издали смотрит? Смотрит, — думает, я не замечаю… Подозревает. Ну и пусть!»
Как раз в эту минуту Алексей Николаевич и увидел сидящего на подоконнике Артема. Каменюка вскочил, вытянулся, но повернул голову в сторону, так что в сумерках лицо его нельзя было разглядеть.
— Что ты здесь делаешь? — спросил капитан.
— Так… ничего, — нелюдимо ответил мальчик.
— Артем, — мягко, но решительно оказал Алексей Николаевич, — давай поговорим начистоту! Как офицер с будущим офицером.
Артем молчал.
— Не хочешь? — огорченно спросил Беседа. — Ну, дело твое! — и он сделал движение, словно собираясь уйти.
— Хочу, — тихо произнес Каменюка.
— Тогда садись, — Алексей Николаевич показал на подоконник и сел сам.
— Я знаю, тебе сейчас тяжело, но уверен, у тебя хватит воли преодолеть свои слабости. Он ободряюще посмотрел на Артема и ненадолго умолк, что-то вспоминая.
— В прошлом году была у нас большая неприятность, — нахмурясь, продолжал офицер. — Суворовца третьей роты Николая Пучкова исключили из училища за нечестный поступок. Выстроили всю роту, привели Николая в его старой одежонке, — форму суворовца у него отобрали. Он стоял перед строем, и сотни глаз смотрели на него, как на чужого, а он не знал, куда спрятать руки, не смел поднять на товарищей глаза. На голове у него был помятый картуз. Ты представляешь, Артем, что чувствовал Пучков? А на днях он прислал письмо своему воспитателю: «Я не достоин вам писать, но, поверьте, только теперь я осознал, как много потерял». И знаешь, Артем, почему он перестал быть суворовцем? — Алексей Николаевич придвинулся к Каменюке. — Тот, кто носит военный мундир, не может быть нечестным! Ложь — самое отвратительное, что есть на свете! Правдивый человек смотрит людям прямо в глаза, а в борьбе с неправдой имеет силу десятерых. Именно борясь за правду, твои родители не пожалели жизни. И наша правда побеждает фашистскую ложь. Ты должен, Артем, походить на своих родителей!
Мальчик порывисто встал с подоконника, губы у него дрожали.
— Товарищ капитан… Я буду — вот увидите…
— Верю тебе, — просто сказал офицер и тоже встал.
4
После исчезновения часов отделение, уловив, по-видимому, отношение Беседы к этой истории, не сговариваясь, стало бойкотировать Каменюку.
Он сидел один за партой, в игры его не принимали, старались избегать общения с ним.
Артем всячески подчеркивал пренебрежение к бойкоту, ходил, засунув руки в карманы и особенно лихо сплевывал сквозь зубы.
Но когда все засыпали, он долго ворочался, вздыхал, уткнувшись в подушку, непримиримо бормотал: «Ну и пусть… пусть!»
Так длилось несколько дней. Затем какими-то неведомыми путями изменившееся отношение капитана к Артему передалось и отделению. Как это ни странно, первым протянул руку Каменюке Кирюша Голиков. Про себя Кирюша решил: ведь никому точно не известно, виноват ли Каменюка, — ну, значит, и нельзя человека обижать только потому, что подозреваешь его. Первоначальная острота утраты часов несколько сгладилась, и, будучи по натуре добродушным и общительным, Голиков на уроке английского языка сам подсел к Артему.
— У меня новые марки есть, — шепнул Кирюша и достал из кармана прозрачный конверт.
— Пошел ты… не нужны вы мне, — озлобленно огрызнулся Каменюка, но краем глаза покосился на конверт.
— Да ты не сердись, — примиряюще сказал Голиков.
В это время Нина Осиповна, учительница английского языка, строго посмотрела в их сторону:
— Стоп токин! (Прекратить разговоры!)
В перемену Илюша Кошелев протянул Каменюке кусочек смолы.
— Вот, пожуй. Как резина… — предложил он.
Артем хотел и здесь выдержать характер, но не устоял перед соблазном, небрежно взял смолу и стал жевать ее с таким сосредоточенным выражением лица, словно прислушивался к чему-то.
— Ну, как? — осведомился Самсонов, подойдя к Артему.
— Ничего, соленая, — снисходительно ответил Артем и дал черный комок жвачки Сеньке. — Попробуй!
Так постепенно восстанавливались отношения.
Вечером у Каменюки произошел разговор один на один с Гербовым. Артем был с ним в приятельских отношениях уже с полгода, с тех пор, как Семен научил его упражнениям на турнике. Гербову нравилась в Артеме воинственность. Спокойный по натуре, Семен питал слабость к забиякам и, хотя частенько отчитывал своего друга Ковалева за вспыльчивость и несдержанность, но любил его именно таким.
— Тебе сколько лет? — спросил Гербов Каменюку, когда они вместе перебирали колбы и пробирки в химическом кабинете. Преподаватель-химик, поручив эту работу Гербову, ушел, и Семен решил взять Артема себе в помощники.
— Почти четырнадцать…
— Так ты скоро комсомольцем будешь! — как о деле, само собой разумеющемся, сказал Гербов.
Артем помрачнел:
— Я не буду…
— Почему? — удивился Гербов. Он знал о событиях в четвертом отделении, ротное комсомольское бюро поручило ему воздействовать на Каменюку, но об этом Артем, конечно, не должен был даже догадываться.
— У меня с дисциплиной не ладится, — признался Каменюка и, открыв дверцу стеклянного шкафа, начал устанавливать колбы, внимательно рассматривая каждую из них.
— Да разве, если ты захочешь, не сможешь взять себя в руки? Конечно, сможешь! — убежденно произнес Гербов. — А знаешь, как бы это здорово получилось, если бы ты стал первым комсомольцем в своей роте? На комсомольские собрания к нам приходил бы, поручения комсомольские выполнял. Генерал спросит у майора Тутукина: «У вас в роте комсомольцы есть?», а майор ответит: «У нас, товарищ гвардии генерал, только один Каменюка на всю роту комсомолец». А? Здорово!
Артем польщенно улыбнулся, но тотчас же безнадежно вздохнул:
— Куда мне! — и с напускным оживлением начал рассказывать, какую замечательную книгу прочитал он на днях. Но когда они запирали химический кабинет, Каменюка вскользь спросил:
— А в комсомол как принимают?
Гербов рассказал о порядке приема и рекомендациях.
— Так мне никто их не даст, — разочарованно протянул Артем.
— Я первый дам тебе рекомендацию, капитан Беседа — тоже, если ты будешь достоин.
5
С Кирюшей Голиковым случилось несчастье. Он полез на дерево, упал и сломал правую руку. Его отправили в госпиталь, наложили гипс. Хирург обещал выписать через два месяца.
— Удачно упали, молодой человек, — говорил он, весело поглядывая на Кирюшу, — хороший перелом!
Кирюша был в госпитале единственным мальчиком, и его баловали. Шумливая, тучная тетя Сима, сестра-хозяйка, приносила ватрушки, начальница хирургического отделения Анна Тимофеевна, похожая в своем белом тюрбане на Шехерезаду с обложки сказок «1001 ночь», подсаживалась к его койке, расспрашивала о Суворовском училище, угощала конфетами; сосед дядя Сережа, красноармеец с недавно ампутированной ногой, смастерил Голикову шахматные фигуры из замазки и обучал игре. В общем жить было можно! Но радость отравляла неотступная мысль: сломана правая рука! Ну, а что, если не срастется или срастется криво? Тогда прощай училище, прощай военная жизнь… Стоило Кирюше подумать об этом — и не хотелось ни ватрушек, ни шахмат… Голиков мрачнел, молча слонялся по коридорам госпиталя и злился до слез на хирурга за то, что он мало обращает на него внимания и, вместо того, чтобы немедленно принять меры к спасению его, Кирюши, от надвигающейся страшной беды, занят своими делами в операционной и только иногда, встретив Кирюшу, однообразно шутит:
— Ну как, молодой человек? Поправляемся? По-суворовски — быстрота и натиск!
Это было не смешно и не стоило даже улыбки.
В одно из воскресений старшая сестра, тетя Вера, сказала Голикову:
— К тебе пришел товарищ. Вообще ходячему больному полагается сходить вниз, в комнату для посетителей, но я выдам халат, и твой гость поднимется сюда. Только не балуйтесь, — совсем уж ни к чему добавила она.
Кирюша торопливо набросил на плечи синий халат, спадающий широким кругом на пол, надел на шею бинт, поддерживающий руку в лангете, и поправил одеяло. Он уже ходил без лангета, который в обычное время прятал под кровать, не нуждался и в подвязке на шее, но сейчас ему хотелось предстать перед своим гостем настоящим «ранбольным».
Наконец в палате, сопровождаемый сестрой, появился Илюша Кошелев. В первое мгновение Голиков даже не узнал его в белом халате, а узнав, обрадовался, но счел неудобным проявлять чувства: ну, пришел и пришел!
— Садись на кровать, — величественно разрешил он, удостоверившись, что тетя Вера ушла.
— Синяя… — сочувственно покачал головой Кошелев, указывая на руку Кирюши.
— Ничего, покраснеет! — небрежно бросил Голиков.
— А вдруг такой и останется? Как же писать будешь?
— Левой научусь! — сказал Голиков, словно о давно решенном деле, и эта неожиданная мысль показалась ему настолько осуществимой, что он удивился, — как раньше не дошел до нее? Ну, чего ты уставился? — напустился он на Кошелева. — Сказал: левой научусь! Знаешь что? — почему-то оглядываясь по сторонам, прошептал он Илюше. — Принеси мне завтра тетрадь в клеточку и карандаш.
— Капитан не отпустит…
— Я тебя как друга прошу! — с жаром шептал Голиков. — Отпросись или проберись, как разведчик, через заднюю стену в саду. Там, знаешь, в заборе дырка каменной плитой завалена. Не знаешь — Каменюка покажет. Принесешь?
Кошелев колебался, но потом решил про себя получить разрешение у капитана и обещал доставить тетрадь и карандаш.
— Ну, что у нас нового? — опять напуская на себя важность, спросил Кирюша, поправляя бинт. — Небось, без меня развинтились?
Ему не терпелось узнать, кто назначен вместо него старшим по отделению, но самолюбие не позволяло задать вопрос прямо.
Илюше хотелось сказать: «нет, не развинтились», но рассудив, что больному перечить нельзя, он ответил неопределенно:
— По русскому почти все успевают.
— И Самсонов?
— Сенька тройку получил, а потом опять диктант плохо написал.
— Ну, ясно! Ничего, я приду — мы его вытянем и Суворова получим!
Он имел в виду бюст Суворова, который майор Тутукин обещал вручить передовому отделению.
На следующий день сам капитан Беседа принес Голикову тетрадь и карандаш и передал их дежурной, — в палату его не пустили.
С этого дня начались для Кирюши мученья. Буквы, написанные левой рукой, были похожи на каких-то уродцев, стремящихся разбежаться в разные стороны. Это была настоящая пытка — подогнать их вплотную друг к другу. Но не такой человек Кирилл Голиков, чтобы отступать перед трудностями. Писать он учился втайне от всех. И первое свое письмо отделению начал словами: «Ребята, вы там не подводите…»
6
Капитан Беседа, поместив Голикова в госпиталь, дня два не мог решить, кого назначить старшим отделения.
Кошелев исполнителен, но еще не обладает нужными для роли старшего волевыми качествами — его не будут слушать. «Может быть, назначить Каменюку?» — мелькнула мысль, но, усмехнувшись, капитан стал перебирать другие фамилии.
Самсонов? Слишком мал и слишком поглощен своими делами…
Авилкин? Нет, из него сейчас помощника не выйдет. А правда, почему бы не назначить Каменюку? Это поднимет его в собственных глазах. Хотя… прием с назначением дезорганизатора старшим стал в некотором роде воспитательным штампом. Десятки душещипательных статей обыграли его, рассказывая о молниеносном превращении в благолепных агнцев озорников, возведенных на командные высоты.
Но как отнесется к назначению Каменюки отделение, да и сам он? Еще подумав и поколебавшись, капитан Беседа все же решил остановить свой выбор на Артеме.
Все опасения оказались излишними. Каменюка сразу проникся чувством ответственности и принял назначение как должное.
Отделение было теперь всегда первым на построении, в классе стало чисто, а на уроках, стоило только Каменюке грозно посмотреть на нарушителя порядка, как тот затихал. Командирский раж и воинственность Каменюки были столь велики, что их пришлось даже несколько умерять.
Однажды во время игры четвертого отделения в волейбол в зимнем спортивном зале Артем пришел туда в шинели, застегнутой на все пуговицы и туго перетянутой ремнем.
— Авилкин, на развод! — стоя в дверях, крикнул Каменюка и вышел, уверенный, что вызванный немедленно последует за ним. Но Павлик решил доиграть партию и продолжал азартно прыгать у сетки.
Артем, обнаружив через некоторое время, что Авилкин не идет за ним, возвратился, схватил непослушного за шиворот и потащил его с криком:
— Надевай шинель! Ты что, военных порядков не знаешь? Развод — святое дело!
За Авилкина вступился Дадико, началась свалка, прекращенная вовремя подоспевшим Беседой.
Главное, что радовало воспитателя, это появившееся у Артема стремление быть предельно честным. Видно, он считал это неотъемлемой частью своих служебных обязанностей.
Как-то раз капитана вызвали на сутки в военный округ. Возвращался он оттуда с неспокойным сердцем. Не случилось ли чего-нибудь в отделении?
Приведя себя в порядок с дороги, он заторопился в училище. Шла самоподготовка. Открыв дверь класса, Алексей Николаевич увидел Артема, сидящего за столом воспитателя.
— Отделение, смир-рно! — громко скомандовал Каменюка и на высокой ноте доложил: — Товарищ капитан, в ваше отсутствие суворовец Авилкин Павел не вышел на утреннюю зарядку — притворился больным. Суворовец Самсонов Семен получил замечание на уроке английского языка. Никаких других нарушений дисциплины не было. Докладывает старший суворовец отделения Каменюка Артем!
Он сделал шаг в сторону и независимо посмотрел на товарищей, вздернув крутой подбородок с бороздкой посредине.
Когда воспитатель вышел из класса, к Артему подскочил Авилкин, посверкивая зеленоватыми глазами.
— Ябеда, доносчик!
Каменюка хладнокровно оглядел его с головы до ног:
— Если бы я пошел к капитану тайно… А я при всех сказал.
Он подумал и добавил:
— Так комсомольцы делают…
— Фискал! — кричал Авилкин.
— А ты нарушитель дисциплины! Этому тебя Суворов учит?
— А ты, а ты… ворюга! — взвизгнул Авилкин.