Беспокойное лето 1927 - Брайсон Билл 11 стр.

До той поры преступные банды казались полностью недосягаемыми для правосудия. Бандитов не осуждали за убийство или другие серьезные преступления, потому что никто не осмеливался свидетельствовать против них. И их невозможно было привлечь по обвинению в занятии незаконной предпринимательской деятельностью, потому что они не указывали свои имена в договорах и других уличающих документах. Но Виллебрандт вдруг задумалась над тем, что гангстеры чрезвычайно богаты, и даже кичатся своим богатством, выставляя его напоказ, хотя никогда не заполняют налоговые декларации. Она решила подступиться к ним именно с этой стороны. В настоящее время осуждение преступников за уклонение от налогов стало настолько обычной практикой, что трудно представить, насколько блестящей и оригинальной была эта мысль на тот момент, когда она впервые пришла в голову Виллебрандт. Многие юридические авторитеты считали, что это совершенное безумие.

Первой своей жертвой, ставшей своего рода образцом для испытаний, она выбрала бутлегера из Южной Калифорнии по имени Мэнли Салливан. Адвокаты Салливана утверждали, что преступники не могут подавать налоговую декларацию, не обвиняя самих себя в преступлениях, а это нарушение их прав по Пятой поправке (согласно которой обвиняемого нельзя заставлять свидетельствовать против себя). Кроме того, говорили адвокаты, взимая долю нелегальных доходов, правительство само становится соучастником преступления, а это противоречит его фидуциарным, присущим ему, обязанностям. Особенно яростным противником Виллебрандт был судья федерального апелляционного суда Мартин Томас Мэнтон. «Трудно представить себе, что Конгресс когда-либо подразумевал, что правительство будет получать часть доходов от успешно совершенного преступления, – писал он. – Невозможно помыслить, будто так и было задумано, что какой-то бутлегер будет объявлен налогоплательщиком, чтобы государство взимало с него деньги для своих государственных целей, точно так же, как оно взимает деньги с честного торговца-налогоплательщика».

Несмотря на возражения Мэнтона и других юристов, дело все же дошло до Верховного суда и получило официальное наименование «Соединенные Штаты против Салливана, 274 U.S. 259». Разбирательство было назначено на 16 мая 1927 года, то есть на следующий день после того, как в Чикаго Аль Капоне встречался с Пинедо. Всего Верховный суд США выслушал более сорока дел Мейбл Уокер Виллебрандт, но ни одно из них не имело бы такой большой резонанс в том случае, если бы она его выиграла.

И она его выиграла.

По странной иронии судьбы – и в самом деле, трудно было бы найти более подходящего человека для такого поворота – через несколько лет Налоговое управление США обвинило этого самого судью Мэнтона в неуплате налогов, после того как он был признан виновным в присвоении 186 000 долларов, полученных им в виде взяток. Он провел восемнадцать месяцев в федеральной тюрьме.

Благодаря выигранному делу «Соединенные Штаты против Салливана», дни Аль Капоне были сочтены, хотя он этого еще и не осознавал. Газета «Нью-Йорк таймс», как и другие издания, едва удостоила это дело своим вниманием, упомянув его в заметке на тридцать первой странице, так же как уделила мало внимания другому разбирательству в Верховном суде, «Бак против Белла», проходившему в том же месяце (о котором подробнее будет сказано ниже). Вместо этого она снова дала краткий отчет по делу Рут Снайдер и Джадда Грея, которых утром 16 мая перевели из тюрьмы на Лонг-Айленде в камеру смертников в тюрьме Синг-Синг, в обстановке, похожей на сцены из немых фильмов про полицейских предыдущего десятилетия.

Толпа из десяти тысяч человек – многие вскарабкались на крыши зданий или на пожарные лестницы для лучшего обзора – собралась у здания тюрьмы в округе Куинс, чтобы посмотреть на процессию из четырнадцати автомобилей в сопровождении шести полицейских мотоциклов с колясками (в каждой сидел полицейский, вооруженный винтовкой). Двух самых известных преступников Америки вывезли из здания около десяти тридцати утра. В конвое присутствовали тюремные должностные лица, журналисты и два олдермена, Джеймс Мерта и Бернард Шварц, не имевшие никакого отношения к делу, но присоединившиеся за компанию. «Их сопровождали жены и дети, которым, похоже, нравилась эта прогулка», – писал корреспондент «Нью-Йорк таймс».

От тюрьмы процессия на большой скорости (которая в 1927 году примерно равнялась 40 милям в час) переехала мост Куинсборо, а затем пересекла Манхэттен в районе Центрального парка, хотя ей приходилось постоянно останавливаться из-за пробок.

Ни один другой город в мире не был настолько неподходящим для быстрого конвоя, как Нью-Йорк 1920-х годов. На его улицах насчитывалось больше автомобилей, чем во всей Германии, но по этим же улицам вместе с ними ездили пятьдесят тысяч запряженных лошадей. Стремительные автомобили, медленно плетущиеся повозки и беспечные пешеходы делали нью-йоркские улицы невероятно опасными. В 1927 году в дорожно-транспортных происшествиях погибли тысяча человек, что в четыре раза больше ежегодных жертв в наши дни. Только по вине таксистов в тот год в Манхэттене погибло семьдесят пять человек.

За три года до этого, в попытке улучшить ситуацию на дорогах, в Манхэттене были установлены светофоры, но пока что они не оказывали заметного влияния. Повсюду, где только можно, проводились улучшения дорог и тротуаров, лишь усиливая хаос. Тогда как раз отсекали по восемнадцать футов с каждой стороны бульвара вдоль Парк-авеню, чтобы расширить проезжую часть с Сорок шестой по Пятьдесят седьмую улицы, уменьшая таким образом этот самый «парк», по которому она и получила название. На западном берегу Манхэттена пробки и шум увеличивало строительство тоннеля Холланда, который должен был открыться осенью того года. Он был настоящим чудом своего времени – самый длинный подводный тоннель в мире, – но напряжение, связанное с решением вопроса о том, как прокопать и обеспечить вентиляцией трубу длиной в полторы мили на глубине в сотню футов, было настолько велико, что конструктор этого сооружения, Клиффорд М. Холланд, скончался в возрасте сорока одного года, не дожив до его завершения. Но по крайней мере, он обессмертил свое имя. Его преемник, Мильтон Х. Фриман, не продержался и четырех месяцев, скончавшись от сердечного приступа, однако в его честь ничего названо не было. В ходе строительства также скончались тринадцать рабочих. Для остальных же обитателей Нью-Йорка в 1927 году тоннель Холланда был всего лишь источником пробок и неразберихи на дорогах.

Так что организаторы автоколонны, перевозившей Грея и Снайдер, были настроены слишком оптимистично, если надеялись быстро проехать по загруженным улицам. Что еще хуже, каждый раз, как колонна замедляла ход или останавливалась, вокруг нее собирались толпы людей, надеявшихся разглядеть за стеклами скандально знаменитых убийц, а это еще сильнее замедляло продвижение. Вести о том, что конвой прибыл на ту или иную улицу, распространялись, как пожар в сухом лесу. «Автомобилисты останавливали свои машины, выходили из них и бежали по улице», – с удивлением отмечал корреспондент «Таймс».

Трогаясь с места, колонна создавала еще больше опасностей. Многие зеваки в возбуждении выбегали на проезжую часть, и мотоциклистам приходилось лавировать между ними. Некоторые автомобили колонны сами попали в незначительные дорожные происшествия, иногда сталкиваясь друг с другом. Возглавлявший мотоциклистов сержант Уильям Кэссиди упал с мотоцикла и ударился об автомобиль, в котором везли Рут Снайдер, отчего она в страхе вскрикнула. Сам сержант отделался незначительными царапинами и синяками. Автомобиль олдермена Мерта перегрелся и отказался ехать дальше, вероятно, к его собственному разочарованию и разочарованию его жены и детей. Наконец, Снайдер и Грея доставили в Синг-Синг, после чего они исчезли за воротами, как исчезли и с первых полос газет. Очередные громкие новости о них должны были выйти лишь в январе следующего года, то есть в месяц, на который была назначена казнь.

Через пару дней все другие события затмила самая громкая и шокирующая новость того лета. Утром 19 мая читатели «Нью-Йорк таймс» с потрясением взирали на заголовки:

Этим маньяком был некий Эндрю Кехо, выпускник Мичиганского государственного университета, которого до того дня все его знакомые и соседи в городке Бат в штате Мичиган считали здравомыслящим и приятным человеком. У него была своя ферма по дороге в Лансинг, и еще он подрабатывал казначеем местного школьного совета. Он настолько не вызывал никаких подозрений, что за день до трагического события ему звонил один учитель с просьбой провести школьный пикник на принадлежащей ему земле. Тогда этот учитель еще не догадывался, что в тот самый момент Кехо уже убил или собирался убить свою жену. Впоследствии выяснилось, что Эндрю страдал расстройствами психики. Его состояние усугубили долги, из-за которых банк грозился лишить его права собственности на ферму. В случившемся Эндрю обвинил высокие местные налоги и школьную администрацию и решил расплатиться со своими предполагаемыми обидчиками самым ужасным образом.

Ранним утром 18 мая, пока большинство обитателей Бата спали, Эндрю Кехо несколько раз спустился в подвал школы с коробками с динамитом и пиротолом – военной взрывчаткой. Всего он разместил в подвале пятьсот фунтов взрывчатых веществ, соединив их шнуром и подведя этот шнур к своему автомобилю, припаркованному перед школой. На следующий день дети от дошкольников до двенадцатого класса, как обычно, пришли в школу. Правда, тогда началась выпускная неделя, и посещаемость была ниже обычного, потому что старшеклассникам разрешили отдохнуть.

В 9.40 раздался оглушительный взрыв, разрушивший северное крыло здания, в котором размещались третьи, четвертые, пятые и шестые классы. «Очевидцы говорят, что Кехо сидел в своем автомобиле перед школой и с восхищением наблюдал, как взлетают в воздух тела невинных жертв его дьявольского замысла», – сообщал репортер «Нью-Йорк таймс» в живописных, хотя и мрачных тонах. Под завалами оказались около девяноста детей, многие из них получили серьезные травмы.

Когда к месту трагедии устремился весь город, Кехо попытался сдетонировать вторую порцию взрывчатки в кузове своего автомобиля, но у него это не получилось. Директор Эмори Хайк вступил с Кехо в борьбу, намереваясь остановить его, но Кехо удалось вытащить пистолет и выстрелить в кузов, и в результате второго взрыва погибли он сам, директор и посторонний человек. Многие получили ранения. Всего в тот день погибло сорок четыре человека: тридцать семь детей и семь взрослых. Три семьи потеряли по два ребенка. Пожарные и полицейские, разбиравшие завалы, с удивлением обнаружили еще несколько пачек неразорвавшейся взрывчатки под другим крылом. В противном случае счет жертвам шел бы на сотни.

По странному совпадению недалеко от Бата, на озере Раунд-лейк, располагался летний коттедж, в котором часто бывал сам Аль Капоне, скрываясь от преследований полиции. Капоне провел там все предыдущее лето. Но на момент бойни в школе он находился в Чикаго и приветствовал авиатора Франческо де Пинедо от лица американцев итальянского происхождения. Другой знаменитостью, имевшей отношение к этому месту, был Бейб Рут, которого в июне предыдущего года задержали в близлежащем городке Хоуэлл за незаконную рыбалку до начала сезона.

После страшной трагедии выяснилось, что ее жертвы были не первыми, кого погубил Кехо. Скорее всего, за несколько лет до этого он приложил руку к убийству своей мачехи. Несчастная женщина, вторая жена его отца, скончалась в страшных муках при взрыве плиты, обрызгавшись с головы до ног топливом на нефтяной основе. Единственным, кто мог умышленно вызвать взрыв плиты, был Эндрю Кехо, тогда еще несовершеннолетний подросток. Но его вина так и не была доказана.

«Бойня в Бате» стала самой массовой и жестокой расправой над школьниками в истории Соединенных Штатов, но мир быстро забыл о ней. Всего через два дня «Нью-Йорк таймс» почти полностью перестала ее освещать. Вместо этого внимание прессы и всего мира было поглощено историей молодого человека из Миннесоты и его героическим перелетом в Париж. В течение последующих шести недель (за исключением двух дней) передовые статьи в «Нью-Йорк таймс» посвящались исключительно авиации.

6

В тот вечер, когда Чарльз Линдберг в последний раз мог свободно перемещаться как обычный человек, он согласился с предложением Ричарда Блайта, специалиста Wright Corporation по связям с общественностью, посетить какое-нибудь представление.

Это был как нельзя более подходящий год для развлечений на Бродвее – пожалуй, самый лучший с точки зрения их количества, если не качества. В том году вниманию публики было представлено двести шестьдесят четыре постановки – больше, чем когда бы то ни было до этого или впоследствии. У Линдберга и Блайта был выбор из семидесяти пяти пьес, мюзиклов или представлений. Они решили пойти на «Рио-Риту», музыкальную комедию из двух актов. Неплохой выбор, поскольку она была не только настоящим хитом сезона, но и шла в роскошном новом театре Зигфельда на пересечении Шестой авеню с Пятьдесят четвертой улицей, который сам по себе был достоин посещения.

Открывшийся в марте театр впечатлял своей архитектурной роскошью и самой большой в мире картиной, написанной масляными красками, изображающей самых известных любовников в истории. Картина была крупнее фрески в Сикстинской капелле и, как выразился обозреватель из «Нью-Йоркер», удобнее для обозрения, поскольку для ее просмотра не надо было ложиться на спину. Обстановка в новом театре отличалась необыкновенным «шиком», вплоть до того, что кресла, как отмечали многие наблюдатели, были обиты не только спереди, но и сзади.

Достоин упоминания и крайне неправдоподобный сюжет «Рио-Риты». Действие мюзикла происходит в Мексике и в Техасе; в нем повествуется об американской певице ирландского происхождения по имени Рио-Рита и о техасском рейнджере, путешествующем инкогнито в поисках бандита по имени Кинкаджоу (который, предположительно, приходится братом Рио-Рите); также в нем фигурируют торгующий мылом двоеженец Чик Бин и некий персонаж, которого называют Дочерью Монтесумы. Все эти и другие лица постоянно попадают в забавные запутанные ситуации, прерываемые песнями, не имеющими почти или совсем ничего общего с действием. Всего в постановке был занят 131 человек, а музыку играл оркестр в полном составе – иными словами, было на что посмотреть и что послушать.

Что касается правдоподобности, то, похоже, в 1920-х годах публика на ней особенно и не настаивала. Так, например, в комедии «Кейти Дид», премьера которой состоялась неделей ранее в театре «Дейлиз» на 63-й улице, согласно сюжету, официантка влюбляется в «посудомойщика и бутлегера, который оказывается королем Суавии в изгнании». В «Стигме» Дороти Мэнли и Дональда Даффа речь шла об одинокой профессорской жене, которая влюбляется в симпатичного квартиранта (его играл сам Дафф), но теряет голову, когда обнаруживает, что от него забеременела их чернокожая служанка. В «Заколдованных» Уолтера Элвуда рассказывается о матери, которая подмешивает яд в кофе своим сыновьям, в странном убеждении, что это якобы отвадит их от алкоголя; в результате один сын оказывается парализованным, а другой повреждается рассудком. В отчаянии мать посвящает себя миссионерской деятельности. Даже по невысоким стандартам 1927 года эта пьеса казалась настолько жалкой, что была закрыта через три дня.

Но репертуар театров не был ограничен одними мюзиклами и мелодрамами. В том же 1927 году Юджин О’Нил готовит к постановке свою самую длинную пьесу «Странная интерлюдия», которая должна была идти на сцене пять часов. Публика за это время узнает о сумасшествии, абортах, разбитых сердцах, незаконнорожденных детях и смертях персонажей. Первая часть спектакля шла с 17.15 до 19.00, потом был перерыв на ужин, а в 20.30 зрители возвращались на места, чтобы еще три часа выслушивать мрачные монологи актеров.