- Ну вот, теперь я официально завещал своё бренное тело собственному институту для исследований. Сейчас, когда все документы оформлены и заверены, ты можешь быть уверен в том, что если и произойдёт что-то непредвиденное, то не будет ни уголовного, ни какого-либо другого преследования. Юридически я вообще буду считаться умершим от рака до того как начнётся исследование, - подвёл жизнеутверждающий итог профессор. Однако даже мимолётного взгляда на Петра Алексеевича хватило бы для того чтобы понять, что в данный момент его гораздо больше волнует моральный аспект предстоящего дела, а не возможное разбирательство в случае каких-либо осложнений. И понимая это, Василий Фёдорович уже серьёзным тоном продолжил:
- Петя, если что-то и пойдёт не так как мы с тобой задумали, то ни в коем случае не вини в этом себя. Что бы ни произошло, в этом не будет твоей вины - это мой выбор, и все возможные непредсказуемые последствия - это неотъемлемые части моего выбора. Тебе же остаётся только кропотливый труд и заслуженный успех. Об остальном сейчас не думай. Все эти сомнения совершенно не на пользу общему делу. Ты должен быть сосредоточен и твёрд, только так ты сможешь одолеть этот путь до конца.
Пётр Алексеевич не ничего ответил, но после этих слов ему действительно стало гораздо легче и сомнения, беспрестанно одолевавшие его всё это время, начали идти на убыль. Ему даже начало казаться, что он действительно способен выдержать это нелёгкое испытание.
***
Несколько недель отведённых на подготовку к эксперименту пролетели как одно мгновение, и вот уже Девятов лежит на операционном столе. Болезненно бледный. Худой, как высохшая мумия.
Пётр Алексеевич лично следит за каждой, даже самой незначительной мелочью - на кону была жизнь его друга и коллеги, и какой-нибудь нелепый просчёт и недочёт просто не должны были иметь место в этой сложнейшей операции.
В данный момент специалисты в последний раз проверяли аппарат для искусственной циркуляции крови, и Пётр Алексеевич неотступной тенью следует за ними. На этот раз его особое внимание к этому прибору было вполне оправданным, так как от его работы зависел успех почти всего научного эксперимента, поскольку он должен был взять на себя роль сердца, после того как Девятова усыпит анестезиолог и начнётся закачка жидкости, заменяющей кровь пациента. Только лишь после того, как вся кровь без остатка покинет организм, можно будет приступать к следующей фазе эксперимента - заморозке. Сердце, если оно, конечно, к тому времени не прекратит сокращаться само, остановят электрическим разрядом и погрузят тело Девятова в криогенную камеру. Вся операция по погружению в криогенный сон не должна занимать больше пяти минут (примерно столько же времени должно уйти на воскрешение) - иначе шансы на то, что после того как профессора разморозят, его мозг не умрёт, будут стремительно таять с каждой лишней секундой прошедшей сверх планируемого времени. Естественно, что для каждого отдельного человека это время сугубо индивидуально, и всё же для большинства людей это вполне приемлемое время пребывания в состоянии клинической смерти. В самой криогенной камере тело профессора должно будет находиться не слишком долго, около пятнадцати минут, но этого будет достаточно для того, чтобы эксперимент по замораживанию живого человеческого тела считался состоявшимся, а вот будет ли он успешным в целом, или потерпит неудачу, будет зависеть от профессиональности и слаженности действий, как всего научного коллектива, так и отдельно взятого его участника.
Мед сестра укрепила последние датчики на теле Девятова и в очередной раз сверившись с показаниями. Пётр Алексеевич отметил, что состояние Девятова, не внушает никаких опасений.
Профессор как всегда вёл себя очень оптимистично, вплоть до того момента, как анестезиолог не опустил на его лицо маску с эфиром.
После того, как Василий Фёдорович погрузился в сон, через ту же маску, создавая искусственную вентиляцию лёгких, начал поступать кислород.
Несколько секунд спустя Пётр Алексеевич отдал команду начать замену крови на реактив.
Не смотря на груз ответственности, лежащий на каждом из присутствующих никакой нервозности не было, все безупречно выполняли свою работу.
Пётр Алексеевич был доволен тем, как работает его команда, и надеялся на то, что и весь эксперимент пройдёт на едином дыхании, и то, что произошло буквально через несколько секунд, просто не укладывалось в его голове.
Когда кровь была полностью заменена на реактив, на приборе, фиксирующем показания активности мозга, вместо плавных линий внезапно отразился необычайно мощный всплеск бета - волн, а в следующий миг Профессор с дикими воплем подскочил на операционном столе, а затем стал яростно срывать с себя датчики и кислородную маску, делая натужные хриплые вдохи, словно при удушье.
Не теряя самообладания, Пётр Алексеевич тут же оказался рядом и попытался удержать агонизирующее тело в лежачем положении, в то время как анестезиолог вновь попытался надеть на пациента маску с эфиром.
Лицо Девятова, искажённое жуткой гримасой, приобрело мертвенный, синюшный оттенок. Профессор изогнул спину такой невероятной дугой, что Пётр испугался того, что тот сломает себе позвоночник.
Безумные глаза Василия Фёдоровича беспрестанно метались из стороны в стороны. Лишь на одно единственное мгновение, перехватив взгляд Девятова, Пётр Алексеевич содрогнулся от того ужаса, который успел в них разглядеть. Такого жуткого взгляда ему в своей жизни не доводилось видеть до этого, и он очень надеялся на то, что этого не случится и после.
Анестезиолог сумел подобраться к Девятову и почти водрузил маску на лицо профессора, а в следующий миг отлетел в дальний угол операционной, словно весил не больше пуховой подушки, попутно зацепив аппарат искусственного кровообращения.
Даже мимолётного осмотра хватило для того чтобы понять, что аппарат безнадежно испорчен.
Понимая, что, не смотря на всю кажущуюся немощность, Девятова, справиться одному с ним ему будет не под силу, Пётр Алексеевич призвал на помощь своих оторопевших коллег.
Общими силами им удалось прижать тело Девятова и одеть на его, перекошенное необъяснимым безумием, лицо маску с эфиром.
Через несколько коротких мгновений, показавшихся всем им вечностью, пациент, наконец, начал стихать, однако его сердце, вопреки всем прогнозам продолжало работать, даже без помощи аппарата искусственного кровообращения.
На данном этапе у Перта Алексеевича уже не было возможности повернуть всё назад. Теперь, когда аппарат искусственного кровообращения был испорчен, не было никакой гарантии, что сердце, качающее искусственную жидкость, остановится в любое мгновение, а ведь ещё нужно было перекачать кровь Девятова обратно, заменив ею экспериментальный реактив.
Получалось, что для того, чтобы профессор выжил, его в любом нужно было погружать в состояние заморозки, или, проще говоря - убить, и чем быстрее, тем больше была вероятность того, что его удаться воскресить.
Ясно осознавая этот факт, Пётр приказал остановить сердце Девятова дефибриллятором.
Соблазн вернуть всё назад был неимоверно велик, даже не смотря на риск остановки сердца во время переливания, и всё же, что-то не дало ему прекратить эксперимент - он должен был его закончить, рискуя карьерой и жизнью друга.
После первого удара током сердце профессора не остановилось, поэтому пришлось добавить частоту. Эту процедуру пришлось повторять ещё два раза пока сердце профессора, наконец, не замерло, и он впал в состояние клинической смерти.
Именно с этой секунды можно было считать, что профессор умер.
Только сейчас Пётр Алексеевич осознал, каким же непроходимым безумием был весь этот эксперимент, в который его вовлёк тот, кто сейчас бездыханным трупом лежал на операционном столе.
Но ведь он сам дал разрешение на участие в этом эксперименте, значит, здесь ответственность лежит и на нём тоже, и он ответственен за происходящее не меньше самого профессора. С его стороны, попытка переложить вину в этот ответственный момент выглядела непростительной слабостью, и поэтому, взяв себя в руки, Пётр Алексеевич твёрдым голосом отдал приказ:
- Заморозка!
***
Тело профессора пребывало в состоянии заморозки пять часов, вместо первоначально запланированных пятнадцати минут - именно столько времени потребовалось специалисту по технике, работающему при институте для того, чтобы починить аппарат. О том, чтобы найти ему замену не было и речи - прибор был в единственном экземпляре и на то, чтобы выбить у министерства новый потребовался бы не один месяц.
Около двух десятков литров крови стояли, ожидая своего часа, для того чтобы сначала промыть кровеносную систему от хладостойкого реактива, и только после этого заменить его собою полностью.
После неприятного инцидента вся команда была на взводе. Нервное напряжение было столь велико, что Пётр Алексеевич начал опасаться того, что у кого-нибудь из его людей могут сдать нервы. И, тем не менее, когда они приступили к воскрешению профессора, всё прошло в высшей степени профессионально.
Обледеневшее тело профессора извлекли из криогенной камеры и немедля приступили к разморозке. Главное было не повредить тело, и Пётр Алексеевич очень надеялся на то, что всё пройдёт без эксцессов, так как технология уже была наработана, и точно следуя ей можно было избежать ошибок.
Как только тело профессора нагрелось до 20 градусов по Цельсию, включили аппарат искусственного сердцебиения, начав откачку хладостойкого реактива, с заменой его на настоящую кровь.
Минуту спустя, заработал аппарат, создающий принудительную вентиляцию лёгких, для насыщения смеси крови и реактива кислородом.
Ещё несколько стремительных минут, и процедура достигла своего завершения.
На этот раз всё прошло спокойно.
Теперь тело профессора безмятежно лежало на операционном столе. Лёгкие, сердце и всё остальные внутренние органы, судя по показаниям приборов, работали нормально, но Пётр Алексеевич предпочёл не рисковать и на какое-то время не отключать аппараты искусственного кровообращения и вентиляции лёгких.
Теперь осталось дождаться того момента, когда Девятов придет в себя - только после этого Пётр Алексеевич мог считать, что эксперимент прошёл удачно. Время, которое пациенту требовалось, для того чтобы придти себя, зависело от очень многих факторов, и для каждого человека было индивидуальным, поэтому градация могла составлять от нескольких часов, до суток. Естественно, что Пётр Алексеевич страстно желал того, чтобы профессор пришёл в сознание как можно раньше, для того чтобы окончательно убедиться в том, что с ним действительно всё в порядке. И убедить его в этом мог только сам живой и здравствующий Василий Фёдорович.
А до тех пор, пока профессор находился был без сознания, Петру Алексеевичу приходилось полагаться лишь на результаты анализов, поэтому он отдал приказ о том, что ему нужны все возможные данные о состоянии профессора - их необходимо доставить в его кабинет безотлагательно, отставив в сторону любую другую работу, в том числе и домашнюю. Анализы, не смотря ни на что, должны быть на его столе сегодня. Если профессор придёт в себя немедленно вызвать его в палату.
Слушая свой голос со стороны, Заврыгин внезапно поймал себя на странной мысли о том, сейчас его ртом отдаёт приказания не он, а кто-то другой. Кто-то более крепкий, более амбициозный.
От этой мысли ему стало как-то не по себе, и он поспешил удалиться в свой кабинет, испытывая перед своими сотрудниками странное, непривычное чувство неловкости.
Оказавшись у себя в кабинете, он тяжело опустился в кожаное кресло, затем устало откинулся спинку - только сейчас Пётр осознал, насколько сильно он был измотан. Он прикрыл отяжелевшие веки, пытаясь собраться с силами и, сам того не заметив, плавно погрузился в глубокий и тревожный сон.
***
Он снова был в палате возле профессора, погружённого в бессознательное состояние.
Всё повторялось вплоть до мельчайших деталей и Пётр Алексеевич краешком сознания понимал, что всё это уже было сегодня, но, слово заворожённый, продолжал, не отрываясь глядеть на происходящее. Постепенно он полностью растворился в действии, происходящем в недрах его переутомлённого сознания, принимая его за реальность.
Когда процедура замены крови подходила к завершению, в его сознании возникла тревога, увеличивающаяся с каждой следующей секундой. Что-то настойчиво нашёптывало ему о том, что сейчас должно произойти что-то страшное.
Однако как бы сильно ни хотел он этого избежать, Пётр знал, что миновать этого уже не удастся.
Вновь, как и во время реальной операции, в тот самый миг, когда перекачка хладоустойчивой жидкости была завершена, профессор с душераздирающим воплем вскочил с операционного стола.
На этот раз вся команда рванулась усмирять внезапно обезумевшего Девятова. Лишь один человек остался в стороне и с ужасом взирал на происходящее, не в силах сделать даже малейшего шажочка - этим человеком был сам Пётр Алексеевич. И если бы ему удалось сдвинуть своё тело скованное невероятным ужасом, то в отличии от своих коллег, бросившихся к телу профессора, он без разбора бежал бы отсюда прочь, потому что что-то в его голове, повизгивая от страха, словно до смерти перепуганное дитя, кричало ему о том, что сейчас произойдёт нечто настолько страшное, ужасное, непоправимое, что ему лучше забиться в какой-то тёмный уголок и там ожидать своей, без всякого сомнения, жуткой гибели, поскольку спасения от этого уже не будет.
Именно в этот миг его самые жуткие опасения начали воплощаться в жизнь - тонкая и сухая, как ветка мёртвого дерева, рука профессора, ухватив за шею одного из санитаров, не смотря на то, что парень был довольно крепок, с поразительной лёгкостью притянула его горло к лицу Девятова. Жёлтые зубы профессора без видимых усилий погрузились в плоть. Санитар, собрав все силы, в ужасе отпрянул, при этом оставив здоровенный кусок гортани в зубах обезумевшего профессора. Кровь, заливая всё вокруг, неистовым напором ударила из обезображенного горла санитара. Пытаясь удержать чудовищный напор, парень закрыл жуткую рану обеими руками, но кровь всё также стремительно продолжала покидать его тело, струясь меж дрожащих пальцев. Простояв так ещё мгновение, парень, лишившись сознания от стремительной потери крови, не сгибаясь, прямо, словно подпиленный столб, рухнул на кафельный пол.
Тем временем борьба между командой врачей и взбесившимся профессором переросла в неистовое противоборство. Осознав степень опасности, исходившей от профессора, люди старались держаться подальше от зубов обезумевшего Девятова. Однако это было не так-то просто - демонстрируя просто поразительное проворство, Девятов уже успел нанести рваные раны рук почти всем команде медиков.
Минуту спустя израненные и утомлённые борьбой люди оставили попытки усмирить невероятно проворного и сильного, как дикое животное, профессора и по одному стали ретироваться к выходу, зажимая глубокие обильно кровоточащие раны.
Последнему из тех, кто всё ещё боролся с профессором, повезло меньше всех.
Фигурка щуплого профессора, казавшаяся крошечной по сравнению с могучим телом медика, повергла мужчину на спину. И вновь зубы профессора впились в незащищённое горло. На сей раз, уже никто не помешал безумному профессору, и Пётр Алексеевич, оцепеневший от ужаса, беспомощно наблюдал за тем, как Девятов жадно лакает кровь своёй жертвы.
Наконец Пётр Алексеевич почувствовал, что вновь может двигаться. И пусть в его движениях не было былой силы, но всё же он мог, пусть ползком, но выбраться из этой комнаты, наполненной ужасами.
Как только Пётр стал ползти к выходу из палаты, оставив бездыханное тело медика, на него начал неспешно надвигаться профессор.
Заскулив от осознания того, что теперь ему уже ни за что не сбежать от этого монстра, Петр стал ползти в дальний угол комнаты, нелепо извиваясь всем телом. Девятов неспешно, мягкими пружинящими шагами, следовал за ним по пятам.