– В свое время узнаешь, – сказала сестра.
– Когда?
– Я же сказала – в свое время. И потом, ты же являешься наследником по мужской линии.
Повисла пауза.
– А что такое «наследник по мужской линии»? Чем я отличаюсь от тебя?
Дженни снова вздохнула:
– В данный момент почти ничем. Разве что тебя обучают боевым искусствам, а меня нет.
– Разве тебя этому не учат? – спросил я, хотя и так знал ответ.
Меня и раньше занимало, почему меня учат сражаться на мечах, а Дженни вынуждена довольствоваться рукоделием.
– Нет, Хэйтем, меня этому не учат. И никого из детей: ни в Блумсбери, да и, наверное, во всем Лондоне. Никого, кроме тебя. Разве тебе не говорили?
– Не говорили… что?
– Чтобы ты никому не рассказывал о своих уроках.
– Да, но…
– А тебя не занимало, почему об этом нельзя рассказывать?
Может, и занимало. Может, я втайне обо всем догадывался. Но сейчас я промолчал.
– Вскоре ты узнаешь, в чем состоит твое предназначение, – сказала Дженни. – Наши жизни распланированы за нас, а потому можешь не волноваться.
– Тогда скажи, в чем состоит твое предназначение?
Дженни насмешливо фыркнула:
– Ты неправильно задал вопрос. Правильнее сказать не «в чем», а «в ком».
Интонацию, с какой это было произнесено, я понял гораздо позже. А в тот момент я лишь взглянул на сестру и решил не допытываться, не то она, чего доброго, рассердится и уколет меня вышивальной иглой.
Я вышел из гостиной. Пусть я ничего и не узнал ни об отце, ни о нашей семье, зато я кое-что узнал о Дженни. Теперь я понял, почему она так редко улыбалась и почему всегда была враждебно настроена по отношению ко мне.
Все потому, что она знала наше будущее. И знала, что мое будущее оказывалось куда благоприятнее просто потому, что я родился мужчиной.
Наверное, мне следовало посочувствовать Дженни. Я бы и посочувствовал, не будь она такой брюзгой.
Назавтра у меня был очередной урок боевых искусств. После нашего с сестрой разговора занятия обрели для меня новый смысл. Я даже испытывал некоторый трепет. Еще бы! Ни один восьмилетний мальчишка в Лондоне не обучался владению мечом. Только я. Вдруг я почувствовал, словно вкушаю запретный плод, а то, что моим учителем был отец, делало этот плод сочнее. Если Дженни была права и меня готовили к определенной профессии, тогда хорошо. Ведь учатся же мальчишки, чтобы затем стать священниками, кузнецами, мясниками или плотниками. Такая судьба меня устраивала. Больше всего мне хотелось походить на своего отца. Мысль о том, что он передает мне свои знания и опыт, одновременно успокаивала и будоражила.
Мое будущее было связано с оружием! Может ли маленький мальчик желать большего? Оглядываясь назад, могу сказать: с того дня я стал учиться с бо́льшим усердием и мои успехи стали более заметными. Ежедневно, в полдень или после ужина, мы с отцом уединялись в комнате, которая предназначалась для игр, но которую мы называли комнатой для упражнений.
После нападения мои уроки прекратились. С тех пор я не прикасался к мечу, но знал: как только меч окажется у меня в руке, перед глазами встанут стены комнаты, обшитые темными дубовыми панелями, книжные полки и бильярдный стол, накрытый тканью. Стол мы отодвигали в сторону, расширяя пространство для занятий. Я увижу отцовские глаза: сверкающие, острые, но добрые. Его глаза всегда улыбались, всегда подзадоривали меня: ставь преграду, защищайся, не забывай о ногах, держи равновесие, не теряй внимания, предчувствуй атаку. Эти слова отец повторял, как молитву. Часто за весь урок я не слышал от него ничего более. Эти слова он произносил отрывисто, как команды. Если я действовал правильно, он кивал, если ошибался – качал головой. Отец почти не делал перерывов; разве что когда откидывал с лица налипшие волосы или когда требовалось поправить мне стойку.
Я вспоминаю картины и звуки тех уроков: книжные полки, сдвинутый бильярдный стол, отрывистые слова отцовских команд и стук…
Дерева.
Да, дерева.
К моему великому огорчению, мы упражнялись на деревянных мечах. На мои сетования отец неизменно отвечал, что на стальные мы перейдем позже, когда я подрасту.
3
Наступил мой восьмой день рождения. Эдит в то утро была особенно ласкова со мной. Мама распорядилась, чтобы на завтрак мне подали все, что я люблю: сардины в горчичном соусе и свежий хлеб с домашним вишневым вареньем. Я с удовольствием поглощал свой завтрак, а Дженни с ухмылкой поглядывала на меня, но я старался не обращать на нее внимания. После нашего разговора в гостиной та незначительная власть, какую сестра имела надо мной, растаяла как дым. Раньше я бы принял ее насмешки близко к сердцу. Быть может, мне даже стало бы немного стыдно за свой праздничный завтрак. Но только не в день моего восьмилетия. Если оглянуться назад… тот день рождения стал переломным. Я начал превращаться из мальчишки в мужчину.
И потому Дженни могла сколько угодно кривить губы и тихо ухмыляться. Меня это не задевало. Я смотрел только на родителей, а они – на меня. По их жестам я понял: вкусным завтраком мой праздничный день не ограничится. Так оно и вышло. Под конец завтрака отец объявил, что вечером мы отправимся на Честерфилд-стрит, в «Шоколадный дом Уайта». Там готовят горячий шоколад прямо из цельных бобов какао, которые привозили к нам из Испании.
Потом Эдит и Бетти долго суетились вокруг меня, наряжая в мой лучший костюм. Вместе с родителями и Дженни я неторопливо шествовал к ожидавшей нас карете, украдкой поглядывая на окна соседских домов. Может, сестры Доусон или Том и его братья видели наш отъезд? Хотелось надеяться, что да. Видели и думали: «Семья Кенуэй выходит в свет, как и подобает нормальной семье».
4
На улицах, прилегающих к Честерфилд-стрит, было весьма людно. Нам удалось подъехать вплотную к «Шоколадному дому Уайта». Едва карета остановилась, нам помогли выбраться, перевели через шумную улицу и проводили внутрь заведения.
Путь от кареты до шоколадного рая был совсем коротким, однако я успел увидеть кусочки реальной, жестокой и неприглядной лондонской жизни, от которой меня берегли няньки: в канаве валялась дохлая собака; возле перил рвало какого-то оборванца; цветочницы, попрошайки и уличные мальчишки бегали по улице, разбрызгивая грязь, что рекой текла по мостовой.
В зале, куда нас ввели, густо пахло табачным дымом, элем, духами и, конечно же, шоколадом. Кто-то играл на клавикордах, но их звуки почти тонули в гуле голосов. Здесь почему-то все кричали, склонясь над игорными столами. Мужчины и женщины пили эль из больших тяжелых кружек. Кое-кто пил горячий шоколад, заедая сладким. Все посетители были очень возбуждены.
Пройдя несколько шагов, отец остановился. Я почувствовал, что ему не по себе. На мгновение я даже испугался: вдруг он просто повернется и мы уйдем отсюда, так и не попробовав шоколада? Вскоре я заметил молодого джентльмена с тростью, который приветливо улыбался и подмигивал нам. Отец тоже его заметил и повел нас туда, где тот стоял. Мы пробирались между столов, переступали через собак и даже через малолетних ребятишек, ползавших по полу между ног родителей. Видно, они рассчитывали чем-то поживиться: случайно упавшим куском пирожного, а может, и монетками.
Наконец мы добрались до джентльмена с тростью. В отличие от отца, чьи всклокоченные волосы были наскоро заплетены в косицу и скреплены бантом, голову его знакомого покрывал белый напудренный парик. Чтобы не запачкать парик, сзади джентльмен прикрыл его черным шелковым мешочком. Одет отцовский знакомый был в темно-красный сюртук. Кивнув отцу, джентльмен переместил свое внимание на меня и церемонно поклонился:
– Добрый вечер, мастер Хэйтем. Примите мои искренние поздравления по случаю дня вашего рождения. Будьте любезны, сэр, напомните мне ваш возраст. Судя по вашей внешности, вы уже достаточно возмужали. Вам одиннадцать? А может, двенадцать?
Сказав это, он глянул поверх меня. Отец и мать, стоявшие за моей спиной, одобрительно закивали.
– Мне восемь, сэр, – с важностью ответил я.
Отец нас познакомил. Джентльмена звали Реджинальд Берч. Он был одним из старших управляющих отца. Мистер Берч сказал, что рад нашему знакомству, после чего поклонился матери, поцеловав ей руку.
Затем Реджинальд склонил голову и прильнул губами к руке моей сестры. Я уже кое-что смыслил в таких делах и понял: он ухаживает за Дженни. Мне казалось, что отцу это может не понравиться и он вмешается.
Но отец и мать выглядели радостно возбужденными, а вот лицо сестры сделалось каменным и оставалось таким все время, пока нас вели в отдельную комнату. Там мы уселись за стол, причем мистер Берч сел рядом с Дженни. Слуги «Шоколадного дома» забегали вокруг нас.
Я бы с удовольствием остался тут жить! Я успел выпить несколько чашек горячего шоколада и съел несколько внушительных кусков торта. Отец с мистером Берчем пили эль и почти не ели. Они не торопились расставаться, но мать сказала, что нам пора, пока мне или им не стало плохо. Мы покинули «Шоколадный дом» и вышли на улицу, где стало еще многолюднее.
От уличного шума и зловония я даже растерялся. Дженни наморщила нос. По лицу матери промелькнула тревога. Заметив это, отец подошел к нам почти вплотную, пытаясь оградить от суеты.
Потом я вдруг увидел грязную руку, застывшую на уровне моих глаз. Я поднял голову. Попрошайка глядел на меня широко раскрытыми, умоляющими глазами – единственными сравнительно чистыми островками на его чумазом лице. Спутанные волосы нищего давно не знали горячей воды и мыла. Уличная цветочница попыталась было сунуться со своим товаром к Дженни, но мистер Берч проворно загородил ей путь своей тростью. Торговка лишь ойкнула и исчезла. Меня со всех сторон толкали и пихали. Сбоку к нам лезли двое уличных мальчишек с протянутыми ладонями.
И вдруг моя мать испуганно вскрикнула. Какой-то бродяга в грязных лохмотьях выскочил из толпы и уже тянул к ней руку, готовясь сорвать с ее шеи ожерелье.
Еще через секунду я понял, почему отцовская трость так странно гремела. Отец сорвал верхнюю часть, оказавшуюся кинжалом, и молниеносно бросился на грабителя. Однако, увидев, что вор безоружен, отец передумал и вернул кинжал на место, ударив тростью по руке вора.
Тот заорал от боли и удивления. Попятившись назад, грабитель налетел прямо на мистера Берча – тот опрокинул его на землю, придавил коленями грудь, а к горлу поднес кинжал. Я затаил дыхание. У матери округлились глаза. Ее рука вцепилась в отцовское плечо.
– Реджинальд! Остановитесь! – крикнул отец.
– Эдвард, он только что пытался ограбить вас, – не поворачиваясь, ответил мистер Берч.
Вор распустил сопли. На руках мистера Берча проступили жилы. Костяшки пальцев, сжимавших рукоятку кинжала, стали белыми.
– Нет, Реджинальд, это не способ борьбы со злом, – спокойно возразил отец.
Он обнимал мать, тихо всхлипывающую у него на груди. Рядом стояла Дженни. С другой стороны стоял я. Вокруг нас собралась толпа. Бродяги и нищие, что совсем недавно лезли к нам, теперь держались на расстоянии. Их почтение было вызвано страхом.
– Реджинальд, я не шучу, – сказал отец. – Уберите кинжал и отпустите его.
– Эдвард, не выставляйте меня дураком. Особенно перед всем этим сбродом, – ответил мистер Берч. – Мы оба знаем: этот человек обязан заплатить за свой поступок если не жизнью, то хотя бы парой пальцев.
Я снова затаил дыхание.
– Нет! – скомандовал отец. – Никакого кровопролития, Реджинальд! Если вы не сделаете так, как я вам говорю, я разорву с вами всякие отношения.
Вокруг нас стало тихо. Было слышно только, как вор тихо бормочет:
– Сэр, пощадите… прошу вас, сэр… умоляю, сэр…
Его руки были плотно прижаты к бокам. Ноги беспорядочно елозили по грязным, осклизлым камням мостовой. Он сознавал, что оказался в ловушке.
Так продолжалось, пока мистер Берч не принял решение. Он убрал кинжал, острие которого успело до крови оцарапать шею вора. Выпрямившись, Реджинальд пнул его ногой. Дальнейших понуканий этому бродяге не понадобилось. Вскочив на ноги, он припустил по Честерфилд-стрит, радуясь, что остался цел.
К нам подбежал опомнившийся кучер, прося поскорее сесть в карету.
А отец и мистер Берч продолжали стоять, пристально глядя друг на друга. Пока мать усаживала меня в карету, я успел заметить пылающие глаза Реджинальда. Потом отец протянул ему руку и сказал:
– Благодарю вас. От имени всех нас благодарю вас за быстроту вашей реакции.
Я почувствовал руку матери на своей пояснице, настойчиво пытавшейся затолкнуть меня в карету, но продолжал тянуть шею, стараясь увидеть, чем все кончится. Отец протягивал руку мистеру Берчу, но тот по-прежнему смотрел на него сверкающими глазами, отказываясь от примирения.
Меня почти уже запихнули в карету, когда я увидел, как мистер Берч тоже протянул отцу руку, а сердитый взгляд сменился улыбкой: ошеломленной и даже застенчивой. Казалось, он сам не понимал, что́ это на него нашло. Они пожали руки. Отец наградил мистера Берча легким кивком, столь хорошо знакомым мне. Отцовский жест означал: недоразумение улажено и слова не требуются.
5
Наконец мы вернулись к себе на площадь Королевы Анны, оставив за дверями запах дыма, конского пота и навоза. Я поблагодарил родителей, сказав, что замечательно провел вечер и что маленькое уличное происшествие ничуть не испортило мне торжества. Сам же я, разумеется, считал случившееся главным событием дня.
Однако праздник на этом не закончился. Я уже направлялся к себе, когда отец подал мне знак следовать за ним и повел в комнату для игр, где зажег лампу.
– Стало быть, Хэйтем, тебе понравился сегодняшний вечер, – сказал отец.
– Очень понравился, сэр, – ответил я.
– А каковы твои впечатления о мистере Берче?
– Он мне тоже очень понравился, сэр.
Отец усмехнулся:
– Реджинальд придает большое значение внешнему виду, манерам, этикету и умению повиноваться. Он вовсе не похож на тех, кто соблюдает правила и придерживается приличий, лишь когда им это выгодно. Реджинальд – человек чести.
– Да, сэр. – Должно быть, в моем голосе прозвучало сомнение, отражавшее мои чувства.
Отец его уловил и пристально посмотрел на меня:
– Ага, ты раздумываешь о случившемся на улице?
– Да, сэр.
– Ну и что же ты по этому поводу думаешь?
Он подвел меня к стеллажу, возле которого стояла лампа. Наверное, ему хотелось получше видеть мое лицо. Взгляд отцовских глаз всегда был добрым, но вместе с тем внимательным и серьезным. Отец стоял так, что один из шрамов на его лице будто бы сиял в тусклом свете лампы.
– Сэр, меня взволновало это уличное происшествие, – сказал я и быстро добавил: – Больше всего я волновался за маму. Вы так быстро бросились ей на выручку. Я еще не видел, чтобы человек двигался с такой скоростью.
– Вот что делает с мужчиной любовь, – засмеялся отец. – Когда-нибудь ты сам в этом убедишься. Но вернемся к мистеру Берчу. Как ты оцениваешь его поведение, Хэйтем?
– Сэр?
– Мистер Берч намеревался жестоко наказать этого мерзавца. Было бы такое наказание заслуженным, как ты считаешь?
Я задумался над отцовским вопросом. Судя по внимательному и даже суровому выражению его лица, отец спрашивал не просто так. Ему действительно было важно услышать мой ответ.
Тогда, на улице, я сгоряча подумал, что вор заслуживает сурового наказания. Пусть и на миг, меня охватил гнев. Как этот оборванец смел напасть на мою мать? Однако сейчас, в спокойной обстановке комнаты, залитой мягким светом лампы, мои чувства изменились.
– Отвечай честно, Хэйтем, – сказал отец, словно читая мои мысли. – Реджинальд обладает обостренным чувством справедливости… или того, что он понимает под справедливостью. В какой-то мере оно у него… библейского свойства. А что думаешь ты?
– Поначалу, сэр, я ощутил… сильное желание отомстить. Но это желание быстро прошло, и я был рад, что мистер Берч проявил милосердие.