— А где его друзья?
— Нету! — с горечью в голосе тут же откликнулся Николай.
— Почему? — стараясь побыстрее прожевать сало, спросил Фонарев.
— Все из-за работы этой долбаной. Раньше-то у него корешей было много. Еще со школы, потом армейские, потом из института. Столько народу звонило, в гости приходили…
— Ага. Мы и на дачу любили ездить, когда туда Сенька приезжал, — под держала Алена. — Когда Сеня там, значит, и друзей его полон дом, и шашлыки, и гитара… Эх! — вздохнула она.
— Так что же случилось-то? Куда же они все подевались?
— Когда Сенька на эту работу устроился, к вурдалаку этому, там же строго все было. Будто в охрану к президенту попал, е-мое! Подписку давал о неразглашении… Этот, как его… Имидж сменил. Костюмов накупил. Рубашки обязательно белые, галстуки всякие от кутюр. Это для водилы-то! Не слабо, да? Как же у них там офисные служащие одеваются? И вообще, изменился брательник. Молчаливый такой стал…
— Ага. Пока не выпьет, — вставила Алена.
— Так нужно же было хоть иногда разрядку какую-то… Он только с нами и расслаблялся. А с друзьями общаться перестал. Боялся, видно, болтануть по пьяни лишнего. Давайте еще по соточке, а то ведь и выпить-поговорить за весь день не с кем было. Ну, брат, пусть земля тебе будет пухом!
Все выпили. Николай молча катал шарик хлеба, по скулам ходили желваки.
— Вот, паскуда, до чего довел: голову брату отхватило! Это что же такое? Он Чечню прошел — ни одной царапины. А здесь… Мирное время, центр Москвы, а хоронили в закрытом гробу. Хорошо, хоть мать не видела — не пережила бы. Я сам, когда на опознание вызывали, едва с катушек не съехал… А все деньги! Из-за денег попер в это логово. Я ему говорил: такие деньжищи просто так не платят! Все свою цену имеет, и деньги тоже. Нет, куда там. Мол, меня пули не берут, я заговоренный! Это он на квартиру накопить хотел. Вот и накопил…
— А кто его устроил к Трахтенбергу?
— К Траху-то? Не помню. Кажется, армейский какой-то корешок.
— Так, а что ж там такого страшного было? Почему секретность такая? — осторожно спросил опер.
— А черт их знает. Видно, Трах сильно за свою шкуру боялся. Весь распорядок дня; маршруты — все в секретности держали. Семка с утра не знал, куда через пятнадцать минут выезжать: то ли домой за ним, то ли в офис, то ли в этот дом публичный…
Фонарев внутренне подобрался, но как можно небрежнее продолжил разговор:
— Скажи, Николай, а брат не рассказывал вам об угрозах в адрес Трахтенберга? Все-таки личный водитель, это почти как личный доктор…
— Не, мужик, ты не въезжаешь… У Траха четыре водителя было. Что же он, со всеми откровенничать будет? Не-е. Там перегородка в «вольвешнике» была, чтобы переднюю часть салона отгородить от задней. Даже если рядом с Трахом кто-то и сидел и базар о чем-то шел, водила ничего не слышал: перегородку опускали и все!
— Но между собой охранники обсуждали всякие дела?
— Ничего не обсуждали. Там каждый следил за каждым и каждый доносил на каждого. Система Третьего рейха.
— А вот первое покушение… О нем что-то говорилось?
— Но нем ничего. Начальник службы безопасности собрал всех и сказал, что ведется внутреннее расследование. И чтобы все держали язык за зубами. И никому нигде ни на один вопрос не отвечали. И по поводу версий… И вообще. После того случая Трах потребовал, чтобы ему бронированную машину достали. Броня крепка и танки наши быстры… Ничего, и через броню нашли. Пуля, она, может, и дура, но рано или поздно кого нужно достанет!
— Там взрывчатка была, — поправил Фонарев.
— Не важно. Я фигурально. В общем, служба, ты меня не пытай. Ничего я не знаю. Ничего мне брательник не рассказывал.
— Не доверял, что ли?
— Я так думаю, что берег. И меня, и мать, и Аленку. Ладно, давай помянем. Аленка, тащи бутылку, эта пустая уже.
Женщина достала из морозилки запотевшую поллитровку. Николай снова разлил.
— Эх, Семен, Семен! — все глядел на фотографию Николай. — Жить бы тебе да жить… — По его щеке покатилась нетрезвая слеза. — Ладно, светлая память!
Выпили. Шура старательно налегал на холодец — отличное средство сохранить ясность мысли. Ясно было одно: черта с два из этого мужика что-нибудь вытянешь. Видимо, «система Третьего рейха» распространялась и на семьи.
— А что, друзья и на кладбище не пришли? Как-то не по-христиански… — Шура возобновил разговор.
— Почему не пришли? Там народу много было. Все его ребята были. И девчонки. И к нам сюда собирались приехать. Алена на целый полк наготовила. Только едва мы у могилы собрались, свечки зажгли, постояли молча, каждый своего Сеньку вспоминая… А тут эти «коммандос» на джипах. Целая кавалькада. Вышли все в черных костюмах, в черных очках — как роботы. Венки положили, потом мать подхватили под руки — и в машину. Мол, мы вас, Лидия Михайловна, до самого дома домчим. Ну и мы за ними. Что же нам мать одну с ними…
— Это они не хотели, чтобы люди к нам в дом пришли, это точно! — воскликнула хмельная Алена.
— Точняк! — лаконично подтвердил муж. — А здесь, едва вошли, по рюмке хлопнули, мол, спи спокойно, дорогой товарищ! И все! Вышли строем, как не было.
— А чего ж так?
— Правда, маме конверт оставили, что да, то да! Пухлый такой конверт… Мы еще и не смотрели… — По выражению полного удовлетворения, промелькнувшему на лице женщины, было ясно, что, конечно, смотрели. И сумма вполне устроила.
— Ты закрой пасть-то! — прошипел муж.
— А что же они не остались посидеть? — как бы не заметил Алениной оплошности Шура. — Товарища добрым словом помянуть?
— Так чтобы разговоров лишних не было. Вопросов-ответов, — Алене явно хотелось привлечь к себе внимание товарища из прокуратуры.
— Это про публичный дом, что ли? — небрежно спросил Фонарев, уминая соленый гриб.
— Да! И про это! Нам-то Сенька рассказывал…
— Что он тебе рассказывал? — грозно вскричал вдруг Николай.
— Так… Как што, коханый? Про девчонок с телика… Он же их прямо с экрана и туда…
— Ты че? Бредишь, что ли? Выпила лишку, так иди спать! Пошла, пошла, — Николай поднялся, пытаясь вытолкнуть жену из-за стола.
— Ты че? Я тебе кто? Че я такого сказала? Товарищ и так знает. Он же сам сказал. И ты первый начал!
— Мало ли что… Давай-ка посудой займись. Иди, кому сказал! — взревел глава семьи.
Алена нехотя покинула комнату, обиженно взглянув на мужа.
— Чего это ты вызверился? — миролюбиво спросил Фонарев. — Знаем мы про их дома публичные. Ты про какой говорил? Про тот, что на Юго-Западе?
— Если все знаешь, так не расспрашивай. Только сдается мне, ты меня паришь. Ничего ты не знаешь. Потому что нет ничего на Юго-Западе.
— А где есть?
— А это ты сам выясняй! Нашел дурака! И вообще… Я к тебе по-хорошему, стопку налил, помянуть предложил, а ты меня выпытываешь. А потом в контору свою вызовешь и под протокол?
— И вызову! Ты сам-то в уме? Твоего родного брата убили, башку ему оторвали! Мы ищем тех, кто это сделал, чтобы наказать! А ты что? Помочь не хочешь? Не хочешь помочь найти убийцу брата? — наступал Фонарев.
Николай молча наполнил стопку, молча выпил, понюхал корку хлеба и изрек следующее:
— Я тебе вот что скажу. Брата не вернешь. А я у матери единственный сын остался, надежда ее старости. Ты хочешь, чтобы и мне башку оторвали? А я не хочу. Я еще пожить хочу, понял? И ребятишек заделать парочку, и дом достроить в деревне… Так что ты меня не прессингуй. У тебя работа такая — расследовать, вот ты и расследуй. Только не за мой счет! Понял?
— Понял, — вздохнул Шура. — Вот из-за таких несознательных граждан…
— Да пошел ты! Из-за такой прокуратуры у нас бандиты, воры и убийцы живут припеваючи. Никто их не наказывает. А если простой мужик, вроде меня, против них пойдет, они меня из-под земли достанут.
И никакая милиция с прокуратурой в обнимку меня не спасут. Все! Поминки закончены.
— Если понадобится, вы будете вызваны для дачи свидетельских показаний официально, — произнес, поднимаясь, Фонарев. Лучше бы он этого не говорил.
— Какие свидетельские? Ты опупел, что ли? — взревел Николай. — Мы же пострадавшая сторона. Пострадавшие мы, а не свидетели, понял? Вот и чеши отсюда, опер мамин! А то я тебе сейчас чайник быстро начищу!
— Колечка, Коленька, не надо, миленький!
Из кухни влетела Алена, повисла на муже; махая рукой Фонареву: дескать, уходи, пока цел.
Фонарев солидно кашлянул, давая понять, что он уходит, поскольку считает задание выполненным, а не потому, что Николай злобно таращит на него выпученные пьяные глаза.
Глава 19
ЭКС-ПРЕДСЕДАТЕЛЬ
В то время как оперуполномоченный Фонарев поминал погибшего водителя Семена Шатрова, Александр Борисович Турецкий находился с визитом в загородной резиденции Ивана Васильевича Артеменко.
Бывший председатель совета Российской ассоциации рекламных агентств, бывший генеральный директор одной из ведущих рекламных групп SGS communication, а ныне — прикованный к инвалидному креслу седой мужчина лет пятидесяти восседал напротив Александра у стола карельской березы, выполненного в стиле александровский ампир. Саша сидел в кресле того же гарнитура, что и стол, и диван, и несколько стульев. Гарнитурчик тянет тысяч на двадцать пять баксов, прикинул про себя Турецкий.
Они вели беседу под удивительно вкусный английский чай, который разливала супруга Артеменко, длинноногая белокурая красавица, явно из бывших моделей.
Беседа шла ни шатко ни валко. Артеменко, разумеется, знал о гибели Трахтенберга, но разговорить его никак не удавалось.
— Что вы хотите, Александр Борисович? — пожимал он плечами. — Заниматься в нашей стране бизнесом, тем более крупным бизнесом — это занятие, опасное для жизни. Так что с кем не бывает, как говорится…
— Да, кому, как не вам, это знать, — сочувственно произнес Турецкий.
— Что было, то прошло. Зацикливаться на своей беде — занятие малоперспективное. Алиночка мне очень помогает, вливает в меня душевные силы, — поцеловал он руку жены.
— Простите, что ворошу прошлое, но, насколько я знаю, виновников вашего несчастья не нашли? Ни киллера, ни заказчика?
— Не нашли, разумеемся, — усмехнулся Артеменко. — Разве может милиция переиграть спецслужбы?
«Ага! Вот оно! Пошло!» — навострился Александр.
— Вы считаете, что к покушению причастны…
— А кто составляет службы безопасности всех воротил отечественного бизнеса? Кто их возглавляет? Это же всем известный факт, что бывшие сотрудники раскуроченного, разоренного КГБ влились стройными чекистскими рядами в разнообразные частные охранные предприятия — ЧОПы. Или в команды вполне конкретных господ.
— Так уж и все…
— Хорошо, кое-кто остался в ФСБ, — усмехнулся Артеменко.
— Но кому было выгодно убрать вас?
— А вы не догадываетесь?
— То есть, вы считаете, что заказчиком мог быть покойный Трахтенберг?
— Я этого не говорил. Заказчиком мог быть не он. И скорее всего — не он. Но мое место освобождалось под него. Что и показали последующие события.
— А кто же, по вашему мнению, мог заказать Арнольда Теодоровича?
— Ну, батенька, вы и вопросы задаете… Это ваша задача, не моя. Вам за ее решение зарплату платят… Или мало платят? Переходите ко мне.
Иван явно поддразнивал Турецкого. Но тот на провокацию не поддался.
— Зарплата меня совершенно устраивает. Кроме того, я как государственный служащий имею много льгот.
— Рисковать жизнью, не спать ночами, жертвовать праздниками ради трудовых буден… — все подначивал Артеменко.
Признаться, Александр именно это и имел в виду. И то, что его раскусили, как мальчишку, разозлило. Турецкий хотел было отбить удар достаточно жестко, но остановился, вспомнив, что напротив него — наполовину парализованный человек, изо всех сил старающийся казаться этаким отчаянным мачо. Ладно, подыграем.
— Да, в том числе и это. Но главное — бесплатный проезд в городском транспорте.
Артеменко расхохотался.
— А вы мне нравитесь.
— Благодарю, — склонил голову Александр. — Если не возражаете, вернемся к Трахтенбергу. Иван Васильевич, я ведь пришел к вам не затем, чтобы вы выполняли мою работу. Я пришел поговорить с умным, сведущим человеком, который ориентируется в мире рекламного бизнеса куда лучше, чем я.
— Благодарю, — в свою очередь склонил голову Артеменко, явно копируя Александра. — А что к нему возвращаться? Мертвые сраму не имут…
— Скажите, Иван Васильевич, вот Российская ассоциация рекламных агентств, которую вы когда-то возглавляли, в чем ее задачи? Каковы функции?
— Ассоциация-то? Это мое детище, не скрою. Попытка вести бизнес цивилизованным путем. Это своего рода третейский суд, куда можно было обратиться за помощью, за защитой, за кредитом даже. Мы пытались препятствовать образованию монополистов от рекламы. Это была попытка создать более-менее равные стартовые условия игрокам. Чтобы на поле не царил только Артеменко, или Трахтенберг, или Пупкин. Чтобы реклама была разнообразна. Только так она могла бы развиваться, быть более качественной. Совет ассоциации принимал новых членов. При этом была обязательна рекомендация трех действующих акционеров ассоциации. Зачастую заказчики рекламы обращались к нам, к совету, и мы рекомендовали, какую из рекламных компаний выбрать заказчику. Проводились своего рода тендеры. Мы давали своим клиентам определенные гарантии: если рекомендованная нами рекламная группа не удовлетворяла заказчика, мы подключали других членов ассоциации и выполняли заказ уже за свой счет. Конечно, наши постоянные клиенты вносили определенные взносы за право работать с ассоциацией. Это своего рода Ротари-клуб. Так было при мне. Когда совет ассоциации возглавил Трахтенберг, все стало меняться. Все наиболее выгодные заказы он переключил на свое агентство… Так что сейчас ассоциация — не более чем формальность.
Александр слушал, изображая на лице полнейшее внимание. Более того, всей мимикой Турецкий как бы говорил, что совершенно одобряет оратора по всем пунктам пламенной речи. Думал он при этом следующее:
«Ага. Справедливость, равные стартовые условия… Пока ты был у руля, заказ на рекламу президентских выборов почему-то получила именно твоя группа».
Вслух он произнес следующее:
— Тогда, может быть, среди «рекламщиков» нарастало недовольство, созрел так сказать дворцовый переворот? Возникла некая новая сильная фигура, пожелавшая сместить заевшегося олигарха? Король умер — да здравствует король! Кстати, кто будет преемником Трахтенберга на посту председателя совета?
— Это не важно, — поморщился Артеменко. — Я сказал уже, что ассоциация утратила свою патронирующую роль. Каждый участник этого бизнеса нашел свою нишу. Рынок поделен.
— Но, возможно, есть обиженные?
— Обиженные есть всегда. На обиженных воду возят, — усмехнулся Артеменко. — Однако если каждый обиженный примется взрывать автомобили… Останутся только пешеходы. Не так-то это просто устроить, вы не находите?
— Нахожу. Поэтому и пытаюсь понять, кто мог организовать эту акцию. Судя по обстоятельствам взрыва, организатор многое знал о Трахтенберге: каким путем тот возвращается с работы домой, в какое время Арнольд Теодорович выехал из офиса…
— Ну… Все правильно, — улыбнулся Артеменко.
Турецкому порядком надоели эти его улыбочки всезнающего гуру. Мол, знаю, но не скажу.
— Между прочим, и у вас, милейший Иван Васильевич, есть мотив убийства.
— Да? Какой же?
— Ну как же: из-за Трахтенберга вы лишились возможности жить активной, полноценной жизнью.
Лицо Артеменко на мгновение окаменело. Затем он снова улыбнулся. Но это, пожалуй, и не улыбка была. Скорее, оскал.
— А я продолжаю жить активной и полноценной во всех отношениях жизнью, — медленно проговорил он. — Вы полагаете, что для этого обязательно нужны ноги? А я думаю — голова. Козлы, вон, бегают на четырех копытах, а толку что? Даже молока не дают.
«Это он обо мне, что ли? — изумился про себя Турецкий. — Это уже на грани фола, если не за гранью. Спокойно, Саня, не поддавайся!»