– Приятного аппетита!
– Спасибо… Пока! – неуклюже вымолвил Конрад и сбросил вызов.
Интерес Нади немного пугал Конрада. Что это может значить? Конрад помыл руки и пошёл обедать.
– С кем это ты разговаривал? – с ходу спросила мама.
– Коллега звонила, спрашивала, когда я выйду на работу, – соврал Конрад.
Мать усмехнулась. Конрад нахмурился и опустил голову, внимательно изучая содержимое своей тарелки. Больше всего на свете Конрад ненавидел тунца, от одного запаха этой рыбы в горле Конрада начинался спазм, но мать готовила её каждый раз, когда Конрад болел. Конрад не хотел огорчать мать, она же так старалась ради него, поэтому сказал, что не голоден.
12
Конрад чувствовал, что у него появилось нечто такое, о чём он хотел подумать в одиночестве. Мать, неодобрительно покачав головой, отпустила его. Но ему так и не удалось спокойно полежать. Мать с грохотом переставляла мебель и пылесосила, пытаясь создать в «берлоге», как она называла квартиру Конрада, подобие уюта. Пылесос то приближался к его комнате, стуча о дверь, то отдалялся и уходил в другую сторону, то опять приближался, раздражая Конрада всё сильнее и сильнее. Мать всегда была против дверных замков, поэтому он не мог закрыть комнату на ключ. Если даже ему удастся изолироваться от шума, он не сможет избавиться от страха, что она внезапно откроет дверь, войдёт и прочитает его тайные мысли. Казалось, пылесос никогда не умолкнет. Прошло пятнадцать минут, а он всё работает и работает. Конрад ненавидел его.
Мать никогда не просила Конрада помочь по дому и всегда следила за тем, чтобы он был накормлен и аккуратно одет. Когда Конрад пошёл в школу, она вышла на работу. Через несколько недель ей показалось, что Конрад покашливает, и она в тот же день, взяв ребёнка в охапку, побежала к врачу. Врач сказал «ничего страшного», кашель пройдёт сам. Но женщина слёзно попросила выписать хоть какой-нибудь сиропчик и освободить Конрада от школы, а её – от работы, «чтобы ребёнок выздоравливал в благоприятных условиях». Неделю мать выхаживала Конрада, изгоняя лёгкий кашель сложной и только ей известной смесью химии и народной медицины, измеряя ему каждый час температуру и требуя показать, как он «сделал кака». Но кашель Конрада не проходил, а становился только сильнее. Теперь Конрад кашлял долго и мучительно.
Повторно пошли к врачу, и мать попросила Конрада показать, как он кашляет. Конрад продемонстрировал, и врач, бегло послушав Конрада и сделав короткую запись в истории болезни, сказал:
– Это нервный кашель. Я направлю вас к невропатологу.
Невропатолог согласился с диагнозом лора и прописал успокоительное.
Конрад делал всё, что требовала мать. Пил противные капли, тепло одевался и слушал на ночь успокаивающие мелодии, но кашель не проходил. Иногда матери казалось, что Конрад получает от него удовольствие, и тогда она требовала немедленно прекратить. Конрад на несколько минут замолкал, а потом всё начиналось сначала.
Конрад опять попытался подумать о Наде. Нет, он не хочет, чтобы она увидела его, такого неуклюжего и нескладного. Он встал у зеркала и стал сгибать руки в локте, как бы качая бицепсы. Кожа свисала складками. Мать запрещала Конраду заниматься спортом из страха, что он по неосторожности нанесёт себе травму, и добыла справку для школы, что он «по физиологическим и психологическим причинам» не может посещать уроки физкультуры и труда.
Шум пылесоса стих. Конрад повернулся к стене и заулыбался, прокручивая в голове разговор с Надей, особенно её слова о том, что у него красивый голос. Больше всего на свете он хотел бы сейчас ещё раз прослушать автоответчик, но не мог, потому что в соседней комнате возилась мать. Надя, Надя, какая ты, Надя? Мысли о Наде возбуждали в Конраде приятные чувства, и он фантазировал, какой могла бы быть девушка с таким нежным голосом. Ему не терпелось попасть на работу, чтобы повнимательнее рассмотреть её профиль в Фейсбуке. Если повезёт, там будет фотография. Скорее бы настало завтра!
Часть II
1
– Носки и кальсоны я ему сама покупаю, а для брюк и пиджаков нужна примерка. Здесь без примерки никак не обойтись…
– Да, что верно, то верно, – соглашается хозяин магазина, сморщенный старичок в щегольском бордовом костюме в коричневую клеточку. – Очень хорошие брюки вы сейчас держите, стопроцентная шерсть, тёплые, как раз то, что надо на зиму. Возьмите, не пожалеете.
– А какой это размер?
– Минуточку… – Старичок подходит, надевает очки и всматривается в размерную таблицу. – Эти брюки – это ещё старый гэдээровский запас. Сейчас таких уже не производят, сейчас в шерсть всегда поролон или этот… нейлон кладут. А он разве греет? Он не греет совсем. А когда холодно, люди болеют чаще. Вот и вся логика.
В маленьком магазинчике мужской одежды на Пренцлауэрштрассе, 46 всё было точно так же, как и много лет назад, когда Моника Фольксманн приходила сюда выбирать одежду теперь уже покойному мужу. То ли от того, что магазин находился в полуподвале и освещение было слабым, то ли от преобладающего в товаре серого цвета торговый зал казался ещё темнее, а воздух был пропитан пылью и средством от моли. Из-за пыли было плохо видно и тяжело дышать.
– А какого размера вам нужны брюки? – спросил старик.
Вдруг кто-то громко чихнул, прервав их разговор. Мужчина отпрянул и стал испуганно оглядываться. Он не заметил, что в магазине всё это время был кто-то ещё. Моника кивнула в сторону бесшумно стоящего в сторонке человека и спросила:
– Вы что, не узнаёте его, господин Шульце? Это же мой Кони!
Мужчина прищурился, надел, потом снял очки и с удивлением воскликнул:
– Конрад?! Не может быть! Надо же, какой большой вымахал. Я помню, как вы приходили сюда ещё с вашим мужем, а Кони сядет тихонько на стульчик и смотрит, а глазёнки умные-умные. А сейчас, надо же, уже мужчина.
– Да, – с гордостью ответила Моника, – вырос он у меня, рост 185 см, размер одежды XL, обуви – 45. Но для нас, родителей, дети как были детьми, так ими и останутся.
– Сколько же тебе уже лет, молодой человек?
– Ему уже тридцать шесть, – ответила мать за Конрада.
– Тридцать шесть?! – воскликнул старик. – Тридцать шесть! Надо же, надо же…
– Вот, нашла тебе брюки. Нравятся?
Конрад утвердительно кивнул.
– А есть ли у вас другие модели нашего размера? – уже обращаясь к хозяину магазина, спросила Моника.
Старик пошёл в кладовку за нужным товаром, а Конрад безропотно взял из рук матери пару серых брюк в широкую белую полоску и направился в примерочную. К ним Моника подобрала розовую рубашку в клеточку, подтяжки, фиолетовый галстук с мелкими ромбиками и фиолетовую жилетку – в тон к галстуку.
– Ух, красавец какой! – хозяин магазина не мог скрыть восхищения, когда Конрад отдёрнул занавеску. – Будь я девушкой, непременно влюбился бы. – Конрад покраснел, а старик продолжил: – У тебя же наверняка есть девушка?
Увидев строгий взгляд Моники и поняв, что зашёл на минное поле, хозяин магазина незаметно, как опытный дипломат, сменил тему:
– У твоей матери отличный вкус! Вот это, я понимаю, стиль, не то что джинсовая униформа, которой обвешана вся сегодняшняя молодёжь. А это – классика! Строгий стиль и мягкие цвета – то, что не выйдет из моды никогда.
Конрад посмотрел на себя в зеркало. Пухлые и в то же время впалые щёки, уставшие глаза и грустный взгляд плохо сочетались с этим щегольским нарядом: широкими брюками в полоску, розовой рубашкой и фиолетовой жилеткой. Такая одежда хорошо бы смотрелась на эпатажном политике, но не на стеснительном молодом человеке. Конрад съежился при мысли, что послезавтра он должен будет прийти в таком наряде на работу и, возможно… нет-нет, непременно станет предметом насмешек сослуживцев.
– Тебе что, не нравится? – разочарованно спросила мать. – Это же классика!
Конрад пожал плечами. Одежда ему не нравилась, но он не хотел расстраивать мать. Напротив, зная, что она из-за него вынесла, он очень хотел сделать её счастливой, поэтому никогда ей не перечил.
2
Последняя ссора между ними случилась очень давно, когда Конраду было пять лет. Тогда он не хотел выходить на прогулку и мешал матери его одевать. Та сказала ему, что он «плохой мальчик», поэтому мама уйдёт без него и больше никогда не вернётся. Пусть Конрад живёт один как хочет! Конрад стал плакать и умолять маму остаться, но она только покачала головой – «нет» – и вышла из квартиры, заперев дверь снаружи. Конрад кричал, звал маму, но та не возвращалась. Через какое-то время (оно казалось мальчику вечностью) силы иссякли, и Конрад притих. Сидя на полу, он, всхлипывая, пытался завязать шнурки на ботинках, но это ему никак не удавалось. Тут внезапно дверь открылась и вошла мама. Он кинулся ей навстречу, стал целовать, обнимать, просил не уходить. Мама строго спросила, будет ли он её расстраивать: не слушаться, не съедать то, что лежит на тарелке, медленно одеваться, шуметь и плакать. Конрад уверенно сказал «нет», и они, быстро собравшись, вышли на прогулку. С тех пор Конрад знал, что мама не должна расстраиваться, и готов был стать маминым рыцарем и делать всё, что она захочет. Только бы больше никогда не оставаться одному.
Когда Конрад стал постарше, Моника часто заходила к нему в комнату «поболтать». Если он слушал музыку, она просила сделать потише, потому что у неё от музыки болит голова. Когда Конрад выключал магнитофон, мать спрашивала, может ли она немного с ним побыть. «Я так устала от отца!» Конрад не мог отказать ей, и она, немного помолчав, начинала рассказывать ему про тяготы жизни, жаловалась на отца, на свои болезни и на несправедливость. Только с Конрадом ей повезло, только с ним она чувствует себя защищённой.
В седьмом классе Конрад увлёкся шахматами и спросил однажды у матери, может ли он пригласить друга Маркуса поиграть после уроков. Мать согласилась, но не успели они начать игру, как Моника принесла им чай с печеньем и, сев на краешек кровати, стала говорить, обращаясь к товарищу Конрада:
– Я так рада, Маркус, что ты к нам пришёл! А то у Кони ведь, знаешь ли, нет друзей. Ты – единственный. Я надеюсь, что вы всегда будете дружить.
Мальчик кивал, а мать продолжила:
– Ну что же вы чай не пьёте, пейте, а то остынет. А что делают твои родители?
Ответа не последовало, и мать повысила голос:
– Маркус, я тебя спрашиваю: что делают твои родители?!
– Мой папа таксист, а мама домохозяйка, – оторвавшись от доски, ответил Маркус.
– А-а, – разочарованно ответила Моника, – понятно. А ты кем хочешь стать?
– Ещё не знаю, – поспешно ответил Маркус, пытаясь настроиться на игру.
– Не знаешь? Странно… А Кони с детства хочет стать политиком, как Конрад Аденауэр. Знаешь его? Вот и Кони будет канцлером. А как ты учишься? – на одном дыхании произнесла Моника.
– Нормально учусь.
– А если подробно? Какие у тебя оценки: пятёрки, четвёрки, тройки? Что значит «нормально»?
– Четвёрки, тройки, иногда пятёрки. Так себе. Шах.
– Что?
– Мат! – Мальчик обрадовался, что партия закончилась, потёр руки и, обращаясь к Конраду, сказал: – Увидимся в школе, бывай.
И ушёл, так и не выпив чай.
– Неважно его воспитали родители. Могли бы и обучить правилам хорошего тона, – убирая чай и шахматную доску, сказала Моника. – В следующий раз выбирай себе друзей повежливей.
Когда мама вышла, Конрад закрыл дверь и лёг спать, повернувшись к стене. Он не хотел, чтобы мать видела его слёзы.
Больше Конрад никогда не играл в шахматы.
3
– Знаете ли, Конрад работает на серьёзной работе, на очень серьёзной, – заговорщически сказала Моника. – Там! – При этих словах она вытянула указательный палец вверх.
– Где? – не понял старик, но на всякий случай посмотрел на потолок.
– В Берлине. В правительстве, – с придыханием сказала Моника и добавила уже шёпотом, как будто опасалась прослушки: – С Меркель!
– Да-а‑а? – протянул хозяин магазина. – С самой Меркель!
– Он не просто с ней работает, он – её правая рука. Она без него обойтись не может, без моего Конрада. – И, уже обращаясь к сыну, сказала: – Ну что ты стоишь, снимай брюки, другие мерить будем. Несколько пар возьмём, чтобы хватило надолго!
Кроме серых брюк в широкую белую полоску, мать выбрала коричневые в клеточку и «школьноформенные» синие. К брюкам добавились рубашки (уже упомянутая розовая, бледно-жёлтая и сиреневая), разноцветные жилетки, подтяжки, широкие галстуки невообразимых расцветок, которые были в моде в конце восьмидесятых. Моника выбирала, а Конрад не возражал.
Последние несколько дней он чувствовал себя виноватым за тайну, которую хранил в сердце, и вёл себя, словно нашкодивший ребёнок: предельно учтиво и угодливо. Любое желание матери выполнялось без промедления, любой намёк понимался без слов.
У Конрада до недавнего времени не было секретов от матери: он делился с ней всем. А если и хотел что-то скрыть, мать по известным только ей приметам замечала это и всегда «выводила его на чистую воду». А потом долго дулась за то, что он вздумал скрытничать. В этот раз всё было серьёзней, и Конрад боялся, что мать о чём-то догадается.
Когда они вышли из магазина одежды, выглянуло солнце. Моника была в хорошем настроении: она осталась довольна покупками и спросила, что Конрад желает сегодня на обед.
– Я бы съел курицу с жареной картошкой! – с энтузиазмом ответил Конрад.
– Жареная картошка? Ну ладно, пусть будет жареная картошка, – ответила мать и вздохнула: – Хотя мне кажется, что пюре было бы лучше.
– Мама, я не против! Пусть будет пюре!
– Да, но к пюре лучше всего подходит рыба на пару, а не курица…
– Ну ладно, пусть будет рыба на пару!
– А ты видел фотографию, которую выложил твой знакомый Михаэль Янзен в Фейсбуке? Он был в составе правительственной делегации в Москве и встречался с их президентом, как его, Мьедвьедьев?
– Да, – вяло произнёс Конрад, – видел.
Никто и не предполагал, что Моника, раньше пренебрежительно отзывавшаяся о компьютерах, станет активным пользователем Интернета. Она прошла специальные компьютерные курсы для пенсионеров, чтобы, как она объясняла своему преподавателю, лысому компьютерщику в пропитанной табаком одежде, «сблизиться с сыном».
– Вы знаете, молодёжь сейчас вся ушла в Интернет, писем от них уже не дождёшься, даже открытки и той не дождёшься. Вот, решила открыть страничку в Фейсбуке, чтобы хоть как-то общаться с моим Кони.
Заведя профиль в Фейсбуке, Моника сразу же добавила в друзья Конрада, а также всех его «френдов». Чаще всего это были университетские приятели сына, о которых ей было хорошо известно. Если Моника видела, что Конрад «подружился» с кем-нибудь, о ком она не знает, она всегда спрашивала у сына разрешения добавить этого нового «друга» в список её, Моники, друзей. Конрад никогда не возражал. Время от времени Моника оставляла записи на «Стене» Конрада, подобные этой:
«В семь лет мы говорим: Я обожаю тебя, Мама!
В десять лет мы говорим: Я люблю тебя, Мама!
В пятнадцать лет мы говорим: Не действуй мне на нервы, Мама!
В двадцать лет мы говорим: Я ухожу из дома, Мама!
В сорок лет мы говорим: Пожалуйста, не уходи, Мама!
В шестьдесят лет мы говорим: Я всё отдам, чтобы ещё хоть пять минут побыть с моей Мамой…»
– Кстати, а что это за русская Надья, с которой ты недавно подружился на Фейсбуке? – внезапно, вдруг потеряв интерес к карьерным успехам Михаэля Янзена, спросила Моника.
Конрад покраснел. Мать вопросительно на него взглянула, но Конрад ничего не ответил. Тогда Моника спросила, может ли она зафрендить Надью. Конрад шёл молча, и только по его блуждающему взгляду можно было понять, что он понял вопрос и второпях придумывает ответ. Мать больше ни о чём не спрашивала, но Конрад понял, что она обиделась.
4
Погода менялась стремительно: солнце исчезло, словно театральная декорация, и поднялся сильный ветер. С деревьев слетали остатки листьев, которые, смешиваясь с окурками и бумажным мусором, покрывали холодный асфальт. Моника достала ключ из сумки и открыла подъездную дверь панельной девятиэтажки, построенной во времена советско-восточногерманской дружбы. Уродливым колоссом она была втиснута в малоэтажный фасад старинного немецкого городка. Таких домов в Альтенбурге, в лучшие времена насчитывающем не более сорока тысяч жителей, было построено несколько десятков. Однако после объединения обеих Германий молодёжь ринулась на Запад, и дома опустели, превратясь в призраков, и напоминали старикам об их несбывшихся мечтах.