Трёхкомнатная квартира на четвёртом этаже досталась отцу Конрада, учителю истории Карл-Хайнцу Фолькманну, от государства. В благодарность за щедрый жест глава семейства сбрил бороду и стал носить очки в чёрной оправе, точно такие же, как и у тогдашнего председателя партии Эриха Хонеккера, что сделало его поразительно похожим на вождя «восточногерманской нации». Хотя формально квартира принадлежала государству, все знали, что, если верноподданство Карл-Хайнца и членов его семьи не будет поставлено под сомнение, квартиру никогда не отнимут. Однако если сам глава семейства был всецело предан идее коммунизма, то с Моникой дело обстояло иначе. Она никогда не была коммунисткой и, более того, ненавидела ГДР, постоянно рассказывая знакомым, что мечтает вернуться на Запад, в свой родной Кёльн. Чем дольше длился брак, тем сильнее становилась разница политических взглядов.
Мать часто говорила Конраду, что ни за что не вышла бы замуж за его отца и не согласилась бы переехать в ГДР, если бы не отягчающие обстоятельства: она забеременела. Тридцать семь лет назад Карл-Хайнц Фольксманн, молодой учитель истории из Восточного Берлина, сопровождал группу старшеклассников из ГДР в Западную Германию. Общение школьников из двух стран проходило как в стенах школы, так и за её пределами. Ребята общались и рассказывали друг другу о жизни в своих странах. Рядом с Карл-Хайнцем постоянно находилась не по годам развитая физически и интеллектуально школьница Моника Кирхенхоф. Не отрывая больших голубых глаз от симпатичного учителя истории, она бесцеремонно его разглядывала и, не обращая внимания на остальных учащихся, задавала неудобные вопросы. Одним из таких вопросов было:
– А есть ли в школах ГДР сексуальное воспитание?
Класс засмеялся. Карл-Хайнц покраснел, но вызов принял:
– Нет. А вы думаете, что сексуальное воспитание должно преподаваться в школе?
Вечером была дискотека, и Моника пригласила его танцевать. Он отказывался, но настоятельная просьба Моники («Ну пожалуйста, только один танец») и протянутая к нему рука сделали бы отказ крайне невежливым, поэтому он согласился. Дрожащая и прижимающаяся к нему всем худеньким телом девушка подействовала на Карл-Хайнца словно наркотик, парализующий волю.
– Моника, тебе взять колы? – спросил какой-то прыщавый верзила, когда музыка закончилась.
– А… да-да, спасибо! Я сейчас! – ответила девушка, виновато улыбнувшись Карл-Хайнцу и освобождаясь из его объятий.
Карл-Хайнц молча кивнул и пошёл на своё место, где стояла кружка оставленного пива. Это место было хорошо тем, что его никто не видел, зато он видел всех. Но теперь его интересовала только Моника. Она растворилась в толпе подростков, танцевала с разными парнями, заставляя Карл-Хайнца ревновать. Когда за Моникой пришли, она незаметно положила в его руку свёрнутую в несколько раз записку, на которой были накарябаны адрес, время и проколотое стрелой сердце. Она пригласила его на свидание, и он принял приглашение.
Вернувшись в ГДР, Карл-Хайнц уже начал забывать об этой истории, как вдруг получил письмо из Кёльна. Моника сообщала, что беременна – от него. Но ещё хуже было то, что обо всём узнали её родители. Если бы не они, Карл-Хайнц настоял бы на аборте и тайком бы всё устроил. Но её родители, правоверные католики, и думать не хотели об аборте. Они решили, что их дочь должна родить и сразу же отказаться от младенца в пользу одной из многочисленных бездетных пар, ожидающих своей очереди на ребёнка. Спустя несколько дней после письма от Моники он был вызван к директору школы, который, тряся какой-то бумагой, грозил ему катастрофическими последствиями за «растление школьницы из ФРГ»:
– Как вы могли так опозорить нашу школу, нашу страну перед товарищами из ФРГ?! – кричал, разбрызгивая слюну, директор. – Вы опозорили не только себя и эту девочку, вы нанесли огромный, непоправимый ущерб нашей стране!
Дело замяли, но Карл-Хайнцу пришлось оставить насиженное место в Берлине и перебраться в провинциальный Альтенбург, где ни о нём, ни о его дурном поступке никто не знал. За ним в Альтенбург приехала располневшая Моника, которая отказалась отдавать ребёнка чужим людям и потребовала, чтобы Карл-Хайнц женился на ней как можно скорее, чтобы ребёнок родился в законном браке. Мать рассказывала Конраду эту историю сотни раз, но каждый раз Конрад расспрашивал подробности с таким интересом, как будто бы впервые об этом слышит:
– А как папа отреагировал на твоё появление?
– Он сказал, что ему не нужен ребёнок.
– А ты?
– А я ответила, что тогда рожу ребёнка для себя, и попросила его просто жениться на мне, а потом, если захочет, развестись.
– А он?
– Он сначала отказывался.
– А потом?
– А потом сказал: «А чёрт с тобой!» – и согласился.
– А почему вы не развелись?
– Привык он ко мне и смирился с моим… с нашим существованием. А я подумала, что ребёнку, то есть тебе, нужен отец, поэтому и не настаивала.
– А почему отец нас не любит? Может быть, нам было бы лучше вдвоём, без него?
– Может быть, и так, да поздно уже что-то делать. Куда я пойду с тобой, больным? А у отца квартира есть как-никак. Со многими вещами, сынок, надо смириться, когда ничего не поделаешь.
5
Карл-Хайнц не любил ни Конрада, ни его мать, которая, как он утверждал, разрушила его карьеру. Воспитанием сына занималась исключительно Моника. Участие Карл-Хайнца ограничивалось несколькими минутами по воскресеньям, когда Моника уходила в церковь. Будучи коммунистом, Карл-Хайнц хотел воспитать и в сыне патриотический дух, поэтому заставлял его учить гимн Германской Демократической Республики. Заспанный Конрад умывался, одевался и пел:
– Да проснись ты, наконец! – кричал отец и, по учительской привычке, бил линейкой по столу. – Проснись и пой радостно, с достоинством! Не абы что поёшь, а гимн своей Родины!
Отец начинал махать линейкой, словно дирижёрской палочкой, а Конрад откашливался и продолжал:
Только спев гимн ГДР без единой запинки, Конрад имел право позавтракать.
Мать ничего не знала о ежевоскресных пениях сына, а если бы узнала, устроила бы скандал. Она лелеяла мечту о том, что выросший Конрад пойдёт в политику и, если повезёт, станет канцлером ФРГ. Вот тогда они заживут счастливо. Ещё будучи школьницей, Моника думала о политической карьере, но, когда она забеременела и уехала в ГДР, её мечтам пришёл конец. Ни о какой политике в этой стране ей, уроженке ФРГ, нельзя было и мечтать. Единственной её надеждой был сын, которого она и назвала в честь своего кумира – первого послевоенного канцлера ФРГ Конрада Аденауэра, который, как и Моника, был родом из Кёльна.
6
– Обед готов!
Услышав голос матери, Конрад понял, что та по-прежнему злится на него. Ещё никогда ему не удавалось избежать маминого гнева, и Конрад понимал, что всё только начинается: в ближайшие часы, а может быть, даже и дни мать будет всем своим видом показывать, какую обиду он ей нанёс. От этой мысли закружилась голова и вспотели руки. Он не хотел обидеть мать, но как быть? Если он расскажет о Наде, она всё испортит. Но она уже увидела Надю в Фейсбуке и теперь будет внимательно следить за ней. Обдумывая ситуацию, Конрад понял, что единственное, что можно сделать сейчас, – это раскрыть часть правды, скрывая суть.
Помыв руки, Конрад робко вошёл на кухню и встал в дверях. Мать была в фартуке и ходила взад-вперёд по их маленькой кухне. Резкими движениями, создавая грохот, она ставила на стол тарелки, так что те, ударяясь об стол, производили угрожающие звуки, как бы выкрикивая:
– Тарелка!
– Стакан!
– Вилка!
– Нож!
«Нож!» Конраду показалось, что в фартуке у мамы был нож.
– Мама! Почему у тебя нож в фартуке? – спросил Конрад.
Мать фыркнула, грубо стянула фартук и бросила его на пол. Конрад поднял фартук и заглянул в карман. В нём не было ножа, но были какие-то таблетки.
– Мама, что с тобой? – встревоженно спросил Конрад. – Ты плохо себя чувствуешь? Ты заболела?
Мать ответила не сразу. Сначала она налила себе стакан воды, выпила её залпом и села, обхватив голову руками.
– Я не хочу тебе ни о чем рассказывать. У тебя же есть от меня секреты, вот и у меня секреты, – уставшим, поникшим голосом произнесла мать.
– Мама, у меня нет от тебя секретов! – взволнованно ответил Конрад.
– Да? Тогда почему ты не хочешь говорить мне, кто такая эта Надья?
– А! – как будто внезапно всё поняв, произносит Конрад. – Надя! Так это же подруга Михаэля Янзена! Она журналистка из Москвы, Михаэль попросил меня дать ей интервью!
– Журналистка? Подруга Михаэля? Ты не врёшь?
– Ну нет, конечно, мама! Как ты могла подумать! Хочешь, спроси сама у Михаэля!
– Ну ладно, давай ешь, остывает.
Конрад послушно взял в руки вилку и нож и стал есть пюре с рыбой. Надеясь, что ему удалось спрятать от матери главное, он добавил:
– И как ты только могла подумать, что я от тебя что-то скрываю!
Часть III
1
– Меня зовут Конрад. Конрад Фольксманн.
Молодой человек улыбнулся и протянул руку сидевшей у окна пассажирке рейса Берлин – Москва. Тучная женщина оторвалась от чтения журнала, равнодушно посмотрела на Конрада и кивнула. Конрад положил руку на колено и посмотрел перед собой: длинная вереница пассажиров стояла, ожидая освобождения прохода от копошащихся в ручной клади людей.
Конраду досталось место посередине, и он был единственным из троих пассажиров, кто умещался в самолетном кресле, не занимая части соседского. Мужчина справа, пыхтя, продолжал запихивать сумки между густо наваленными шубами и пакетами Duty-free.
– А, ладно, чёрт с ней! – Пассажир плюхнулся в кресло и посмотрел на Конрада: – Будет чем скрасить полет! Хороший коньяк, очень хороший – у нас такой втридорога продают! Составишь мне компанию? – протягивая бутылку с алкоголем Конраду, спросил сосед. Конрад подумал, что мужчина просит его подержать коньяк, и вытянул руки. Но мужчина крепко держал бутылку. – Я спрашиваю, коньяк будешь со мной пить?
– Извините, я плохо говорит русски язык, – улыбнулся Конрад.
– А, иностранец! – осенило мужчину, и он воскликнул, гордясь своей проницательностью: – Немец!
– Да, нэмец, нэмец!
– А я немецкий знаю – в школе учил! Хэндэ хох, Гитлер капут! – При этих словах мужчина затрясся от смеха.
Конрад не понял ни слова и вежливо переспросил:
– Wie bitte?
Мужчина решил не переводить и махнул рукой.
– Ты откуда – из ГДР или из ФРГ? – спросил он, чтобы понять, в какой идеологической плоскости нужно общаться с соседом.
– DDR уже нет. Я BRD. Город Альтенбург, это на восток Германия.
– Ну так и сказал бы: ГДР. Всё с тобой понятно – наш человек! А если не наш, быстро станешь нашим! – Смеясь над собственной остротой, мужчина решил не откладывать превращение Конрада в «своего человека» и, увидев, что Конрад держит свой рюкзак в руках, требовательно спросил, может ли он воспользоваться местом под его сиденьем. Конрад всё равно боялся выпускать поклажу из рук и не возражал. Это был первый полёт Конрада, он не знал, чего ожидать от русских, и предпочёл сохранять бдительность, сторожа своё имущество. Перед поездкой в Россию Конрад внимательно читал все новости из России, чтобы получить как можно более детальное представление об этой стране, и перед полётом купил в аэропорту несколько газет. На первой полосе одной из них был анонс статьи под названием: «Ледовые протесты в России. Русские против Путина. Неужели проснулся русский медведь? Продолжение читайте на стр. 3». Конрад развернул газету, чтобы прочитать статью. В ней говорилось, что в России назревает революция наподобие арабской. Журналист писал о массовых протестах противников и сторонников Путина и возможном столкновении двух противоборствующих сил, что может привести к гражданской войне. В конце статьи журналист посоветовал немцам, планировавшим поездки в Россию, отказаться от них до нормализации ситуации. Это испугало Конрада.
– Что пишут? – спросил сосед.
Конрад показал соседу статью, снабжённую красочными фотографиями митингов.
– Революцион? Это опасно? – спросил Конрад.
Мужчина рассмеялся так, что сидевшая у окна женщина бросила на него неодобрительный и полный презрения взгляд.
– Ну ты насмешил, – справившись со смехом, ответил мужчина. – Это детский сад, а не революция! Вот сейчас выпьем – и весь твой страх как рукой снимет.
Мужчина попросил стюардессу принести два пластиковых стаканчика. Заполнив их до середины коньяком, мужчина произнёс тост:
– Ну давай. За дружбу народов и за мир во всём мире.
Сказав это, мужчина дотронулся до стакана Конрада и, кивнув – «начали», – выпил коньяк залпом. Конрад только пригубил коньяк, но сосед тут же подтолкнул его за локоть: «Пей до дна!» После первой рюмки были вторая и третья, они выпили не только за дружбу и за мир во всём мире, но и за каждую из стран – Россию и Германию – по отдельности. Конрад чувствовал, как приятное тепло разлилось по телу. Усталость и голод дали о себе знать: его быстро потянуло в сон. Все переживания и страхи остались позади, и он уснул, впервые за последний месяц, как младенец, прижавшись лицом к рюкзаку. Сквозь сон он успел ещё услышать, как мужчина сказал сидящей слева от Конрада женщине:
– Хорошо немцам – спят, как младенцы. Конечно, у них жизнь спокойная и счастливая, не то что у нас с нашими проблемами!
Конрад смутно слышал постукивание посуды и грохот проезжающей с едой тележки с питанием, чувствовал запах еды и коньяка, его кресло шаталось от открывания и закрывания столика пассажиром сзади, но он не мог открыть глаз, проснуться, принять участие в этой самолётной жизнедеятельности. Ему хотелось только одного: спать.
2
После телефонного разговора с Надей прошло почти два месяца, которые полностью изменили его жизнь. В первый же день после выхода на работу Конрад зашёл на Надину страничку в Фейсбуке и открыл её фотографию. Он смотрел на неё, как на диковинку, и не мог поверить, что ещё вчера говорил с ней по телефону. Надя оказалась очень красивой девушкой с круглым лицом и задумчивым взглядом. Конрад так увлёкся рассматриванием фотографии, что не заметил, как сзади подошёл коллега Дитер, который был известен тем, что не упускал ни одной юбки. Увидев Надин портрет, он присвистнул.
– Вау, какая девушка! – сказал он. – Русская красавица Надья! Познакомишь?
– А ну-ка, а ну-ка, – сказала Марианне, другая коллега Конрада. – Мне можно посмотреть, кем это вы так восхищаетесь?