Одна из собак подпрыгнула, ударив Вальку передними лапами в спину, и, зарычав, вцепилась в край спасательного жилета. Заорав, Валька перехватил палку двумя руками и что было силы ткнул коротким концом в морду пса. Животное разжало зубы, а Валька остановился и, крича что-то, взмахнул над головой палкой…
В следующее мгновение произошло странное: будто забыв о человеке, рыжие и черные псы бросились друг на друга. Вскочив на камень, Валька всхлипывал от страха. Рыча, взвизгивая, подвывая, черные и рыжие собаки бились, кажется, не на жизнь, а на смерть.
Пронзительный, отчаянный визг… Хриплые стоны. Черный пес перегрызал глотку рыжему. Вой, захлебывающийся лай и лай, вырывающийся из покрытой розовой пеной пасти другого пса, лай, как мольба, как просьба о пощаде. Спрыгнув с камня, оглядываясь, сжимая до боли палку в руках, Валька бросился прочь.
Вскоре стоны и визги стали стихать. Валька увидел, что несколько рыжих собак возвращаются к своей пещере, а черные псы, усталые, рысью следуют за ним. А там, у камня, остались лежать две рыжие собаки и, подвывая, ползал черный пес. Видимо, у него был поврежден позвоночник, и он не мог встать на задние лапы.
Прихрамывая, зализывая на бегу раны, они трусили по натоптанной тропинке, а затем скрылись среди груды камней. Лишь песик, похожий на терьера, продолжал приближаться к человеку. Валька ждал. Пес подбежал еще на несколько шагов, остановился, посмотрел в Валькино лицо желтыми веселыми глазами и мотнул коротким хвостом. На его шее виднелся ошейник.
— Что? Ты… свой?..
Валька сказал «свой» и засмеялся: свой — значит живущий с человеком, а не дикарь, как эти черные да рыжие. Он присел: почмокал, посвистел.
— Ну-ка иди сюда…
Песик подбежал и ткнулся сырым, горячим носом в ладони человека. Валька потрепал его по жесткой, как нейлоновая швабра, башке и, прочитав на бляхе, прикрепленной к ошейнику, кличку Рекс, сказал:
— Так ты, наверное, беглец, а? Удрал из Порт-о-Франса? Ах ты хороший!.. Ну, пойдем со мной.
Издали послышался лай. Рекс оглянулся. Одна из черных собак, прыгнув на громадный валун, звала его: назад, вернись!..
Валька свистнул, и Рекс, как бы указывая дорогу, побежал впереди него. «По-видимому, этой долиной владеют две стаи собак», — размышлял Валька. Он шел все быстрее и время от времени оглядывался: не преследуют ли их четвероногие? Нет. Видимо, зализывают раны… Ну да. И границы территорий охраняются сторожевыми псами. Вот у того-то камня и проходит граница двух суверенных собачьих территорий.
— Эй, Рекс! Я путник, оказавшийся в беде! — крикнул Валька своему провожатому. — Скажи всем своим. Ты понял, а?
Рекс оглянулся, мотнул хвостом и, подождав человека, толкнулся в его колени носом. Валька наклонился, чтобы погладить его, но Рекс выскользнул из-под ладони.
Засмеявшись, Валька пошел быстрее. Долина круто заворачивала влево, и ветер совсем стих, он остался позади, за хребтами… Впереди сверкнула вода, и Валька догадался, что он вышел на северную кромку острова. Залаяв, Рекс побежал, и Валька побежал тоже. Вскоре он оказался на берегу обширной и глубокой бухты. О глубине ее говорил густо-синий цвет воды. Вправо виднелся океан, на мысу возвышалась ярко-белая башня маяка, а влево — пирс и покрытые зелеными крышами из гофрированного железа постройки. По-видимому, небольшой заводик и жилые дома. Рекс ринулся вперед, и вскоре лай его гулко разнесся среди домов…
Жан выбрался из-под обломков вертолета сам, а Ива пришлось вытаскивать. Лицо у него было будто вылепленное из теста, висок рассечен.
— Нога… — прохрипел он. — Я чувствовал, как она… как она ломалась! У бедра и… выше.
— Дебре, запросите танкер, есть ли на борту судна хирург? — сказал Легран, помогая укладывать пилота на носилки. — Я ведь терапевт… Жан, а как вы?
— Я? Кажется, цел! — немного удивленно и радостно воскликнул второй пилот и с сожалением поглядел на Ива. — У, черт, как же это нас угораздило?
— Марсель, быстренько свяжите меня с русскими, — окликнул Мишель Дебре одного из мужчин. — Сейчас я приду к вам в радиорубку.
От домиков шли и бежали люди. Ветер дул все с той же силой и нес по земле, как поземку, крупный песок, секуще ударяющий в лица…
…Поселок будто вымер: ни души!
Оглядываясь, готовый вот-вот увидеть людей и обдумывая, как же им объяснить, каким образом он очутился тут, Валька шел по каменистой дороге. Хотя что объяснять? Наверняка Николай Наумович, начальник радиостанции танкера, уже давным-давно связался по радио с поселком и тут уже обо всем знают. Итак, «здравствуйте» по-французски «бонжур». «Бонжур, мосье», — скажет он.
Но отчего все же тут так пустынно?.. Стекла в домах были выбиты, у ближайшего из домишек дверь висела на одной петле. Уже понимая, что поселок покинут людьми, Валька поднялся на крыльцо дома, зачем-то пошаркал ногами, очищая ботинки от грязи, и осторожно открыл заскрипевшую дверь.
В лицо пахнуло затхлостью давно покинутого жилья.
Закряхтела вторая дверь, ведущая из прихожей в комнату. Слева от входа стояла железная печь, у окна — сколоченный из толстых досок стол и два очень тяжелых на вид табурета. У стены — построенная из таких же широких досок-плах кровать. На стене красовался поблекший от времени портрет желтоволосой девушки, явно вырезанный из журнала, на полке — пустые банки и котелок из позеленевшей меди.
За каких-то полчаса он обошел все домишки мертвого поселка и побывал в длинном и темном здании склада. Стояли тут на кильблоках несколько деревянных моторных ботов и лежали перевернутые вверх килями две спасательные шлюпки. Пустынно и гулко было в цехах небольшого заводика до разделке китов. Валька догадался, что в поселке когда-то жили китобои… Узкий и длинный, сколоченный из досок слип корытом тянулся до самой воды. Сюда пароходики-китобойцы подтаскивали туши убитых животных и по слипу китов волокли к проему в торцовой стене заводика. Паровыми, ржавыми теперь пилами туши расчленяли, жир отправляли в гигантские котлы, а мясо и кости сбрасывали в воду.
Остановившись на краю слипа, Валька поглядел в воду бухты. Все дно ее было будто белыми стволами деревьев устлано. Это покоились кости тысяч животных, убитых когда-то людьми…
…— Несчастье там у них, — сказал Николай Наумович, входя в рубку. Поправив очки, он протянул листок радиограммы: — Вертолет грохнулся на землю, и у одного из пилотов сложный, в нескольких местах, перелом правой ноги. Просят помощи хирурга. И еще сообщают, что в район бухты Хофпул они отправили вездеход.
— Вызовите судового врача, — распорядился капитан, пробежав уже переведенный на русский язык текст радиограммы. — Боцман, готовьте шлюпку. Быстро, быстро!
— Вы с ума сошли, Фаддей Фаддеевич! — воскликнул старпом Воронов. — В такой накат идти на берег? Да шлюпку же перевернет! Я вас предупреждаю, Фаддей Фаддеевич, что всю ответственность вы берете на себя. Да и кто решится?
— «Кто, кто»!.. — буркнул боцман. Он уже несколько часов торчал в рубке, привалившись к переборке. — «Кто» да «кто». Я пойду. И Жорка со мной пойдет. И Вовка Кочемасов. Когда-то я на Камчатке на рыбокомбинатах вкалывал. И не в такую волну на берег выбрасывались.
— И я пойду, — сказал Василий Васильевич и добавил: — Ну конечно, я. Вы, Фаддей Фаддеевич, не можете, вам надлежит оставаться на судне. Третий помощник слишком неопытен, а старпом… Гм… В общем, мне нужно идти.
— Хорошо, — сказал капитан. — Ну где же Ковалев?
— Тут он. Вот он я…
Капитан поглядел в молодое, старательно выбритое и слегка побледневшее в этот момент от волнения лицо судового врача-хирурга.
— Плавать умеете?
— Нет, Фаддей Фаддеевич, — тяжело вздохнул Ковалев. — Понимаете, как-то не довелось научиться. Из Сибири я, из таежных, понимаете, мест…
— Боцман! Быть рядом с хирургом, — распорядился капитан и щелкнул зажигалкой.
— Но человек же не умеет плавать! — крикнул старпом.
— Но я же надену спасательный жилет! — тоже крикнул Ковалев, и лицо его покрылось розовыми пятнами. — И вообще, почему мы теряем время? Это мой долг.
— Отправляйтесь, Василий Васильевич, — сказал капитан и, подойдя к хирургу, потуже обвязал тесьмой спасательный жилет. — Желаю удачи.
Топоча сапогами, все повалили из ходовой рубки на ботдек. Загромыхала лебедка. Стрелы вынесли шлюпку за борт. Запели тросы. Шлюпка шлепнулась днищем о волну и высоко подпрыгнула. Капитан поглядел с крыла мостика, как люди спускались по штормтрапу и спрыгивали в нее. Боцман подхватывал парней, что-то говорил им. У двигателя склонился механик; Василий Васильевич стоял на корме. «Черти, быстрее же поднимайте гаки!» — ругнулся про себя капитан. Железные захваты-крюки раскачивались над головами людей. Ну вот! Чуть не шарахнуло хирурга… Боцман поймал железяку, отпихнул ее. Шлюпка отвалила от борта судна и, проваливаясь между волнами, пошла к берегу.
— Пожевать бы чего, а, Рекс? — сказал Валька.
Живот подтянуло под самые ребра. Хоть бы ягодку какую! Хотя какие могут быть ягодки? Весна. Вот кролика бы! Зверьки то и дело вышмыгивали из многочисленных нор, и Валька швырнул палку, пытаясь подбить одного из них.
— Рекс, возьми кроля, возьми! — несколько раз просил Валька, но собака не понимала, чего хотел человек, а может, считала шустрых зверьков несерьезной добычей.
Поселок китобоев остался позади, и уже не видно его было, если поглядеть назад, но дорожка, выложенная неровными каменными плитами, не кончалась, и Валька подумал, что, может быть, она выведет его в бухту Морбиан. Но тут его внимание привлекло нечто странное, показавшееся впереди: лес не лес, а искривленные, отшлифованные ветрами и дождями стволы стояли в долине у подножия скал. Ни веточки на стволах, ни сучочка. Валька прибавил шагу. Не лес это был, а кладбище китобоев, не стволы — белые ребра китов, вкопанные в землю вместо крестов… Сколько же моряков приняла в свои недра эта земля! «Джим Кабот» — было грубо вырублено на одном из костяных стволов, «Генрих Уотсон» — на другом. «Ганс Мюллер» — на третьем… А это? «Иван Козлов», к/п «Ольга»… Валька остановился, погладил ладонью холодную, с зеленым налетом китовую кость.
…Гром наката нарастал. Василий Васильевич с тревогой всматривался в берег: в бухте — и такая волна… Ветер не стихал. Шлюпка то взметалась на вершину волны и некоторое время мчалась вместе с ней, то проваливалась между двумя водяными холмами, и все скрывалось из виду: берег, танкер… Вот она вновь взлетела на волну. Боцман, сидящий на носу шлюпки, закричал что-то и резко махнул рукой влево. Василий Васильевич круто положил руль на правый борт, и шлюпка проскочила мимо скалы, высунувшей из воды свою скользкую, обросшую бурыми водорослями макушку. Ч-черт… пронесло…
Уа-аа-а-ах-хх!.. Ударилась волна о берег и раскатилась, рассыпалась пенными языками. Оставалось еще два-три десятка метров, каких-то несколько минут… Главное — уловить момент и скорость, попасть на гребень волны и уже вместе с ней катиться на пляж! Если не угонишься за волной, уйдет она вперед, поднырнув под киль шлюпки, плохи тогда дела: следующая волна выгнется горбом, обрушится прямо на шлюпку.
Ну вот она, волна! В пене, плеске воды и реве ветра шлюпка понеслась к берегу и вдруг вся содрогнулась от удара. Кажется, с самого неба в накренившуюся шлюпку рухнули десятки тонн резко пахнущей глубинами воды…
Все смешалось: где верх, где низ? Ноги ударились о грунт. Чувствуя, как воздух разрывает легкие, Василий Васильевич вынырнул и, отплевываясь, кашляя, огляделся. Кто-то из ребят уже брел по пояс в воде, выбираясь на пляж, кто-то полз… Рядом показалась голова боцмана.
— Кха-а-а!.. — откашлялся он и крикнул: — Где… кха-а… док?..
— А-а-а-ай-а!.. — донеслось из-за гребня очередной волны.
Боцман развернулся и поплыл ей навстречу, нырнул в зеленую толщу воды и пропал из глаз…
Устланная каменными плитами дорожка кончилась. Валька миновал кладбище китобоев. Идти стало тяжело: долина была покрыта мелкими буграми, в основаниях которых находились кроличьи норы. Валька то прыгал с бугра на бугор, то проваливался в глубокие ямы. Устал! Ноги дрожали. Валька все чаще спотыкался и подолгу сидел на какой-нибудь из кочек, и так не хотелось вставать… Лечь бы лицом в приятно пахнущую траву и заснуть… Но почва между кочками была водянистой, да и ночь приближалась. Время от времени до Валькиного слуха доносился собачий лай. Заснешь тут!.. Заслышав голоса собак, Рекс поднимал уши торчком, как бы отвечал на лай и порой даже бросался к скалам, в сторону собачьих голосов, но потом возвращался к человеку.
Усталость валила с ног. Сколько он уже отмахал с утра? На судне-то хоть и на ногах целыми днями, но все же не та нагрузка. Ох, выбраться бы побыстрее к людям! И — на танкер к товарищам, друзьям.
Как-то там Дмитрий Петрович? Валька представил себе вечно озабоченное лицо повара и улыбнулся. Кок был невероятно ворчлив, он был готов ворчать на Вальку неделями, если тот заявится на камбуз в недостаточно чистом халате или пересолит картошку. Кок был забывчивым человеком; казалось, он способен забыть собственное имя, но только за пределами камбуза. Зато на камбузе память его работала четко, и здесь он был богом. Еще бы! Ведь несколько лет назад Дмитрий Петрович работал шеф-поваром самого большого в городе ресторана «Океан». Так бы и доныне работал, но что-то случилось в его личной жизни, и уговорил его капитан танкера Фаддей Фаддеевич пойти с ним в рейс. В море отогрелась душа Дмитрия Петровича, появился интерес к своему ремеслу, так нужному людям. Вот уже третий год, как не покидает повар танкера.
Валька улыбнулся, вспомнив, как повар учил его чистить картошку. «Разве так чистят этот благородный продукт?, — накричал он как-то на Шубина. — Ты что мне ее строгаешь? Кожурку снимать надо, раздевать надо картошечку, а ты? Гляди». Кок схватил большущую картофелину, прижал к ее боку лезвие ножа и закрутил ее в руках. И всю шкурку снял одним движением. Валька ахнул: цирк!.. Теперь и он умеет так. Пришел после первого рейса домой, маме показал и отцу. Мама ахнула, а отец, сняв очки, внимательно оглядел картофелину и вздохнул: «Здорово, Валюха, но разве для этого на твоих плечах растет голова?» Отец хотел бы видеть Вальку крупным физиком, ученым-атомщиком. Не получился физик, получился камбузный матрос!
Шубин нахмурился, вспомнив, как отец плакал в ванной комнате, плакал, узнав, что, забрав документы из приемной комиссии университета, его сын поступил на поварские курсы. «Я этого не понимаю! — выкрикивал он. — Не понимаю!» А Валька ходил взад-вперед по коридору и объяснял: «Папа, ты же знаешь, я всегда мечтал о море. И не люблю физику! Папа, я счастлив, что сделал решительный шаг: решил, кем мне быть в этой жизни, решил по совести, от сердца, а не по расчету! Папочка, потом я буду учиться и стану капитаном, но на это нужно время, а мне хочется побыстрее в море!..» Да… Вот такие были сложные обстоятельства…
Вновь послышались голоса собак, и песик ответил им. Тяжелые капли упали с низкого неба. Дождь? Этого еще недоставало. Ночь впереди, где он проведет ее? Валька споткнулся, огляделся. Горы как бы сдвинулись, холодный сырой ветер невидимым потоком катился навстречу. Б-ррр… В каюту бы сейчас, к Василию Васильевичу… Был Василий Васильевич в прошлом капитаном, да состарился и сам попросился на вахту третьего помощника, вахту, которую моряки шутя называют пенсионерской. Великий знаток был Василий Васильевич морских легенд и песен! Придет к нему Валька в гости. Волгин достает из рундука гитару и начинает петь: «Если девушка вам изменила, не изменит вам океан. Не теряйся в часы опасности, выше голову, капитан!» Случалось, и сам капитан Фаддей Фаддеевич заглянет в каюту, устроится в углу, окутается дымом сигареты. Когда-то Фаддей ходил в учениках у Волгина, учился у него премудростям морского дела. Приходил на океанские вечеринки и строгий боцман Михалыч. Буркнет Вальке: «Подвинься, поварешка», скрестит на широкой мускулистой груди свои железные ручищи, задумается, слушая песни Волгина. Кого из моряков ни спросишь про боцмана, все его знают! Лет уже ему за пятьдесят, а крепок, силен, с утра и до ночи на ногах.