— Ладно! — коротко бросил полковник.
А про себя добавил:
«Это место я знаю! Для засады лучшего и найти нельзя! Укроемся за кустарником… увидеть нас невозможно… Нед хорошо стреляет… Ник и Питер тоже… что до меня… я бью без промаха. Четыре выстрела из карабина — четыре трупа! И ко мне вернутся доллары моего милейшего друга… Десять тысяч! Совсем неплохой куш по нынешним временам! Этот француз, похоже, излишне щепетилен… вполне может в последний момент отступить… но, кажется, человек он честный, и будет полезен, когда мне самому понадобится защита. Бог знает, что придет в голову моим головорезам, когда я завладею деньгами. От таких негодяев всего можно ожидать!»
…С каждым часом становилось все холоднее. Ртутный столбик днем показывал пятнадцать градусов выше нуля, а сейчас, должно быть, опустился до минус десяти.
Колючий ветер хлестал в лицо, нервируя и лошадей, они продвигались с трудом, выдыхая белые клубы пара. Однако животные мужественно сносили все тяготы пути.
Нельзя было не восхищаться, видя, как они преодолевают впадины, лощины, тропы, где отступили бы даже горные козы, пересохшие русла ручьев, усеянные галькой, хрустевшей и срывавшейся под копытами, замерзшие болотца, скользкие, как стекло, завалы из деревьев, вырванных с корнем ураганным ветром! Каждый шаг вперед означал появление нового препятствия, но кони справлялись с ними — не столько благодаря искусству всадников, сколько подчиняясь своему изумительному инстинкту.
Между тем ночь клонилась к концу, и бледные, почти желтоватые лучи солнца заскользили, словно медные языки, по голым скалам и темной громаде соснового леса, освещая мощные стволы непроницаемо-зеленого, почти черного цвета.
— Плохой восход, — заметил Нед при виде чахлого солнца, выползавшего из серых пухлых облаков, за ними местами проглядывало небо, чья голубизна отливала зеленью моря. — Плохой восход, — повторил десперадо убежденно, — готов заложить душу, если вскоре не начнется снегопад.
Полковник и Фелисьен, скептически пожав плечами, рассмеялись.
— Смейтесь сколько угодно, — проворчал бандит, — только не забывайте, что в прошлом году уже в конце сентября до Литл-Пембины и Делорена можно было добраться лишь на санях, а по следу частенько бежали волки.
Но, словно бы желая опровергнуть его слова, в ущелье, где путешественники продвигались по скале с наклоном в сорок градусов, ворвался порыв теплого ветра и принес на своих легких крыльях изумительный тонкий запах вереска, омытого росой, а затем сильные живительные ароматы свежей смолы.
— Теперь совсем близко! — вздохнув с облегчением, сказал Нед и полез за бутылкой.
Внезапно узкая горловина ущелья расширилась. Последний поворот, и гранитные скалы исчезли, словно по взмаху волшебной палочки.
Перед ними открылась великолепная панорама Черепаховых гор, и француз не смог сдержать возгласа восхищения.
— Засада в двух милях отсюда! — промолвил Нед, совершенно равнодушный к красотам природы.
ГЛАВА 3
Воры. — На вершине Большого каньона. — Необыкновенные бандиты. — О чем идет речь под соснами, на вершине скал. — Отчего честные парни превратились в воров. — Воровство ли это? — Цель оправдывает средства. — Катастрофа. — Сломанная нога. — Носилки. — Гибель лошадей.
Углубившись после дерзкого нападения в сосновый лес, четверо таинственных грабителей, не сговариваясь, начали подниматься по крутой тропе, где многоопытному Неду Муру удалось, несмотря на темноту, разглядеть их следы.
Они шли быстро, как люди, чья совесть не вполне спокойна, желая возможно скорее покинуть место своего подвига. Безмолвно карабкаясь со скалы на скалу, незнакомцы поднимались, не сбиваясь с пути и не оступаясь, в чем помогал не столько бледный свет луны, сколько превосходное знание местности.
Как справедливо предположили Нед Мур с полковником, разбойники взбирались со дна на край шестисотметрового ущелья; в давнее время старые канадские охотники дали ему распространенное имя — «Большой каньон».
Тропа прихотливо вилась между трещин и скал, сосен и колючих кустарников, иногда описывая круги, поднимаясь и спускаясь, чтобы затем взметнуться выше по склону, к верхушке обрыва, чернеющей на фоне ночного неба.
Путники обладали ловкостью альпинистов, им нисколько не мешали длинные плащи, равно как и карабины за спиной; их ноги ступали так бесшумно, как если бы неизвестные шли босиком. По крайней мере трое из них, по предположению Неда Мура, были обуты в великолепные индейские мокасины, сшитые из бизоньей кожи — упругой и легкой.
Четвертый или, точнее, первый, поскольку он шел во главе, хотя тоже карабкался с цепкостью и гибкостью кошки, все же время от времени задевал каблуком камешек или подгнившую ветку. Глухой скрежет и потрескивание разносились на некоторое расстояние, причем звуки эти невозможно было перепутать ни с чем другим, поскольку они сопровождались характерным позвякиванием шпор. Тогда идущий впереди, задыхаясь, шептал грубое американское ругательство и старался ступать с удвоенной осторожностью.
Спутники его отличались редкой выносливостью, но и у них порой сбивалось дыхание, они дышали все тяжелее по мере того, как поднимались выше по склону — такому крутому, что его можно было бы назвать отвесной скалой.
Подъем продолжался уже около часа, но ни у кого не возникало желания нарушить молчание, ибо эта изнурительная гимнастика отнимала силы, а относительная темнота ночи, требуя предельного внимания, заставляла не отвлекаться ни на что постороннее.
Наконец четверка достигла рощицы из молодых дубков, откуда с пронзительными криками разлетелись с полдюжины испуганных дроздов.
— Последнее усилие, и мы там! — сипло произнес первый, обращаясь к товарищам.
Все четверо, ухватившись за тонкие, но упругие ветви, свисающие над пропастью, подтянулись и оказались на ровной площадке, где возвышались сосны, а почва была покрыта слоем душистых иголок.
— Я больше не могу! — простонал человек в сапогах со шпорами, тяжело опускаясь на землю.
— И я тоже! — в один голос воскликнули его спутники, словно по команде повалившись рядом.
— Ну и работенка! Слово чести! По правде говоря, я с ужасом думаю о повторении подобного… Хотя, конечно, этого требует наше… ремесло. Профессиональный риск!
— В самом деле, — отозвался, едва переводя дыхание, один из троих людей в мокасинах, — ведь мы теперь разбойники с большой дороги.
— Да еще какие разбойники! Экипировку свою — и ту сохранили! Я говорю про маски, в них нас не узнать…
И все залились звонким молодым хохотом. Решительно, то были грабители, не похожие на своих собратьев по ремеслу.
— Однако для дебютантов мы действовали неплохо и добились чего хотели благодаря большому опыту, который вы, дорогой Боб, кажется, имеете в такого рода делах!
— Пусть так! Можете называть меня профессиональным вором, поскольку я научил вас делать подобные штуки и пошел с вами, чтобы посмотреть, как вы усвоили урок. Теперь вы вполне достойные десперадос.
— О Боб! Вы и наставник, и сообщник… и главарь банды!
— У вас сегодня шутливое настроение, Франсуа!
— Я счастлив! Мы добыли наконец эти проклятые деньги… Спросите Жана и Жака.
— Ей-богу, вы меня с ума сведете своими загадками! Я ни черта не понимаю из того, что вы говорите… и еще меньше, что вы затеяли…
— У нас есть время поговорить?
— Десять минут, чтобы отдышаться после этого дьявольского подъема. У меня ноги словно ватные… Однако маски не выкидывайте.
— Почему?
— Потому что на это плато заглядывают контрабандисты и лесорубы, они ходят за выпивкой в «Одинокий дом». Лунного света вполне достаточно, чтобы разглядеть нас; дело это громкое, и шум поднимется страшный… так что если кто-нибудь нас увидит и узнает, то висеть нам в петле.
— Возможно, Боб… возможно!
— Никаких «возможно»! Нас вздернут, как только схватят.
— Неужели? Без суда?
— Вот что, выслушайте правду до конца. Вы должны ясно понимать, чем может закончиться наше небольшое приключение. На моральные принципы и на законы мне плевать. В расчет идет только наша дружба. Вы сказали мне: «Боб, в такой-то день надо остановить дилижанс, что ходит между Гелл-Гэпом и Делореном, и отобрать десять тысяч долларов у одного джентльмена». Вместе с вами я неделю изучал место, подготовил засаду, держал на мушке пассажиров… только потому, что вы решили заполучить эти десять тысяч… Если бы вы потребовали голову президента Соединенных Штатов, я бы согласился помогать. Но теперь я говорю: если нас узнают, то немедленно вздернут… Вы уверяете, что нет, а я повторяю: вздернут без всяких разговоров… Заметьте, меня это нисколько не волнует… меня уже вешали, и я начинаю привыкать…
— Дорогой Боб! Вы самый лучший и самый бескорыстный друг на свете!
— Клянусь Богом! Я же люблю вас всей душой… да вы и сами знаете… Вот почему предупреждаю: берегитесь, дело это пахнет веревкой.
— Дорогой друг, — прервал его серьезный голос Жана, — послушайте меня две минуты, а потом судите.
Старший брат, молчавший, пока Франсуа подшучивал над Бобом, сел по-турецки перед ковбоем, а тот привалился к громадной сосне, вытянув ноги и воткнув шпоры в землю.
— Эта сумма — десять тысяч долларов — ничего вам не напоминает, Боб?
— Черт возьми, конечно! Именно десять тысяч было украдено у вашего отца этим мерзавцем Джонатаном.
— Вы знаете не хуже нас, что Джонатан, или Туссен Лебеф, является одним из крупнейших акционеров совместной корпорации. Он, кроме того, общепризнанный главарь контрабандистов Черепаховых гор, вместе с Джо Сюлливаном, хозяином «Одинокого дома». Причем оба действуют сообща с начальником таможни, полковником Ферфильдом.
— Мы вместе выведывали все эти тайны, дорогой Жан, и я не вижу, какое отношение они имеют к нашей вечерней прогулке.
— Когда вы с Жаком в прошлом месяце были в Регине, мы с Франсуа выследили полковника Ферфильда, а он…
— Дальше!
— А он и есть тот, кого мы ощипали сегодня вечером… он вез десять тысяч долларов, доверенных его другом Джонатаном, чтобы внести в кассу корпорации!
— Веселенькая история! Но отчего же Джонатан не пожелал сам доставить деньги?
— Оттого, что после разгрома в Гелл-Гэпе он старается показываться как можно реже… Он чувствует, что мы идем по следу… что пощады от нас не будет… и трясется при мысли об этом.
— Стало быть, не имея других возможностей вернуть свой капитал, вы прибегли к силе и хитрости. Замечательно, дружище!
— О, вы нас хорошо знаете: деньги для нас ничего не значат.
— Однако десять тысяч…
— Сущий пустяк…
— Дьявольщина! Вы так богаты?
— У нас нет ничего, кроме трехсот долларов.
— Тогда я ничего не понимаю.
— Эти деньги, которые один негодяй доверил другому, предназначены на святое дело. В них заключена свобода героя… а может быть — увы! — и мученика! Они пойдут на подкуп тех, кто охраняет в тюрьме Луи Риля! Луи Риля, слышите? Нашего друга, нашего брата, который пожертвовал собой во имя независимости метисов. Вы понимаете теперь, по какой причине мы поставили сегодня жизнь на карту, чтобы вернуть деньги, — они, без сомнения, принадлежат нам, но мы не пошевелили бы и пальцем, если бы речь шла о нас самих.
— Я счастлив, что косвенным образом трудился ради освобождения Луи Риля, как говорят, безупречного джентльмена.
— И мы благодарны вам от всего сердца! Вот почему нам пришлось также отказаться от планов личной мести, ибо дорога каждая минута! У французской партии множество врагов, у них есть все — и власть и деньги, и они предпринимают все усилия, чтобы покончить с метисами. Они громогласно требуют казни Луи Риля, осужденного на смерть. Его поместили в тюрьму в Регине и стерегут как никогда бдительно после неудачной попытки освобождения. Это была героическая, но безумная акция, она привела к гибели троих наших. Охрана же была удвоена. Поскольку освободить Луи Риля силой невозможно, мы решили подкупить тюремщиков…
— Весьма здравая мысль… вы добьетесь своего… Точнее, мы добьемся, потому что я благодаря вам тоже стал канадским патриотом! Отныне я стою с вами и за вас!
— Еще раз спасибо. А теперь в путь! Мы отдохнули, и время не ждет. Надо спешить. Доберемся до плато Мертвеца, где нас ждут кони, потом двинемся по ущелью, которое ведет в Литл-Пембину. Ошибиться невозможно: это единственная прямая дорога в Канаду. Оставим лошадей у верного человека и поедем в Регину на поезде. Чего бы нам это ни стоило, мы должны оказаться там как можно скорее!
Все четверо вскочили с такой легкостью, словно не было тяжелейшего подъема, и устремились вперед с поспешностью, вполне понятной, если знать цель их предприятия. Дорога по-прежнему пролегала меж скал, но представлялась сравнительно нетрудной для людей, только что успешно преодолевших страшный Большой каньон, где осмеливались появляться только контрабандисты, да и то лишь тогда, когда им приходилось скрываться от преследователей, спасая свою жизнь.
Молодые люди направлялись к пустынному плато: там в укромном месте они спрятали лошадей, крепко привязав их.
К этому убежищу вела не тропа, а довольно широкая просека, некогда проложенная лесорубами, и путники, которые прежде с разумной предосторожностью шли гуськом или «индейской вереницей», ступая след в след, теперь отказались от этого, считая, что самое трудное уже позади.
Расплата за беспечность последовала немедленно.
Друзья двигались рядом, тихо переговариваясь, как вдруг Франсуа оступился, потерял равновесие и неловко спрыгнул в трещину, заросшую ползучей травой и совершенно незаметную для глаза.
Братья и Боб даже вскрикнуть не успели. К счастью, ловушка оказалась неглубокой, и младший «уголек», успокоив их жестом, попытался выбраться самостоятельно, но без успеха.
— Все в порядке, — сказал он, — дайте мне руку!
Его подхватили и поставили на ноги, но он вскрикнул от боли и упал бы снова, если бы не ухватился за плечи Жана и Жака.
— Проклятье! Я сломал ногу… не могу стоять!
— Сломал ногу? Что ты говоришь, малыш? — встревоженно спросил Жан.
— Посмотри сам! Ты же меня знаешь… я умею терпеть… Адская боль!
— Подожди! Мы понесем тебя…
Боб, Жан и Жак слегка приподняли беднягу, все еще надеясь, что Франсуа оправится. Тщетная надежда! Юноша, невзирая на все свое мужество, смертельно побледнел и, казалось, мог вот-вот потерять сознание.
— Посадите меня… нога словно свинцом налилась… будто кто-то перепиливает лодыжку.
Не теряя времени на бесплодные сетования и действуя как люди, с детских лет привыкшие преодолевать трудности, они в двух словах выработали план спасения и тут же приступили к его осуществлению.
Мгновенно появились носилки: две длинные ветки, срубленные охотничьими ножами, три короткие, положенные сверху и связанные вицами , какими дровосеки обычно скрепляют охапки дров; поверху постелили плащ.
Все это заняло не больше двадцати минут. Франсуа, неспособного пошевелить и пальцем, уложили. Жан взялся за один конец носилок, Жак за другой, а Боб встал впереди, чтобы освещать дорогу.
— Ты ведь сможешь удержаться в седле, малыш? — спросил Жан, с любовью глядя на брата, но голос его предательски задрожал.
— Раз надо, значит, сумею, старший!
— Наши полукровки всего в одной миле отсюда… Они такие спокойные, послушные! Ты выдержишь, я уверен…
— И мы, конечно, как следует осмотрим ногу, прежде чем усадить тебя верхом. Не тревожься ни о чем, Франсуа, — добавил Жак.
— Бедные мои братья! Сколько хлопот я вам причиняю!
— Дурачок! Нашел о чем говорить!
— Я очень тяжелый?
— Как свинец! Но мы сильны, как бизоны! Через двадцать минут будем на месте!
Однако, несмотря на все усилия, выносливость и мужество юных атлетов, им потребовалось не меньше получаса, чтобы донести Франсуа до плато Мертвеца, ведь на каждом шагу их ожидали новые препятствия.