Восемь шагов Будды.
Смелость – это порождение страха.
М.М. Жванецкий
(сказано по телевидению 3.12.2007)
В подъезде кирпичного девятиэтажного дома было шумно, дымно и грязно. Когда Семен открыл входную дверь, на него так «пахнуло» запахом пота смешанным с табачным дымом и спиртным, что он, на секунду зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел четырех парней, лет восемнадцати, усевшихся на широкую батарею парового отопления. Две девушки примерно такого же возраста, легко одетые, вернее уже почти раздетые своими приятелями, стояли рядом и даже не думали сопротивляться их шаловливым рукам.
На подоконнике громоздилась целая батарея разнокалиберных бутылок с пивом и дешевыми креплеными винами, на расстеленной тут же газете маячили грубо раскрытые банки рыбных консервов и крупные ломти колбасы.
Компания уже прилично «злоупотребила» спиртным и теперь, когда заторможенные рефлексы вырвались наружу, им хотелось пошуметь, потрогать визжащих девчонок за всякие недоступные места. Плевать им было на тридцатилетнего, и какого-то, невнушительного, Семена Левина. А он честно пытался обойти компанию и добраться до лифта, не задев никого из полупьяной шестерки.
Привет, дядь Семен! – выкрикнул один из четырех ребят.
Длинноволосый и, в общем, неплохой мальчишка по имени «Колян», жил с родителями на четвертом этаже, в этом же подъезде. «Наверное, негде ребятам покуролесить» – подумал Семен, и еще раз попробовал пробиться к лифту. Было около десяти вечера, он устал на работе и хотел поскорее добраться до своей трехкомнатной квартиры на шестом этаже.
Привет Колян. Ну-ка хлопцы, пропустите меня к лифту?
А ты выпей с нами, дядя! – крикнул самый рослый из четырех парней, в кожаной куртке и с черной банданой на голове - Окажи нам уважение!
Ребята я очень устал и мне не до питья. Пропустите. По хорошему прошу.
А ты, что и по-плохому можешь, козёл!
Уймись, Серега! – попробовал урезонить товарища соседский парнишка.
Чего уймись! Отвали, Колян, этот бычок мой огород топчет. Мы ему как человеку выпить предлагаем, а он «по хорошему»! – алкоголь зажег у Сереги «лампочку» в мозгу, поселил в сердце неуёмную храбрость и обидчивость.
Уймись, Серега! Дядь Семен приемы знает, загнет тебя рогами в землю, и будешь в позе «зю» чернозём жрать!
Меня!! Щас!! Хочешь посмотреть как твой «дядь Семен» носом ступеньки вспашет? Изобразим, мужики?
Двое «мужиков» с трудом приподнялись с теплой батареи и двинулись на Левина. Девчонки с интересом наблюдали за назревающей потасовкой. Выпили, закусили, теперь будет самое интересное – драка. Жители подъезда ничего не слышали, а те, кто слышал, вступаться за Семена не собирались. Сам виноват, нечего приставать к пьяной публике.
На Руси пьяные всегда были уважаемы и неприкасаемы, а пьянство не считалось пороком. Юмористы добродушно шутили про пьяных с эстрады, чиновники серьезно обсуждали в прямом эфире о недопустимости высоких цен на алкогольную продукцию, во избежание «пьяных бунтов». По телевидению каждый день крутили фильмы, где спиртное лилось рекой, а непьющие считались людьми опасными и непредсказуемыми.
«Видел я одного непьющего, - говорил известный на всю страну сатирик, - весь синий, скрюченный! Не может быть, чтобы он просто так не пил, он или к нам заброшен или от нас!»
Ребята, не задирайтесь я вам плохого не хочу, отстаньте. Пропустите и я вас не трону.
Он нас не тронет, а пацаны! А ты тронь, козёл, тронь!! - возбужденный алкогольными парами Серега широко расставил ноги и замахнулся. Два его приятеля подошли справа и слева, собираясь схватить Семена под локти, чтобы не дать ему возможности сопротивляться.
« Хватит! - сказал сам себе Левин - Хватит, болтать, я устал, очень устал, но направляю поток энергии к рукам, ногам, быстро, быстро!! Теплая волна растекается по моему телу до самых кончиков пальцев. Я быстрый как ветер, я легкий как тополиный пух! Могу подпрыгнуть и пробежать по перилам, и даже звука никто не услышит».
Свет стал тусклым, голоса окружающих протяжными, мир переменился.
«Я двигаюсь и говорю нормально, все остальное замедлилось. Посмотрим направо, налево, вот Серега ме-е-е-едленно замахивается правой рукой, а ноги он широковато расставил! И его «пацаны» ме-е-е-е-дленно подходят, а я быстрый, зоркий и контролирую каждое их движение!» Семен одновременно выбросил вправо и влево оба локтя, попав в солнечное сплетение каждому из нападавших. Шаг вперед и резко выброшенная вперед правая ногу сминает промежность Сереги. Парень взвыл и, корчась, упал на грязную подъездную плитку. Его приятели сидели тут же на полу, пытаясь вдохнуть хоть немного воздуха.
Девчонки со страхом наблюдали такую непривычную для них картину – прошло не больше тридцати секунд со времени замаха Сереги и вот он, и два его приятеля скорчились на полу в совершенно беспомощном состоянии. А этот дядька, наверное, лет тридцати или старше, совсем уже дряхлый динозавр, вроде и не делал ничего! Семен стоял около лифта, медленно приходя в себя. Зря он так вспылил, можно было попробовать ещё поуговаривать мальчишек. А с другой стороны, уговаривать пьяного это только тратить драгоценный воздух, так говорил «шуфу». Что сделано, то сделано.
Николай, приведи своих друзей в порядок! Уберите здесь все. Завтра проверю, если не будет чисто, скажу твоим родителям.
Не надо родителям, дядь Семен! Все будет чисто, не беспокойтесь. Извините, пацаны пьяные и вас не знают!
А если бы тут был не я, а кто-то другой? Может быть милицию вызвать?
Простите, не надо милицию. Мы все уберем. Давайте девки быстро убирайте!
Девушки бросились убирать бутылки и еду с подоконника, а Семен, вызвав лифт, отправился на свой шестой этаж.
В трехкомнатной квартире был идеальный порядок. Именно так, а не иначе можно описать аптечную чистоту кухни, сверкающий фаянс ванной комнаты и туалета, совершенно одинаково висящие куртки и пальто в прихожей, аккуратный рядок отмытой и начищенной обуви у входной двери. По этому дому Семен мог двигаться с закрытыми глазами, он иногда так и делал. Когда его работа требовала предельного внимания и глаза начинали болеть и слезиться от напряжения.
Полшага вперед, поворот на девяносто градусов – можно снять туфли с натруженных ног, не нагибаясь. Потому что если он нагнется в глазах появятся прозрачные червячки, голова может закружиться и ситуацию опять придется, напрягаясь контролировать, а напрягаться так не хочется. Поэтому снимаем туфли, делаем ещё полшага влево и легонько, не глядя, опять же, с закрытыми глазами сначала левой, а потом правой ногой вперед, прямо в мягкие тапочки. И только потом снять куртку, повесить её прямо перед собой на совершенно свободный крючок.
И сразу в ванну, наполнить её не слишком горячей водой с облепиховой солью и лежать, отмокая от всего, что произошло за день. Всего, что достало, спорило, не хотело соглашаться с системой ……. Ничего, это просто такая работа. Об этом лучше не думать, если хочешь отдохнуть. Будем думать о детстве.
* * * * *
Самым ярким впечатлением маленького Семена в детстве был старый тополь во дворе. Он жил с родителями в индивидуальном ведомственном доме, в маленьком таджикском поселке. Рядом дымил огромный комбинат по обогащению какой-то ценной руды.
Дом был небольшой. Это, собственно, была только половины дома, в другой жили соседи. А во дворе у родителей Семена, ему было просторно и интересно. Прямо к стене примыкал большой виноградник, создающий прохладную тенистую беседку. Под ним стоял широкий деревянный стол, за которым летом отмечали все домашние праздники. Если пройти по тропинке вглубь двора, то справа росла густая и необыкновенно вкусная малина, а слева расстилались грядки с клубникой. Между грядками и малиной росли вишневые и персиковые деревья. Но и это было ещё не всё – за всем этим великолепием были гараж, в котором стояла шоколадного цвета «Победа», курятник и будка. В будке жил, любимец всей семьи, Джульбарс – восточноевропейская овчарка двенадцати лет. Старый и мудрый пес.
Тополь рос у самых ворот и был таким большим и раскидистым, что в его ветвях отец соорудил для сына деревянный дом-«гнездо» и лестницу. Там прятались любимые игрушки, забывались школьные обиды, читались самые любимые книги. Кругом было очень много солнца и сильный ветер дул с потрясающей регулярностью: до обеда на с севера на юг, после обеда с юга на север.
Из тополиного домика был хорошо виден хозяйственный двор небольшого продовольственного магазина. Туда все время приходили разные машины, и коренастые немолодые грузчики, разгружали разноцветные ящики, унося их куда-то в прохладную темноту магазинного «чрева». А когда магазин закрывался, то во двор выходил маленький сухопарый сторож Василий Иванович Сяоли - пожилой китаец, невесть как попавший в этот далекий таджикский поселок.
Семен слышал как родители потихоньку, думая, что он не слышит, переговаривались между собой, о «дедушке Васе». Мама, делая «большие глаза» рассказывала отцу, услышанное от соседок. Их мужья, почти все были «спецпоселенцами», а до этого «парились» в располагавшейся неподалеку зоне строго режима. Старика Сяоли они называли «Циркач».
Василий Иванович когда-то был цирковым артистом и выступал с оригинальным номером – метал ножи с завязанными глазами. Партнершей ему служила его собственная жена, русская женщина, бывшая акробатка, очень, ну просто очень красивая! На арену ставили огромный деревянный щит покрашенный в ярко белый цвет и расписанный красными иероглифами.
Женщина в золотистом вечернем платье становилась вплотную к щиту и лицом к метателю. Молодой Сяоли одетый в синий атласный национальный китайский костюм, обвешанный метательными ножами и сюрикенами, стоял неподвижно в другом конце арены и ждал, когда шпрехшталмейстер плотно завяжет ему глаза. Оркестр переставал играть бравурные цирковые марши, публика прекращала жевать сладкую вату и пирожки с ливером, продававшиеся тут же. Дети и взрослые замолкали и напряженно наблюдали за событиями, разворачивающимися на арене. Прожектора ярко светили, и золотистые пылинки плясали в их лучах, ножи и сюрикены отбрасывали зайчики на лица зрителей передних рядов.
Паузу тянули так долго, как это было возможно и когда напряжение достигало своего апогея, женщина на арене, вскрикнув, поднимала вверх обе руки, а метатель мгновенно выхватив, поочередно, два блестящих ножа, резко бросал их в её сторону. Сверкающие лезвия почти одновременно вонзались по правую и левую стороны от головы импровизированной мишени. Василий застывал в неподвижности, его рука была протянута в сторону деревянного щита и стоящей там жены. Публика издавала дружное: «Аааахх!!!» - и замолкала в напряжении. Женщина разводила руки в стороны и кричала: «Эй!!!». Движения метателя были мгновенны и точны – он, казалось, только слегка пошевелился, а рядом с ногами и руками прекрасной мишени выросли сразу шесть сюрикенов, слегка прихватив края её золотистого платья. Сяоли, не снимая повязки с глаз, поворачивался спиной к цели и через голову, отправлял в её сторону остальные ножи. Лезвия четко обрисовывали стройную фигуру и, дрожа, останавливали свой полет в досках деревянного щита. Оркестр начинал играть свой самый громкий и бодрый марш, а Василий, сняв повязку с глаз и взяв улыбающуюся жену за руку, поворачивался из стороны в сторону и кланялся ликующим зрителям.
Артисты ездили вместе с цирком по всем городам огромной страны и везде имели шумный успех и хороший заработок. Но в один не очень прекрасный день, Василий, зайдя в свою гримуборную, не застал там красавицы жены. «Доброжелатели» тут же подсказали ему, где её искать. Легкий и быстрый Сяоли неслышно подошел к двери гримерки укротителя медведей Федотова и прислушался – за дверью слышался приглушенный смех и вскрикивания мужчины и женщины. Василий слегка приоткрыл дверь: его обнаженная жена, в объятиях рослого укротителя смеялась и стонала от счастья и удовольствия. В глазах у него поплыл красный туман, но он сдержался, хотя испытывал непреодолимое желание заколоть обоих, благо его острые ножи всегда были при нем. Медленно, с трудом вернулся в свою гримерную, переоделся в концертный костюм и, дождавшись счастливую, удовлетворенную жену, отправился с ней на арену.
Все было как всегда, публика была напряжена, но никто, ни на трибунах, ни на арене не ожидал, чем закончится сегодняшнее представление. Оркестр замолчал, женщина подняла вверх обе руки, вскрикнула ……… это был последний крик в её жизни. Через секунду зрители увидели, как в её сторону протянулась блестящая стальная лента из ножей и сюрикенов. Она так и не упала пришпиленная ножами к деревянному щиту как бабочка из коллекции энтомолога. Сяоли повернулся и выбежал с арены. Пораженная публика молчала до тех пор, пока кровь из ран не забила струей. Закричали женщины, дети, публика в панике бросились к выходам. Трибуны мгновенно опустели, а вызванная директором милиция стала обшаривать все помещения цирка в поисках убийцы. А тот и не думал прятаться, спокойно сидел у себя в комнате и ждал.
* * * * *
Дело расследовали очень быстро и передали в суд. Маленькому китайцу дали двадцать пять лет строгого режима. Расстрела он избежал только потому, что преступление, по мнению судьи, было совершено из ревности в состоянии аффекта.
Его отправили по этапу в один из лагерей ГУИН Таджикистана, недалеко от рудника добывающего урановую руду и комбината по обогащению этой же руды. Лагерь находился в горах, заросших миндальными и алычовыми деревьями, рядом протекала небольшая, быстрая, но очень холодная горная речка. По утрам в рощах окутанных туманом, кричали местные перепелочки «бедана». Весной ветер приносил запах цветущих яблонь и урюка, а летом пахучие горные травы своими ароматами будили у зеков смутные воспоминания о другой, более чистой и красивой жизни.
Заключенные встретили маленького китайца недоброжелательно, он не имел ни связей, ни знакомств в уголовном мире и был чужим для всех. Местный «пахан» послал к нему одного из своих людей для разговора, но произошла совершенно невероятная вещь – Сяоли сам пришел к «пахану».
В бараке было пустынно и тихо, Василий прошел несколько отсеков и только в последнем ряду, между аккуратно заправленными двухъярусными койками увидел стол, за которым сидело несколько человек. На столе стоял железный чайник, несколько кружек, в цветном блюдце белели куски сахара, а в глубокой тарелке глянцево поблескивала горка мытого, крупного, черного изюма. В маленькое окно светило яркое азиатское солнце, в его лучах танцевали веселые пылинки, и только тяжелый специфический запах говорил о том, что все это происходит в лагере строгого режима. Один из сидящих встал и перегородил дорогу китайцу.
Тебе чего желтопузый?
Я цирковой артист Василий Иванович Сяоли, хочу переговорить с Бесом по делу.
Бес тебя не звал, он к тебе Пузыря послал. Где Пузырь?
Спит, я его спать уложил в своем бараке, можно пройти?
Пропусти его, Мотыль! – крикнул один из мужчин, по-видимому, старший.
Он оглядел Василия с головы до ног. Человек по кличке Бес имел внешность совсем не «бесовскую» - это был высокий, мускулистый, лет сорока мужчина в чистой зэковской одежде, с аккуратно выбритыми впалыми щеками и глубоко посаженными неопределенного цвета глазами. Кличку Бес он получил ещё в ранней молодости за безоглядную ярость в драках.
Ну, здравствуй, Циркач, чего ты от меня хочешь? Сяоли понял, что у него появилась кличка и оказался прав.
Это я бы хотел у вас спросить, уважаемый Бес, зачем я вам понадобился?
А разве Пузырь тебе не сказал?
Он не успел, так как сильно захотел спать, и пришлось его срочно уложить.
Как ты это сделал? Я слыхал, что вы, китайцы владеете какими-то специальными приемами, тот, кто их знает, может уложить самого здоровенного амбала. Это правда?
Иногда это возможно, уважаемый Бес