В каждой избушке свои…
Совсем, казалось бы, недавно у них была старая квартира — в новостройке на окраине. Теперь новая — в старом, очень старом, позапрошлого века, доме, десять минут от метро «Тургеневская» вдоль прудов. Витражи в подъезде. Портьеры до пола, словно украденные из музея. Огромная, под бальные танцы отполированная, парадная комната. Поперёк неё — стол. Здесь, а ни в коем случае не на кухне, полагается завтракать и ужинать. Ритуал совместной трапезы. Добившаяся преуспеяния семья. Вечером в половине одиннадцатого — утром в шесть часов ровно. Зимнее утро, заслуживающее звания полярной ночи, закрывает окна чёрными печными заслонками, но супруги уже за столом. Друг против друга. Глаза слезятся от навязчивости электрического света, отгоняющего благодать самых непробудных, самых фантастических предрассветных снов, но разве любящая жена предпочтёт лишний часок дремоты часу пребывания с мужем? Ведь она целый день его не увидит! Ранний завтрак — то редкое время, когда им удаётся поговорить…
— Ты опять положила вилку справа, — говорит Илья.
Соня потупляет глаза — нерадивая служанка, заслужившая выговор. Её пальцы с бледными ногтями теребят черенок ножа, замершего возле тарелки — справа, как определено по правилам ножу.
— Но ведь всё равно этот прибор лишний, — шепчет Соня ножам и вилкам. — Там же никто не сидит…
— Очень скоро там будет сидеть наш сын, и ты это прекрасно знаешь. Обязана знать. — Когда Илья сердится или пьёт горячий чай, крупная родинка на левом крыле его носа раскаляется, становится цветом как нижняя полоса российского флага. Сейчас Илья пьёт горячий чай — но вдруг при этом он ещё и сердится? — Ребёнка нужно с самого раннего возраста приучать к порядку. А как это, спрашивается, сделать, если его мать невозможно заставить соблюдать порядок? Не-воз-мож-но!
— У меня столько хлопот с малышом… — Голос Сони крепнет. Нервные процессы, связанные с выделением тепла, нарастают и в ней.
— Другие женщины успевают растить детей, при этом ещё и работают.
— Ты же мне не позволяешь работать!
— Потому что тогда ты совсем ничего не успевала бы! При твоей медлительности… При твоей неорганизованности… Забросила бы дом, запустила ребёнка. Для нас троих лучше, когда деньги в дом приношу я. Правда, дорогая?
Илья тянет руку через стол потрепать жену по тёмным волосам, про себя отмечая, что ей пора вымыть голову. Соня послушно сносит прикосновение, пытаясь припомнить, когда муж начал обращаться к ней с этим глянцевитым картонным словечком «дорогая»: ещё на старом месте жительства, когда фирма впервые начала приносить доход, или уже здесь, в этой квартире, являющейся наглядным подтверждением достатка? Внутри супругов ещё лопаются пузырьки кипящей воды, но температура взаимного напряжения понизилась. Пар не вырвался наружу. Наверное, это к лучшему.
После завтрака Илья ещё раз посещает туалет, и до того, как по коридору пронесётся, точно дуновение водопада, шум спускаемой воды, у Сони есть время, чтобы сгрести со стола посуду и поставить в раковину. Мыть не стоит: вымоет Полинара. Зато в число Сониных неотъемлемых обязанностей входит провожание мужа до дверей. Пока он утрамбовывает себя в пальто, недавно купленное, но успевшее стать узковатым в области животика, Соня, подняв молочно светящееся лицо, созерцает круг лепнины, откуда свисает скромная круглая люстра с греческим орнаментом. Лепнина здесь повсюду, как сыпь на аллергике, но прихожую всё-таки Соня ненавидит меньше, чем другие места в квартире. Может быть, из-за того, что цепь ежеутренних обязанностей здесь заканчивается — и, от ухода Ильи до пробуждения Шушки, у неё в запасе часа два-три. Первым делом Соня займётся гаданием на предстоящий день. Чем больше она отдаёт времени карточной колоде, тем точнее получается у неё предсказывать мелочи однообразного бытия. Как-то раз выпало: «Угроза сверху», — и действительно, у верхних соседей сорвало шланги со стиральной машины, получился настоящий потоп, который Соня предупредить, конечно, не смогла, зато предвидела, как удобно… Но, за вычетом определения сегодняшнего вектора судьбы, остаётся немало времени. На что она его потратит? Ни на что. Вот это и ценно. Иногда тихонько смотрит на кухне по широкоэкранному телевизору дряхлые фильмы о счастливых доярках и процветающих колхозах, которые ни за что не поставят в программу в прайм-тайм. Иногда даёт увлечь себя мусорному романчику об убийствах, купленному возле метро в киоске «Союзпечать», похожем на тёмный улей, из летка которого закоченевшая продавщица смотрит на Сонину чернобурую шубу осуждающе. Книги, ванна, кино — все способы подходят, лишь бы чувствовать, как уходит время. Навсегда. И пусть. В конечном счёте, правы гадальные карты: чему быть, того не миновать. И повсюду правит предопределение.
Наконец-то Илья, снабдив жену очередными сложными инструкциями по домоводству, дал поглотить себя гулкой лестничной клетке и дневным делам! Освобождённая Соня проходит коридором, выложенным квадратиками уникального дореволюционного паркета, в комнату Ильи. Так исторически сложилось: Соня с ребёнком — в одной комнате, Илья — в другой. Ребёнок
визжит?
не засыпает без мамы, глава семьи нуждается в полноценном отдыхе. Илья обособился, уверенный, что отныне он автономен. В его логовище даже преданной Полинаре вход воспрещён. Но Соня в утренние часы не признаёт запретов. К тому же в комнате Ильи нет ничего запретного. Сюда можно было бы водить экскурсии: полюбуйтесь, как выглядит комната самого аккуратного человека нашей эпохи! Устыдитесь. Возьмите с него пример. Строгая и стройная система — странная, правда, для постороннего взгляда: шариковые ручки и карандаши на письменном столе разложены кучками по три штуки; треугольное кресло; разноцветные стопки клейких листов для записей расположены так, чтобы из них складывались треугольники… Непонятно. Так же, как Соня до сих пор не понимает, несмотря на все внушения, зачем ставить к завтраку дополнительный прибор, из которого никто не ест? Ну, да пусть, главное, подушка, будто в пионерлагере, острым уголком кверху, на покрывале — ни складки, книга… Книга?
Книга поразила Сонины чувства дуплетом, точно из двустволки. Во-первых, совсем не похоже на Илью — бросать книгу, небрежно вбив её, толстую, в щель между диваном и стеной. Во-вторых, такой книги у них в доме не было. А по сравнению с третьей новостью — словами, которые значились на корешке — две первые мигом съежились и отступили в тень. Не заботясь о сохранности переплёта, Соня рванула этот чужой, опасный, неведомый предмет. На обложке значилось крупными буквами то же, что на корешке. Никакого сомнения. Верь глазам своим.
Но зачем ему это? Откуда? С какой стати?
Время, которому Соня минуту назад позволяла утекать сквозь себя неощутимо, превратилось в субстанцию весомую и драгоценную. До вторжения Полинары, до пробуждения Шушки Соня обязана пролистать учебник для медвузов «Психические болезни» и разобраться: что Илья в нём искал?
После вчерашней оттепели дороги, даже в центре, обледенели, и Илья не удержался, чтобы не ругнуть коммунальные службы. Разве возможен в стране с таким климатом нормальный капитализм? Его настроение слегка смягчило то, что зимняя резина осиливала самую скользкую дорогу. Вообще-то он имел право ездить на служебной машине с шофёром, однако предпочитал рулить на собственной «Хонде». Не из демократизма и не во имя экономии средств, как могли думать подчинённые… Просто шофёру трудно объяснить некоторые вещи. Как, например, скажешь, что если на дороге впереди появится машина красного цвета, её надо обогнать любой ценой? Приказать обогнать — можно, объяснить — нельзя. Внутри себя Илья отлично понимал: красный цвет символизирует успех; обгоняя красную машину, он заряжается везением. Но он также отлично понимал, что таким знанием нельзя делиться ни с кем. Оно — для него одного. Будучи вынесено на всеобщее обозрение, оно потеряет силу.
А Илья копил силу. Копил её давно, начиная с той изнурительной поры, когда они с Соней поженились… Не жениться на Соне он не мог. С ума сходил при мысли, что её могут увести из-под его носа. Чем она его тогда взяла? Вечно в последнем ряду лекционного зала, тихая, робкая, и что-то в этой робости проступало родственное его душе… Судьба — сказала бы Соня. Ну, это чушь! Нет никакой судьбы. Судьба — это что-то одушевлённое, а на самом деле вселенная — просто сложный механизм. Чтобы добиться в мире чего-то, надо не полагаться на судьбу, а действовать. Илья действовал. Ему стыдно было посадить на шею родителям студенческую семью, он хотел обеспечивать себя и Соню. По крайней мере, перестройка открыла путь радостям частного предпринимательства. Рынки плодились, как сорняки в заброшенном огороде. По воскресеньям, когда однокурсники отдыхали, Илья с самого непотребного ранья вставал и тащился принимать товар. А потом целый день торчал на рынке. До вечера. На ногах: зимой — на окоченевающих, весной и осенью — на мокрых. На голодный желудок. Его соседи перехватывали пирожков или кока-колы, но Илья воздерживался, чтобы не отлучаться в туалет. Как-то раз, ещё в самом начале работы, отошёл спроста помочиться, а в это время его обчистили. Вместо заработка расплачиваться пришлось. А выстаивать два полных рыночных дня, держа в уме, что в результате этих обыденных мучений твоего навара будет ноль рублей ноль копеек, вся выручка пойдёт в чужой карман — это пытка. Физическая и моральная пытка.
Тогда-то и завелась у него эта привычка — рисовать на коробках с товаром треугольники. Сначала писал свою фамилию, Гольцов, а потом начальное «Г» перекосилось и редуцировалось до треугольника. И сразу всё изменилось… Нет, не судьба — судьба тут не при чём. Вся загвоздка в том, чтобы выбрать правильную форму. Стабильную. Треугольник — эталон стабильности. Почему мебельная промышленность тупо гонит валом стада четвероногих столов и стульев, в то время как треугольные гораздо устойчивее? Илья ради эксперимента заказал треугольное кресло — остался доволен. Треугольник демонстрирует практическую ценность. Треугольник особенно необходим в лихорадочную эпоху всеобщих перемен.
Своим маленьким треугольником Илья, будто пробкой, заткнул пробоину мироздания, откуда на него сыпались невзгоды. Товар, тот же самый, начал продаваться будь здоров — хватали, как бешеные. Потом Илью приметил начальник рынка и, зная, что он заканчивает институт, пригласил занять должность в администрации… Но от этого пришлось отказаться: намечался более выгодный бизнес. Правда, менее законный… Только между нами, вполголоса: Илья выступал в роли подставного лица. Под его именем организовывали и ликвидировали фирмы, через которые отправляли за рубеж отечественный лес. На самом деле, многие так начинали: лес, руда, даже, страшно сказать, нефть… Многие на этом погорели. Но Илья — проскользнул невредимым и даже поимел свою выгоду, чтобы подняться. А теперь — эвона чего достиг! На завтра намечаются переговоры по выгодному контракту с зарубежными поставщиками, и будьте благонадёжны, синьор Гольцов выжмет из макаронников всё, что ему потребуется.
Конечно, бизнес — суровые джунгли, но в данный момент у Ильи нет причин для беспокойства.
Кроме семейной жизни…
Почему она вышла замуж за Илью? Потому, что он ей это предложил на четвёртом курсе института. И потому, что он ей немного нравился, хотя и был толстоват — уже тогда. Ей все мужчины хоть немного, да нравились, а она — никому. Незаметная. Забитая. Учится — средне. Плюс (точнее, большой минус) имя — Соня. Постоянно принимали за еврейку. Соня считает, что не похожа на еврейку, но людям видней… Илья — другой. Напористый, громкий, активный. Что его к ней привлекло? Судьба. Соня тогда уже верила в судьбу — правда, ещё не вызнавала на картах волю предопределения. Может, если бы тогда раскинула карты, определила бы, что Илья не такой уж стойкий. И не такой уж здоровый…
Надо же было ему заболеть именно сейчас! Когда Соне так необходима его моральная поддержка! Когда происходит всё это — с ребёнком…
Илья уверяет, что страхи у Миши начались ещё на старой квартире… Он всегда называет сына «Миша» или «ребёнок» — не терпит Сониного ласкового «Шушка». А что здесь такого? «Миша» — «Мишушка» — «Шушка». Очень ласково звучит. Соня любит шутить: «В каждой избушке — свои Шушки»… Почему это — сюсюканье? Ну ладно… Илья думает, что причина не в квартире, а Соня верит, что в ней. Соне не по себе в этих дореволюционных, чопорных, настороженных комнатах. Ей тягостно от завтраков и ужинов за празднично накрытым столом в компании третьего, пустого, прибора, за которым, так и мерещится, сидит кто-то без лица. У неё мурашки бегают от Аполлинарии Галактионовны, бывшей учительницы труда — нанятой Ильёй домработницы, которая не столько помогает Соне по дому, сколько следит за каждым её шагом — и наверняка в глубине души осуждает за лень и безалаберность, как и муж. Что должен чувствовать в такой обстановке Шушка? Неудивительно, что у него начались страхи. Обычные детские страхи — так она считала. Шушка боится ложиться спать. Не отпускает от себя маму. Просится на горшок, просит кушать — всё, что угодно, лишь бы не спать. Дети часто боятся — людоеда, Бабу-Ягу, Кощея Бессмертного. Выдумки. Ничего реального за этим не скрывается. Ведь так?
В тот вечер Соня смотрела на часы и нервничала. Скоро придёт Илья и скажет: «Почему у тебя Миша не спит? Какого чёрта ты целый день торчишь дома и не можешь уложить дитя вовремя?» Стиснув зубы, садилась рядом, при свете ночника держала Шушку за ручку, мурлыкала колыбельную. Детская лапка вздрагивала.
— Мам, смотри! Бегают!
— Кто, родненький? Спи. Никто не бегает.
— Вот же! На потолке!
На потолке ничего не было, кроме светлого круга — и, в нём, перекрещивающихся теней от абажура ночника. Соня терпеливо вздыхала — и начинала вслух припоминать какую-нибудь сказку.
— Мам, вон! Вон там!
Мягкая, влажная от пота ручка дёрнулась в её руке — и Сонино тело прошило током высокого напряжения. Тень хвоста! Теневой хвост — тонкий, гибкий, с торчащими щетинками. Она его увидела! На стене — мелькнул от двери к детской кроватке и втянулся под плинтус.
При том, что никакой зверь, который мог обладать таким хвостом, не пробегал между стеной и источником света. Одна лишь тень…
Зверь слишком быстрый — и потому незаметный?
— У нас в доме крысы, — тем же вечером сказала Соня Илье.
— Какие крысы? Откуда? У нас постоянно всё дезинфицируется.
В крыс Илья тоже не поверил. Как и в то, что страхи сына связаны с квартирой. И в судьбу, которая свела их с тайными, ей одной ведомыми целями…
Но с того вечера Соня ещё не однажды видела призрачные хвосты. И никогда больше не оставляла Шушку одного ночью.
Когда муж приходит с работы, жена не должна накидываться на него с разговорами: муж устал и проголодался, добывая деньги для семьи. Первым делом его следует накормить — и уж потом, если он он пожелает, вести с ним необременительную беседу.
Соня не помнит, из какого женского журнала она вычитала этот совет — наверное, ценный, но сегодня она не намерена ему следовать. В фарфоре и мельхиоре отражаются радужные стекляшки люстры, в тарелках приветливо пестреет вкусная и здоровая пища, приготовленная руками Полинары, Илья основательно расположился за столом — и тут жена перебивает ему аппетит вопросом:
— Илюша, ты где собираешься лечиться?
— Лечиться? О чём ты, Соня? Со мной всё в порядке. — Илья, подцепив специальной ложкой с зубчиками чесночную котлету, кладёт её перед собой и спокойно отделяет ножом кусочек. Приближенный к треугольному, как водится. Насколько это позволяет пухлая котлетная плоть.
— Илюша, я твоя жена, передо мной незачем стесняться. Если ты пришёл к выводу, что нездоров… сейчас много специалистов… не обязательно ложиться в Кащенко…
Соня скисает, точно оставленное в тепле молоко — по мере того, как родинка на крыле носа Ильи проходит все градации оттенков, от морковного до свекольного.