По его лицу путешествовали странные эмоции, очень разные, некоторые мне не были понятны. То ли все это действительно было жутко, то ли ему было что вспомнить в этой связи… В любом случае, этим он со мной делиться не хотел.
- Почему ты не рассказал мне сразу? - тихо спросил он, когда я закончил.
- Не знаю. Я все чего-то ждал. Наверное, было предчувствие, что все не столь просто.
- Ну и ладно, так даже интереснее. Мне ведь тоже не улыбается сейчас избавляться от Перл, когда она так прилежно работает. Что касается твоей блондинки… кажется, ты ее немножко любишь.
Что?..
- Нет… не думаю… Я вообще плохо представляю, что это значит.
- Ну… вроде когда чья-то смерть не принесет тебе удовольствия.
- А. Это любовь, по-твоему? Но и твоей смерти, например, я не хочу.
Он встал и что-то достал из стенного шкафа. Это был шприц и какой-то флакончик, Данте умело проткнул иголкой крышечку, и голубоватая жидкость перекочевала за стекло.
- Твоя смерть, Лис, - сказал он наконец, забираясь на кровать и садясь по-турецки напротив меня, - точно не принесет мне радости. Так что можешь считать это объяснением в любви.
Я был рад, что мы прикрыли тему Рэйчел.
- Что это? - спросил я, когда увидел, что он расстегивает воротник рубашки. Я был равнодушен к наркотикам, во всяком случае, к тем, которые знал. Опиум давал расслабление, мескаль - легкие глюки, но ничего особенного. Не из-за чего голову терять.
- “Kreuzfeuer”, европейский хит. Тебе нужно вмазаться, это верное спасение от депрессии. Даже если тебе кажется, что ты в порядке, я скажу тебе правду. Мне скучно, Лис, тебя нет рядом, я не вникаю в бизнес, и остается искать разные пути. Этот ничем не хуже других.
- Я вообще-то никогда не… Как оно подействует? - спросил я осторожно.
- Не бойся, мы сделаем все грамотно.
Он не глядя ввел иглу в вену, потянул поршень, и кровь взвихрилась за стеклом, как падающий шелковый платок, завораживающими мягкими переливами. Потом она вернулась в вены, смешанная с неизвестной жидкостью, и они на мгновение вдруг проступили под белой кожей на шее, дальше - на руках, как нарисованные тонкой кисточкой разводы киновари. А потом ушли вглубь, снова штиль. Я едва оторвался от этого зрелища, чтобы взглянуть в глаза Данте, и увидел черные дыры, словно зрачки расползлись за пределы не только радужки, но и глаз вообще. Дышал он через раз, а работа сердца была слышна, как удары гонга, обмотанного бархатом. Потом зрачки стали постепенно уменьшаться, сужаясь все сильнее по мере того, как восстанавливалось дыхание и сердцебиение. Через мгновение его взгляд снова стал почти осознанным, но мгновение это длилось долго.
- Черт, - выдохнул он, - который раз уже, а привыкнуть не могу. Убойная штука, ее нам на заказ делают. Перл ее даже на улицы не выпустила, оставила нам для внутреннего пользования, слишком уж дорогое производство. У людей мозги взрываются от минимальной дозы. Но заработали мы на нем… сказочно.
Данте взял пустой шприц и снова ввел в вену, на этот раз на руке, чтобы набрать своей крови. Я положил голову ему на колено, почувствовал, как он убирает волосы с моей шеи. Укол был профессиональным и почти неощутимым.
Подействовало моментально - моя кровь, смешавшись с его, превратилась в ртуть, а потом сразу же - в густой текучий джем. Я, наверное, ахнул, потому что Данте рассмеялся где-то очень высоко надо мной. Смех звучал, будто хрустальный шар уронили на хрустальный пол; звуки тоже потекли, преобразились во что-то материальное, имеющее текстуру и цвет. Я перевернулся на спину, чтобы увидеть его лицо, но до него было не ближе, чем до солнца, казалось, рукой не дотянуться. Оба мои глаза открылись, и я снова увидел мир в стерео. Я видел свое отражение в лице Данте, которое вдруг стало зеркальным, и мои глаза сияли, свет тек из них желтым светящимся алхимическим дымом. Данте плел косички из моих волос, и мне казалось, что они завиваются, то как лента Мебиуса, то как модель ДНК, и уходят в бесконечность.
- У тебя так волосы отросли, - сказал его голос, измененный до неузнаваемости, словно звучащий сквозь хрустальную метель.
- А ты по-прежнему одеваешься на барахолках, - ответил я, и он снова рассмеялся, обжигая осколками, падающими на мое лицо и надрезающими кожу. Потом наклонился и вдруг поцеловал меня, отчего свет на мгновение стал нестерпимо ярким, палящим невыносимо-сладко, пока не брызнул искрами. Наши отношения сложно назвать платоническими, но интима в них не было тоже - по крайней мере, мы в этом никогда не нуждались… хотя сейчас… Я все же протянул к Данте руки и подмял его под себя движением, гудящим, как сильный ветер - это было приятно. Невыразимо. А он продолжал смеяться… и тут…
И тут меня шарахнуло снова, как тогда на кладбище, только в этот раз я почувствовал не страх, а нечто абсолютно новое. Ненависть. НЕНАВИСТЬ. Отравленную и черную, до омерзения, до боли, до тошноты. Да как же можно с этим жить?… как не пропитаться ядом, не сгореть?.. Я даже застонал от этого невыносимого чувства, стиснув пальцы на шее Данте, и его глаза вдруг стали черными колодцами, слившимися в один, а руки обхватили и прижали к себе, укачивая, пока не вернулась эйфория и весь мусор не унесло потоком искрящейся чистейшей воды.
Постепенно прогулка по огненным небесам сходила на нет, мозаика снова выстраивалась во что-то логичное: комнату, окно, его лицо, но кое-что все равно осталось. Звезды стали ближе. Данте был прав - к такому не привыкнуть, это слишком прекрасно. Хотя в тот момент я уже точно знал, что это мой последний раз.
Очень жаль, но… Больше я это пробовать не буду.
- Ну как? - спросил он, все еще перебирая пальцами мои косички. Чтобы наплести столько, потребовалось бы несколько часов. Сколько же часов прошло, три, четыре?
- Лучше чем секс.
- Ну, я бы не стал так упрощать, но… не хуже уж точно. Кстати, о сексе - поехали, пока есть время, я познакомлю тебя с моей новой девушкой.
- Очередная Формоза? - поинтересовался я, поднимаясь, восстанавливая кровообращение в обновленном теле. - А куда подевалась прежняя?
- Несчастный случай. Напилась и выпала из окна. Я ей пить запрещал, так она это днем делала, вылезала на крышу и загорала там в компании бутылки виски. И однажды спутала себя с птичкой.
- Одна отравилась. Другая умерла непонятно от чего. Потом еще та, ирландка… Среди твоих рыженьких повышенная смертность налицо, это тебе странным не кажется?
- Я не думаю об этом, Лис. Они все для меня как одна.
- И когда ты перестал предпочитать азиатский тип? Дай угадаю - когда завел себе Перл?
Он промолчал, мол, что тут гадать. Одного я не понимал, если влияние Перл на текучку Формоз действительно имело место, то почему его это не волнует? Мне не верилось, что Перл действительно видит в смертных девочках конкуренток и боится, что Данте превратит кого-нибудь из них в долгоиграющее удовольствие. Скорее всего, с ее стороны это была просто предосторожность, подсознательный страх потерять свою уникальность. В таком случае, она просто слепая. Любой знает, что Данте никто не помешает сделать так, как ему захочется.
Данте явно не хотелось развивать эту тему, и он потащил меня в гараж. Там пылилось полтора десятка машин, которые Перл покупала, как духи, и периодически раздаривала слугам, чтобы накупить новых. Данте питал слабость только к мотоциклам, и когда о них заходил разговор, превращался в школьника, коллекционирующего бейсбольные карточки.
- Смотри, новая модель. Это вообще отпад, летает, как ветер. Умные черти эти японцы все-таки. Я заказал для тебя такой же, погоняем. Здешняя байкерская община - филиал “Ангелов ада” - тусуется на одном склоне, под которым не один десяток костей догорает. Мне случилось с него пару раз удачно сигануть, так что для них я теперь что - то вроде Архангела Ада. А когда увидят наших красавцев, то просто начнут приносить нам жертвы.
Он погладил мощное седло из черной кожи на здоровенном мутанте, ничуть не уступающем по устрашаемости катафалку Перл.
- Новая девушка, новая дурь, новый байк… Что еще?
- Все остальное по-старому, и это лучшая новость.
*
Я потерял Рэйчел из виду на некоторое время, и этого времени мне хватило, чтобы поиграть в наркомана. Да, я изменил свое отношение к запрещенным веществам - правда, не к “Kreuzfeuer”… Данте отпустил меня обратно в Сан-Франциско на близнеце своего офигенного мотоцикла и с пятнадцатью ампулами, которые чуть позже я сменял на мешок самого разнообразного дерьма, которое разумном использовании можно было растянуть на много лет. Но это при разумном. Раз за разом эффект становился все бледнее, я незаметно для себя все увеличивал дозы, комбинировал, пока в конце концов не пожалел, что позволил всему этому приесться. Данте сказал, что зависимости, кроме моральной, у меня быть не может, так что после того, как в мешке показалось дно, я решил вернуться к своей прежней привязанности и наконец выследить ее.
Если бы кое-что не помешало.
Я проснулся около полудня с чем-то, больше всего напоминающим ломку. Не то, чтобы было больно, нет - я просто ощущал все тело, как будто сняли верхний слой кожи. Первой в голову пришла мысль о запоздавшем синдроме отмены, но… что-то было не так. Что-то не совпадало. Послонявшись по дому, я посмотрел телевизор и понял, что думаю об одном - как бы побыстрее попасть в Чикаго.
К прежнему неприятному ощущению прибавилась тревога и какая-то незнакомая тоска, хотелось то ли разорвать кого-нибудь, то ли просто забиться в угол и выть. Промучившись неделю, я заказал билеты на Чикаго, (руки уже так тряслись, что выпадала трубка), но все еще понятия не имел, как пережить последний проклятый день. Потом позвонил Данте, но его личная линия не отвечала или была отключена. Тогда я постепенно начал понимать, что моя ломка связана совсем не с дурью. Я думал не о наркотике, а о Данте, и чем больше думал, тем хреновее мне становилось.
В тот год множество киностудий обанкротилось, потому что почти у каждого среднего американца уже был телевизор, и кинотеатры пустовали. Некоторые, как “Коламбия”, держались на прокатах европейских фильмов, но и они едва сводили концы с концами. Данте не сильно переживал из-за этого кризиса - казино приносило достаточно прибыли, чтобы продолжать съемки на общественных началах. Это была единственная плохая новость, которая была мне известна, но у меня еще не было повода не доверять предчувствию.
Уже на подлете к городу я дозвонился секретарше Данте или кому-то там. Голос у нее был напряженный, и этим голосом она сообщила, что не имеет права его беспокоить. Тогда, балансируя на чудовищно тонком лезвии, чтобы не сорваться и не заорать на нее, я сообщил, кто я такой. Это произвело впечатление, и она пообещала передать ему сообщение, как только сможет. Это немного успокоило нас обоих. Я глубоко вдохнул и даже улыбнулся стюардессе, втайне жалея, что не могу вцепиться в нее сию же секунду.
Позже я понял, что так мгновенно успокоило меня. Он был в порядке. Остальное значения не имело.
Я добрался до здания “Инферно” на такси и когда вошел вовнутрь, никто меня не остановил. Среди охраны были новые лица, но основную массу я знал, и что главное - они знали меня. С моей внешностью не сильно спрячешься.
Запах крови я услышал где - то этажей за пять до пункта прибытия. Если честно, я уже устал от знамений.
Не доходя до конца коридора, который загибался, переходя в приемную и директорские апартаменты, я услышал отрывистый голос Перл:
- София, мать твою, дай мне еще упаковку!
Перл сидела за столом, а перед ней лежала гора окровавленных салфеток. Кровь не переставая, текла из носа и уголков глаз, заливая ее одежду, стол и все вокруг. Рядом стояла София, ее безупречный светло - серый костюм тоже был основательно заляпан, и подавала новые.
- Простите, что меня не было, - лепетала она, - вы ведь сказали срочно отнести бумаги…
- Да заткнись ты, - Перл раздраженно бросила ей в лицо пустую пачку от салфеток, достала зеркало и начала приводить себя в порядок. - С тебя станется. Конечно, лучше, если бы ты оказалась на моем месте. Но тебя тогда вообще бы по стенам разнесло…
- Просто… Хозяин приказал докладывать, только если позвонит…
- Кто?
Тут я вышел из-за угла.
- …Улисс, - произнесла она, отвечая сама себе. - Как я сразу не догадалась.
- Я не помешал?
Перл медленно двинулась мне навстречу, прохладно улыбаясь. Слишком тонкие губы, слишком красная помада, но это на мой вкус. На ней было черное то ли платье, то ли плащ, обтягивающее фигуру. Она у нее совсем не азиатская - ноги длинные, ростом почти с меня. Такие войдут в моду только в конце века.
- Я так и знала, что ты прибежишь.
- За что влетело?
Перл изящно пожала плечами.
- Да ничего особенного. У их величества депрессия. Ты не слышал - его друга недавно пришили.
- Хияму?… - спросил я почти шепотом.
- Ну, как мы когда-то выяснили, у него немного друзей.
- Кто?
- А хрен его знает. Кажется, это связано с его экспериментами… надо же, прожить столько - и позволить какой-то человечине себя убить. Глупо, правда, Улисс? Смерть - неплохая цена за глупость.
Я не мог поверить, что слышу это.
- Ты никого не уважаешь, да?
Она облизнула губы, скорее нервно, а не показушно, и замолчала, всем своим видом выражая презрительное равнодушие.
- А за что мне уважать его?
- Он же тебя вырастил.
Перл резко обернулась к Софии.
- Пошла вон отсюда.
Когда та исчезла, забрав испачканные салфетки, она могла не сдерживаться - вернее, сдерживаться она уже не могла.
- Это не он меня вырастил, а его женщины! Те, которые умирали в расцвете лет только потому, что он жалел для них каплю своей крови. Это нормально? - Ее глаза загорелись, и Перл сцепила пальцы между собой, словно опасаясь каких-то действий. - Ритуал, черт побери. Я дожила до тридцати лет и видела в своей жизни одно - море и горы! Гребаное море и гребаные горы!! И это в век железной дороги и телефона! Я носила дурацкие шмотки, говорила на дурацком языке и о миллионе вещей даже не подозревала! И все могло так и закончиться - никакой перспективы, раз - и празднуешь тридцатый день рождения на дне в компании рыб. Чио-Чио-мать-ее-Сан! И после этого я должна кого-то уважать!
Перл довольно давно научилась держать себя в руках, и я не знал, на счет чего отнести этот внезапный фонтан эмоций. Неужели нервы? Или я ее так раздражаю?
- Но ты же знаешь, кого действительно стоит обвинять во всем этом, - сказал я наконец.
Она перевела дух, но глаза все так же упрямо и бешено сверкали из узких разрезов.
- А ты знаешь, что Данте я обвинять не могу. Я его люблю.
Она произнесла это так похоже на Рэйчел, что мороз по коже.
Появилась София, отмытая и переодетая. В ее руках был поднос со свежезаваренным кофе.
- Не боишься? - спросила Перл с издевкой.
Я молча отнял поднос у Софии. Когда она попыталась сопротивляться, я спросил:
- Тебе мало?
Аргумент был более чем убедительный. София вопросительно посмотрела на Перл, но та отступила к стене, скрестив руки на груди. Тогда София подбежала и открыла передо мной дверь.
- Осторожно, - бросила Перл мне в спину, - смотри, чтобы не вынесли тебя в пластиковом мешке.
- Спасибо за заботу.
И только войдя, я понял, о чем она говорила.
Комната была под потолок заполнена почти осязаемой энергией, горячей и враждебной. Она покачивалась, как водоросли под водой, пробегая по коже тупыми иглами и обжигая. Стараясь не уронить поднос, сквозь эти струящиеся флюиды я даже не сразу увидел Данте.