Лицо мадам треснуло в гримасе. «Оскар! — жалобно взвизгнула Женевьев. — Я веду машину! Пожалуйста!»
Оскар убрал руку. Он ненавидел рациональность Женевьев. Разделение ею жизни на реальность и секс. Ему неприятно было ханжество Женевьев, отказывавшейся на улице или в гостиной среди бела дня вспоминать об их совместных постельных развлечениях. Для Оскара постель и жизнь были одно целое, и его кожаные доспехи, когда он их снимал, вовсе не лишали его сексуальности, желаний и импульсов. Женевьев же, встав с постели, сразу же превращалась в строго социальное существо.
Весь остальной путь в аптаун они промолчали, думая каждый о своем. Оскар — открыв окно и подставив лицо холодному, почти зимнему ветру.
6
Знаменитая писательница жила рядом с Гугенхаймовским музеем. В просторном холле дома на Пятой авеню целых два дормена сидели, внимательно обозревая многочисленные телевизионные экраны, на которых видны были все этажи богатого дома. Сексуальность писательницы хорошо охранялась.
В элевейторе Женевьев вдруг поцеловала Оскара в ухо и сказала, что она просит прощения.
— За что? — спросил Оскар, хотя и знал за что.
— Мне показалось, что я была к тебе невнимательна? — полувопросительно выдавила из себя Женевьев.
— Все нормально, — сказал Оскар.
Они пришли последними. Сюзен Вудъярд, небольшого роста блондинка — от Женевьев Оскар знал, что ей тридцать семь лет, — поцеловала Женевьев и протянула руку Оскару.
— Сюзен Вудъярд.
— Оскар Худзински.
Они обменялись оценивающими взглядами. При этом Оскар подумал: «Интересно, знает ли она?.. Знает ли она, что я палач? Похвалилась ли ей Женевьев не совсем обычным любовником, пашущим и тщательно обрабатывающим ее тело, как хороший крестьянин возделывает свой участок земли?»
У Сюзен оказались очень-очень светло-серые глаза не совсем удачной формы, несколько неопределенный нос, темные круги под глазами и склонность к полноте, которая, очевидно, доставляет ей немало диетических хлопот в наше время, когда эталоном женской фигуры служат больные дистрофией девочки.
Все эти данные обнадеживали, но наибольшее удовольствие доставил Оскару липкий пухлый рот Сюзен Вудъярд. Судя по рту Сюзен, молва, должно быть, не соврала, и свою похотливую домохозяйку Нэнси Сюзен Вудъярд смоделировала, да, с самой себя. Оскар прикинул, как будет выглядеть Сюзен, растянутая цепями на его, Оскаровом, ложе…
По плотно завешанному картинами коридору вслед за Сюзен они пошли в гостиную. Оскар успел заметить, что все без исключения картины изображали обнаженных или полуобнаженных женщин. Он вспомнил, что Сюзен Вудъярд, ко всему прочему, имела еще и славу бисексуальной женщины.
Гостиная, вопреки ожиданию, была совсем небольшая. Стены ее оказались полностью закрыты простого темного дерева шкафами с книгами. Старые, золотом тисненные переплеты тускнели за стеклами. Центральную часть гостиной занимал старомодный, необыкновенной величины кожаный диван. Такие диваны Оскар встречал в последний раз в родной Зелена-Гуре, даже уже в Варшаве они перестали ему попадаться. Почти все гости Сюзен Вудъярд поместились на диване.
— Мисс Соня Бетти, — Оскару представили первой, разумеется, женщину. — Оскар Худзииски.
Известной во всем мире, имеющей магазины во многих европейских столицах и в нескольких городах Америки, создавшей свой стиль одежды, успешно-соперничающей с Ив Сен-Лораном и другими китами фэшен-бизнеса Соне Бетти не менее шестидесяти лет. К Оскару с дивана приподнимается засушенное, тщательно выкрашенное в серебристый цвет — волосы облаком вздымаются над головой — существо и протягивает ему костлявую ручку, похожую на куриную, лапку: «Соня». Девочка-бабушка.
Мужчины представились вслед за Соней. Боб Картер, которого Женевьев назвала бой-френдом. Сюзен, выглядит как максимально неподходящий для писательницы, пишущей о сексе, бой-френд. Высокий, белый, излишне массивный, коротко, остриженный блондин распространяет вокруг себя атмосферу стерильности и тотальной несексуальности.
Зато некто Пьер — фамилии его Оскар не уловил, — пришедший вместе с Соней Бетти, оказался удивительно похожим на оперного Мефистофеля. Высокий, костлявый, одетый исключительно в черное; черная бархатная куртка, черные брюки и под ними черные же лаковые туфли — он, да, излучал секс, этот человек. Оскар даже несколько позавидовал его внешности, его неестественно красным губам: и черным угольным глазам, горевшим по обе стороны большого носа, даже его гнусавому голосу соблазнителя, Почему-то Оскару подумалось, что такая внешность больше бы подошла ему, Оскару, для роли палача, но он тотчас успокоил себя тем, что большинство людей в этом мире не осознают своих, возможностей и, естественно, конкуренция со стороны случайно встреченного им Пьера ему не грозит…
7
— Давно вы покинули Польшу? — обратился к Оскару Боб Картер почти тотчас же после того, как Сюзен-хозяйка усадила Оскара в кресло и дала ему в руку бокал скотча со льдом.
«Ждал, сука, момента», — с ненавистью отметил Оскар. Он ненавидел разговоры о политике и в особенности ставшие модными в последнее время светские беседы о ситуации в Польше. Во-первых, ситуация в Польше его мало интересовала, так же как и ситуация в Африке. Во-вторых, подобные беседы в гостиных всегда вынужденно поверхностны, и Оскару нечего было добавить к уже всегда готовому мнению собеседника, к заранее выбранной позиции…
— Более шести лет назад я покинул Польшу, слава богу! — миролюбиво ответил все же вежливый и терпеливый Оскар.
— Власти изгнали вас из страны или вы уехали сами? — помогла Бобу Соня Бетти. Но на лице ее не было написано такой профессиональной липкости, какая была на лице журналиста Боба, Соня просто желала быть вежливой.
— Я уехал сам, — в тысячный или стотысячный раз стал объяснять Оскар, пересиливая собственное отвращение. — В свое время я попал в Париж с группой польских туристов и решил остаться на Западе.
— Вы выбрали свободу, — подсказал Боб Картер.
— Я не назвал бы эту акцию столь пышно, — поморщился Оскар, несмотря на свое искреннее желание быть вежливым. — Просто в Польше мне было скучно жить. Я никогда не был вовлечен в политику.
Белесая физиономия мистера Картера изобразила нескрываемое разочарование. Он лишился куска информации, которую он потом смог бы куда-нибудь пристроить. К тому же Оскар обидел его тем, что оказался нестандартным поляком… Все же Боб Картер решил еще раз попытаться вывести Оскара из равновесия.
— Как вы относитесь к только что созданному независимому польскому тред-юниону «Солидарность»? — выстрелил Боб из самого крупного орудия. — Вы думаете, «Солидарность» имеет шансы на успех?
Оскар с завистью посмотрел на увлеченно беседующих о чем-то своем Сюзен и Женевьев и позавидовал им. Спокойно разговаривают, может быть, об удовольствиях секса, или о новой коллекции тряпок, созданной с помощью Женевьев, или о книге Сюзен. Его же угораздило родиться поляком, и вот на каждом парти и обеде к нему неизменно пристают с глупейшим состраданием или скучнейшими неграмотными суждениями о Польше, почерпнутыми из популярных дешевых газет. «Шит!»
— Я считаю, что люди, создавшие «Солидарити», — а кое-кого из них я знаю, с несколькими учился вместе в университете, — такие же демагоги по природе своей и так же хотят власти, как официальные лидеры, управляющие сейчас страной, хотят удержать эту власть, — сказал Оскар и сменил ногу. То есть он сидел в кресле миссис Вудъярд, положив левую ногу на правую, а теперь оказался сидящим, положив правую ногу на левую. Переменив ногу, он стал смотреть чуть в сторону от лица Боба Картера, давая тем самым как бы отбой неинтересному ему разговору.
Не тут-то было. Профессиональный журналист не дал ему выйти из беседы.
— Разве вы не хотите, чтобы в Польше была демократия? — спросил Боб Картер подозрительно.
— А почему вы решили, что я люблю демократию? — ответил вопросом на вопрос Оскар, всерьез начиная злиться.
— Потому что вы убежали из недемократической страны на свободный Запад, в страну демократическую, — парировал Картер.
— Знаете, мистер Картер, — Оскар усмехнулся, — я обладаю странной особенностью не доверять общепринятой терминологии и ее штампам. Для меня социальные системы и в Польше, и в Соединенных Штатах именно и есть демократия, то есть системы, при которых лучше всего живется массам, «демосу» — посредственному большинству, угнетающему талантливое меньшинство. Конституции обеих стран говорят о народе едва ли не в религиозных терминах…
— Если демократия и там и тут, с чем я никак не могу согласиться, и вы демократию ненавидите, то зачем вы убежали из Польши? — враждебно спросил Картер.
— Для моих личных целей эта страна подходит мне больше, чем Польша, — спокойно объявил Оскар и уточнил: — Специфика моей профессии… — При этих словах Оскар заметил, что прислушивающиеся сейчас к разговору Сюзен и Женевьев улыбаются. Женевьев смущенно. При дневном свете и в гостиных Женевьев стеснялась специфики Оскаровой профессии.
Сюзен Вудъярд удалилась, вызванная горничной в обеденную комнату, а Оскар вдруг неожиданно для себя добавил, как бы подводя итог, разговору:
— Простите, Боб, вы ожидали от меня привычных вам и потому приятных подробностей об ужасах жизни в стране социализма, но о них вы сможете услышать от любого другого поляка. Многие мои соотечественники расскажут вам то, что вы хотите услышать, в обмен на ваше внимательное сострадание, пару дринков и даже только за то, что вы работаете для «Нью-Йорк таймс».
Боб недоуменно посмотрел на Оскара и пожал плечами. Может быть, он и возразил бы что-нибудь Оскару, но, к счастью, появившаяся вновь хозяйка дома объявила, что обед подан, и они встали, отчего их, шестерых, оказалось неожиданно много, и перешли в обеденную комнату.
4
Стены обеденной комнаты писательницы также оказались густо увешаны картинами. Оскару почему-то понравилось, что своим картинам Сюзен Вудъярд не уделяет особого внимания, некоторые были даже и без рам, и почти все были работами неизвестных наивных художников. Оскару всегда нравилось наивное искусство, и он одобрил вкус Сюзен. Около десятка самых больших картин принадлежали кисти одного художника и изображали сценки из жизни женского монастыря. На одной картине монахини, голые до пояса, мылись у поставленного на козлы длинного корыта, а надзирательница с кнутом в руках, закатав рукава, стоя рядом, следила за их поведением. На другом полотне надзирательница наказывает провинившуюся монахиню — хлещет веником из прутьев по широкому белому заду…
Оскар решил было, что на наивного художника несомненно оказал влияние дешевый популярный современный садизм, но, приглядевшись к картинам внимательнее, обнаружил, что они не современные, но старые, скорее всего середины прошлого века. Было маловероятно, чтобы американский наивный, и очень наивный, порой грубо-неумелый художник знал что-либо о садизме как таковом. Скорее, его восприятие мира было таким же мрачным, как и черно-зелено-желтые полотна, намалеванные им…
Оскара посадили за стол рядом с Женевьев, справа от него поместился симпатичный ему Пьер. Оскару все более и более казалось, что Пьер — любовник Сони Бетти. Он решил впоследствии спросить об этом Женевьев.
За обедом Боб Картер уже не приставал к Оскару, но сменил польскую пластинку на французскую и доебывал Женевьев и Пьера, оказавшегося корсиканцем. «Слава богу! — думал Оскар. — Я могу наконец помолчать и послушать других». Оскар затих, и его общение с людьми за столом ограничилось тем, что он наливал вино Женевьев, она всегда просила его об этой услуге, когда они отправлялись обедать к людям, чьим мнением она дорожила, не хотела, чтоб ее считали алкоголиком. Еще Оскар отвечал на несложные вопросы горничной, с очередным блюдом в руках обходившей время от времени периметр стола, или самой Сюзен Вудъярд, положить ли ему очередной кусок мяса или еще одну мясистую, в масле, зеленую ветку брокколи.
— Да, пожалуйста, — говорил Оскар и вежливо улыбался. Он решил, что никто уже не сможет сегодня вывести его из равновесия. Оскар не позволит этого никому.
9
Обед закончился сыром и десертом на французский манер, и после этого они перешли опять в гостиную.