Кроме всего прочего, ее охватило чувство триумфа: она наконец была вместе со своим Тадеушем. Чего еще можно было желать?
"…Деньги тоже станут для тебя проблемой. У Тадеуша их, безусловно, негусто. Сколько мог зарабатывать секретарь бывшего посла? Уж куда меньше, чем ты. И чем дальше, тем эта разница будет заметнее. Если только он не научится загребать сотни тысяч как писатель. Это было бы очень желательно. Может ли писатель стать богатым? Некоторые — да: папаша Гюго, насколько я знаю, был не беден, да есть и другие примеры. Конечно, он может стать знаменитым, и это все компенсирует. Хорошо, если бы не о нем говорили как о моем муже, а наоборот: "Ханна? Ах да, жена писателя!" Это сразу бы нас устроило. Хотя… Когда ты входишь в любой из твоих филиалов и все замолкают, тебе ведь это и самой приятно, а?"
Через четыре дня они все-таки решили немного прогуляться. Она приказала шоферу пригнать из Вены ее "даймлер". Закутавшись в манто из горностая, сразу же, не подумав, устроилась на месте водителя. Тадеуш спокойно взглянул на нее и сказал:
— Делай как знаешь.
Ханна сразу же пересела, предоставив вести машину ему, и очень быстро убедилась, что он делает это значительно лучше, чем она. Это ее даже немного расстроило.
— Мне как раз не хватает практики. Сколько я отъездила? Четыре или пять раз вокруг площади Пратер, вот и все!
— Да, это немного.
— Не говори, пожалуйста, таким тоном. За ним скрыто, что ты мне не веришь. Я очень хорошо вожу машину, когда этого хочу!
— Возможно.
И он, чудовище такое, рассмеялся. На первый раз они съездили в Италию, добрались до Отрезы, объехав озеро Маджоре. Им так не терпелось, что, не дожидаясь возвращения в Моркот, они в первой понравившейся итальянской гостинице сняли на сутки номер, но пробыли там ровно столько времени, сколько им потребовалось, потому что в номере было холодно и сыро. Когда выходили из гостиницы, вся итальянская публика с осуждением смотрела им вслед.
Вообще, если он станет знаменитым писателем, то все устроится. Или почти все. Есть ведь еще и твой характер, Ханна. Зачем тебе было его дразнить? Надо же: чуть не предложила устроить автомобильные гонки и — кто кого. Ты совсем не меняешься. Возьми, к примеру, то, что ты проделываешь в постели. Любой другой на месте Тадеуша испугался бы и подумал, что ты лет пятнадцать была гетерой. Во всем мире не найдется, пожалуй, и пятидесяти порядочных замужних женщин, которые ласкают мужей так, как ты своего Тадеуша. Да и пятидесяти-то, наверное, не наберется. Ты, может быть, вообще уникальна. Откуда ты все это знаешь? От подруг? Как бы ни так! Попробуй-ка спросить у Эстель Твейтс или у другой уважаемой дамы тоном, каким спрашивают рецепт пудинга: "Извините, дорогая, хочу осведомиться: берете ли вы член вашего Полли в рот?" Да любая из них упадет замертво от такого вопроса. А ведь все это не так и смешно. Перестань насмешничать, Ханна. Ведь не случайно же он сказал, что жизнь с тобой сродни самоубийству. Ужасно, что он так думает, а еще ужаснее, что он, может быть, не так уж и далек от истины. Но тут ничего не поделаешь: та счетная машинка, что сидит у тебя в голове, все время работает. "У каждой проблемы всегда много вариантов решения" — это ведь твое кредо. Только вот он тебя предупредил, чтобы ты никогда не вмешивалась в его литературные дела. Он прочел в твоих глазах, что ты уже ломаешь голову над какими-то махинациями, чтобы обеспечить успех его поэмам, пьесам и книгам. Не вмешивайся в это, Ханна. Не надо переделывать ему жизнь, это хрупкая материя".
В третью неделю января они съездили на пять дней во Флоренцию. Он рассказывал ей об этрусках, о Савонароле и Макиавелли, о семье Медичи. Они вместе, держась за руки или (разумеется, только тогда, когда были вдвоем) в обнимку, обошли все памятники города, который он так любил. Ему нравилось здесь все: от раннего туманного утра в садах Боболи до вечеров на берегу Арно с божественным светом, окутывавшим холмы Санто-Ансано или Фьезоле. Он сам нашел для них огромную комнату с видом на Понте Веккьо, где жил Бенвенуто Челлини. Он даже начал набрасывать вчерне сцены и персонажи исторического романа, который хотел посвятить кондотьерам и особенно Жаку из "Черных банд": ему очень нравилось даже само имя этого человека.
В это же время Ханна, хотя и была в восторге от Тадеуша и от города, отметила про себя места для одного-двух магазинов и даже для салона красоты. И сама удивилась, почему она так медленно разворачивала свои дела в Италии. Когда они вернулись в Моркот, их уже ждало много писем. Сравнение двух стопок — справа были письма Тадеушу, а слева ей — получилось символичным и даже весьма беспокоящим. Ей продолжали писать на девичью фамилию, потому что в филиалах еще не знали, что она вышла замуж, да и многие знакомые оставались в неведении. Она прочла только те, которые не терпели отлагательства: три письма от Марьяна из Нью-Йорка, два от Полли, чисто деловые, одно от Ребекки, подписанное Бекки Зингер, которой не терпелось с нею встретиться, десять или пятнадцать от ее основных заместителей, возглавляющих филиалы: от Жанны Фугарил из Парижа, от Сесиль Бартон из Лондона, от Эммы Вайс из Берлина, от Марты Юбермюллер из Вены, от Джульетты Манн, от ее поставщика трав и растений Бошастеля, от Жака-Франсуа Фурнака с отчетом из Мельбурна и из конторы братьев Виттекер с подтверждением, что все, что ей пишет Фурнак, соответствует истине, от директора завода в Европе… К остальному решила не притрагиваться, потому что ей потребовалось бы слишком много времени, чтобы прочесть, подсчитать и внести все цифры в свои записные книжки. К тому же, нужно было бы подрисовать несколько хвостов и ножек ее многочисленным цветным баранам.
— Ханна, почему бы тебе не сделать все сразу? У меня есть чем заняться.
— Я тебе надоела?
— Да нет, — с насмешливой улыбкой на губах ответил он, — конечно нет…
Он пока еще не задал ей ни одного вопроса о ее предприятиях, даже во время подписания брачного контракта. Сейчас, в январе 1900 года, в ее распоряжении было 27 салонов красоты и магазинов, не считая лавочек, и завод в Европе, и целая сеть складов, и две школы: косметологов и продавцов, и две лаборатории — одна в Гобелене, а вторая у Джульетты Манн. Теперь на нее работало более 400 человек, и еще столько же приходилось нанимать им в помощь. Что она не без гордости и выложила Тадеушу.
— Все это очень впечатляет, Ханна.
— Но тебе на это совершенно наплевать, правда?
— Да нет. Я просто думаю, что во всем этом ничем не могу быть тебе полезен.
— Да ведь и я не могу помочь тебе писать книги. Тадеуш, поедем со мной в Нью-Йорк. Ведь ты же американец.
Он рассмеялся:
— Теперь и ты тоже.
У нее даже рот открылся от изумления: "Я и не заметила, как сменила национальность!"
— Вот еще одна причина, по которой ты должен поехать со мной. Ведь это всего на несколько недель, очень прошу тебя…
Она стала ластиться к нему, как кошка, и при этом думала: "Кроме того, что мне будет трудно без него обойтись, как, надеюсь, и ему без меня, он должен знать довольно многих в Америке. Ведь его знаменитый Джон Маркхэм был заместителем министра, он и теперь еще сенатор. У этого старого черта много, очень много знакомых, и они мне пригодятся, чтобы открыть мои филиалы за Атлантическим океаном…"
"Слушай-ка, да ты ведь опять начинаешь манипулировать людьми! Ханна, ты грязная шлюха!"
Счетная машинка, которая…
Они прибыли в Нью-Йорк утром 26 февраля 1900 года на борту судна "Кампанья". Ханна так и не поехала в Берлин, но побывала во всех остальных городах, куда намечала съездить, включая Париж и Лондон. В Лондон заехала из-за Лиззи. Для Ханны была очень важна встреча Лиззи и Тадеуша. Их взаимная симпатия и очень бережное отношение друг к другу стали для нее источником дополнительного счастья. Ведь, в конечном счете, их обоих она любила больше всех на свете. "Ханна, я его обожаю". — "Представь себе, я тоже". — "Я всегда думала, что ты приукрашиваешь, но все так и есть на самом деле. Он просто чудо…"
Они решили, что Лиззи приедет в Америку немного позже, весной.
Марьян Каден пробыл в Нью-Йорке уже пять месяцев и успел сделать довольно много. Сейчас уже все почти готово. Он, как и писал ей в одном из писем, нашел почти идеальное место для салона красоты. Нет, не на Пятой авеню, а на Парк-авеню, напротив здания отеля "Уолдорф-Астория".
— Это для салона, но у меня намечено еще три места для магазинов. И уж одно-то из них почти идеальное: Пятая авеню, рядом с магазином того ювелира, о котором ты мне писала, — Тиффани.
Ханну очень впечатлила высота "Уолдорфа" — 90 метров. Впечатлила, но ^е больше. Ей захотелось побывать на Уолл-стрит, и целый день Тадеуш и она бродили от окраин Манхэттена, от замка Клинтон до моста в Бруклине. Во время этой прогулки их сопровождал племянник Бекки Зингер, бывшей Аньелович. Молодому человеку было столько же лет, сколько Ханне, — почти двадцать пять. Он родился в Нью-Йорке и окончил Институт права. Его звали Зеке (уменьшительное имя от Захария), и он работал маклером в довольно значительной фирме "Кун и Лейб". Его родные эмигрировали из Германии в конце шестидесятых годов и за это время успели сколотить порядочное состояние.
Нью-йоркская биржа разочаровала Ханну — здание было каким-то очень уж скромным. Правда, поговаривали о том, что его будут реконструировать, расширять и даже достраивать новый фасад с колоннами. К тому же собирались строить огромные здания на всех параллельных и перпендикулярных Уолл-стрит улицах. Ханна с удивлением открыла для себя, что Уолл-стрит — это не квартал, а всего-навсего улица, где царит лихорадочное оживление, где снуют молодые люди, веселые, хотя и жестокие. От всего этого она дрожала как в лихорадке: "Вот такой я и представляла себе Америку…"
— Тадеуш, я хотела бы переехать сюда.
Эти слова она произнесла даже не задумываясь. Просто сработала счетная машинка у нее в голове.
…Ну нет, конечно же, не на Уолл-стрит она хочет обосноваться. Но где-нибудь в Америке. До этого момента у нее была только одна цель — открыть свой филиал в Нью-Йорке, как это было в Берлине или Вене, Риме или Мадриде, Париже или Лондоне, и через два-три месяца вернуться в Европу, в дом 10 по улице Анжу или к дворцу Сент-Джеймс. Туда, где до сих пор располагались ее основные производства и ее штаб. Только что все переменилось. Она уверена, что и на этот раз приняла правильное решение. В Европе у нее было чувство, что она может идти вперед так долго, насколько у нее хватит сил. Идти вперед и совершенствовать свою продукцию, что в последнее время не так уж просто. А вот теперь…
— Тадеуш, но ведь это же действительно Новый Свет!
Зеке Зингер в первую очередь привел их на улицу Бэттери, откуда открывался великолепный вид на статую Свободы. Лет пятнадцать тому назад Джон Маркхэм вместе с президентом Кливлендом присутствовал на ее открытии. Потом Зеке провел их по Манхэттену, показал порт на Ист-Ривер, таверну на Фултон-стрит, Ганноверский сквер и очаровательную маленькую площадь Боулинг Грин, где прежде жили отцы города, которые теперь все чаще селились на Парк-авеню, рядом с Центральным парком. Потом они побывали на Уолш и Нассау-стрит, на Бродвее и в церкви Святой Троицы, в Сити-Холл — в городской ратуше, и, наконец, Зингер повел их машину по огромному Бруклинскому мосту.
— Ты можешь, ты должен писать по-английски, Тадеуш… Ты можешь делать это так же хорошо, как Юзеф Корженевский. Я ведь не говорю о том, чтобы навсегда расстаться с Европой, — мы оба ее слишком любим. К тому же вообще странно, что я сама говорю тебе об этом, — ведь благодаря тебе я стала американкой.
Она обрисовала тысячи планов, которые уже родились у нее. То, что ей удалось сделать в Австралии, а затем в крупных городах Европы, удастся и здесь, она в этом абсолютно уверена. Ведь в этой огромной стране все такие же, как они, — эмигранты. Даже этот прекрасный мост построен немцем из Тюрингии Отто Зингером — мужем Ребекки-Бекки, а сегодня он очень богат. Симон Барух, у которого такой умный сын Бернард, приехал сюда из Позена, из Пруссии, а теперь он самый великий хирург Америки, первым сделавший операцию аппендицита. А Морис Хиллквит, родившийся в Риге, который может стать мэром Нью-Йорка? А Сэм Гомперс, создавший Американскую федерацию труда, а ведь он родился в Лондоне, в семье, приехавшей с Востока. А братья Исидор и Натан Страус, у которых теперь самый большой магазин в мире и "которые, кстати, очень заинтересовались моей продукцией"?
Они могут, они просто должны, Тадеуш и она, найти себе дом или построить его — разумеется, кроме квартиры, которую он снимет. Да, дом, где-нибудь в пригороде, может быть, в Лонг-Айленде, который он выберет себе сам, заполнит книгами и обустроит по своему вкусу…
"…Черт возьми, Ханна, это ведь ужасно: ты говоришь с ним так, как должен мужчина разговаривать со своей женой! Он это понимает и страдает от этого, хотя ничего тебе и не говорит…"
…Да, он его обустроит на свой вкус, потому что ему нужно будет там работать. Разумеется, когда ему захочется, он всегда сможет поехать в Европу, в Италию или во Францию. Он может повторить это столько раз, сколько ему заблагорассудится. Да и она сама не откажется побывать с ним в Европе, если он этого захочет. Он совершенно свободен, и она прекрасно понимает, что не должна мешать ему заниматься литературой…
— Клянусь тебе, Тадеуш, я не буду ни во что вмешиваться. Да и зачем мне это? Ты ведь и сам еще не знаешь, как ты талантлив. Я уверена, что ты скоро станешь очень знаменитым, куда более знаменитым, чем я со всеми моими магазинами и моими проклятыми банками-склянками… Да не смейся ты! Согласна, я не должна была говорить "проклятые банки". Тем более что я сама так не думаю: я люблю свое дело, и оно меня увлекает.
Так же, как, должно быть, очень увлекательно писать, придумывать, создавать. Она понимает или, по крайней мере, чувствует это, но, черт возьми…
— Извини, я не должна была говорить "черт возьми" тоже. Я буду следить за своей речью, обещаю.
…Но разрази меня гром (я могу хотя бы говорить "разрази меня гром"?), смогут же они ради их большой любви жить вместе и не мешать друг другу, что бы об этом ни думали эти сраные… эти чертовы кретины, которые будут смеяться и злословить у них за спиной — так вот пусть они все убираются к черту! Конечно, ему понадобится время, ведь писателем в один день не станешь. Хотя глупо становиться знаменитым только после смерти. Лучше жить в ногу со своим временем и ставить свои часы на точное время. Хватит так глупо смеяться! Я ведь говорю только о твоих часах. Хотя…
Их машина так и стоит на середине моста, который протянулся над рекой где-то на высоте сорока метров.
— Тадеуш, этот домик за городом, который мы обязательно найдем, должен подходить и детям. Мы ведь их хотим оба, и мы можем найти базу для соглашения… Желательно горизонтальную. Я хочу тебя, мы с самого утра не занимались любовью! Да, я знаю, что я бессовестная, я пытаюсь покраснеть, но у меня ничего не получается…
…Да нет, Зеке нас не слышит. Разве ты не видишь, что он глухой!
С первыми тремя детьми, которые у них будут (разумеется, если он хочет иметь четверых или пятерых детей, то и об этом тоже можно договориться), она предпочла бы немного подождать. Если это возможно. Разумеется, в таком вопросе ничего нельзя предвидеть, но в идеальном варианте она; хотела бы сначала проделать большую часть своей работы и открыть свои филиалы в Америке. В Нью-Йорке и в других городах: Бостоне, Филадельфии, Чикаго, Сан-Франциско. Да, в Сан-Франциско, она очень хочет там побывать, потому что Бекки влюблена в этот город. Она собирается без отлагательств отправить туда Марьяна. Кстати, о Марьяне: нужно как можно скорее женить его на Лиззи, она сама этого хочет. Ей скоро будет 18, и ей надоело ходить в девственницах. Ты сам поговоришь с Марья-ном и скажешь ему, что у него есть невеста, или мне этим заняться? Лучше бы ему узнать об этом от мужчины. А то ведь он может и обидеться… Она откроет филиалы не только в Сан-Франциско, но и в Новом Орлеане, Вашингтоне, Монреале и Торонто в Канаде, и этот список можно продолжить. Дело следует развернуть достаточно быстро. Она возьмет на работу Зеке Зингера и Джошуа Винна, которого рекомендовал Джон Маркхэм. К тому же у Джошуа умная жена, она умеет считать и она "почти такая же хищница, как я, и пусть ей будет стыдно". Короче, она хочет организовать здесь свое дело, ведь это так увлекательно — создавать и строить. Кстати, о строительстве: нужно бы возвести высокое здание, в котором разместится правление фирмы и на крыше которого огромными буквами будет написано "Ханна". Разумеется, не сразу, а лет через 5–6. Она уже и место выбрала — напротив "Уолдорфа". А в качестве архитектора можно пригласить Луиса Салливэна или его молодого ученика, которого зовут Фрэнк Ллойд Райт и о котором все говорят, что он просто гений.