— Надо поговорить.
— Говори, — согласился Эрлих.
Ему было хорошо и уютно. Он выспался лучше, чем за ночь во дворце, откуда-то — наверное, из кухни — вкусно пахло жареным мясом, а любовник забрался в постель полуголым, и это навевало ужасно фривольные мысли.
Наверное, следовало хотя бы чуточку рассердиться: за коврик, за самоуправство — похитил, не разбудил… но плечи Вильхельма так и манили — положи на нас ноги.
«Можно будет ненадолго положить, а потом снова завалиться спать».
— Ну… в общем… — Бауэр замялся до покрасневших скул. — Дом — мой. Никаких денег, пожалуйста, больше не предлагай. Если захочешь — приходи в гости. Я… — голос понизился почти до шепота. — Я понимаю, что ты скорей всего, не захочешь. Но вдруг…
Эрлих зевнул и уточнил:
— Приходить в гости — зачем? Трахаться?
— Если ты захочешь, — Вильхельм явно чувствовал себя неловко. — Прости за сегодняшнее… все будет так, как ты захочешь. А вообще, мы могли бы…
— Что?
— Ну, как в больнице… Тут можно гулять к целебному источнику. И ты можешь отдыхать спокойно. Просто лежать, раскладывать пасьянсы, а я буду смотреть.
— Это звучит так, как будто ты предлагаешь мне встречаться, — пробормотал Эрлих.
— Ага, — согласился Вильхельм, краснея до багрянца. — И еще… Я хочу, чтоб ты знал. Мне плевать, поверишь ты, или нет, но… я никогда никому не оказывал «особых услуг».
— Я тебе верю, — Эрлих не соврал: он знал, что слова Хельма — правда. Этот вопрос он уточнил, когда запрашивал досье.
Он не мог поверить в другое — в искренность чувств офицера Бауэра. Вроде бы и понимал, что тут не пахнет корыстью или предательством, но история с инструкциями жгла, и заставляла выискивать причину: «Зачем ему это надо?». Гадать можно было до бесконечности, и Эрлих придумал простой выход: решил пустить дело на самотек. Если это игра, то она когда-нибудь закончится, и Хельм откроет свои истинные намерения, а пока…
Руки сами скользнули на гладкие плечи, ощупали спину, — ничего не изменилось! — пальцы пробежали по ребрам, вырывая дрожь и придушенное фырканье. Вильхельм, расценивший ласку, как приглашение, откинул тонкое одеяло, и опустил голову, собираясь обхватить губами его член. Эрлих вспомнил видеозапись с зачетом, вцепился в светлые волосы, пробормотал: «Не надо», но Хельм его не послушал, и это оказалось вовремя и хорошо.
Состояние «хорошо» растянулось на весь вечер и часть ночи, и относилось не только к сексу. Было хорошо ужинать с Вильхельмом на тесной кухне, собирать кости и идти кормить черную гладкошерстную дворняжку, являвшуюся под забор «Яблоневого сада» и хриплым лаем требующую своего пайка. Хорошо и весело было в супермаркете, где нашелся отдел одежды. Туда Эрлих дошел в мятых форменных брюках, сколотых на поясе булавкой и футболке Хельма, норовившей сползти и кокетливо обнажить плечо. Ответственный за порчу формы тащил в примерочную кабинку всякое ненужное барахло, увлеченно лапал его за задницу и мешал сосредоточиться на выборе одежды. В результате Эрлих ушел из супермаркета не пойми в чем, но «не пойми что» хотя бы было ему по размеру.
Они успели забежать в закрывающуюся кондитерскую, купили два ягодных рулета, пачку чая и кусковой сахар, прогулялись к местному целебному источнику в сопровождении дворняжки, долго целовались под раскидистым деревом, огороженным цепями, и едва не забыли покупки — хорошо, собака залаяла и напомнила!
Утром пришлось подняться на полчаса раньше, чтобы заскочить во дворец за формой. Бауэр из страстного и внимательного любовника превратился в бесстрастного пилота и заботливого сопровождающего, и Эрлих, подрастерявший воспоминания о ночном «хорошо», стал выискивать признаки корысти и коварства. Не найдя таковых, он согласился отужинать в «Яблоневом саду» — Хельм накупил каких-то салатов и жареной рыбы в кулинарии. Рыба не понравилась ни Эрлиху, ни дворняжке, и они честно поделили остатки вчерашнего ягодного рулета. На следующее утро было решено привезти в дом пару комплектов формы, чтобы не подниматься раньше и не залетать во дворец.
Бауэр по-прежнему не проявлял меркантильных намерений, и Эрлих за пару недель натащил в «Яблоневый сад» кучу всякого нужного для жизни барахла. А когда огляделся, понял, что это выглядит так, как будто он сюда перебрался на постоянное место жительства.
Потом Вильхельм вышел из образа непогрешимого «цепного пса» и воспользовался служебным положением — использовал флаер для того, чтобы привезти в дом мешок штукатурки. Штукатурка довольно долго стояла на веранде, нарушая уют, а когда пошли дожди, переехала в прихожую. Эрлих к тому времени уже привык, что его регулярно трахают на коврике, едва переступив порог — у Вильхельма не хватало терпения добраться до кровати. Но не носом в штукатурку же!
Результатом скандала был ремонт. Эрлих с трудом выторговал себе право оплатить расходы — Хельм сопротивлялся, Хельм повысил голос, потом все-таки сдался, но еще неделю обиженно сопел по поводу и без повода. На время ремонта они переселились в Малый Императорский дворец. Сравнивать негодование Эдварда и Вильхельма оказалось интересно — каждый из них был недоволен по-своему.
Своей связи, а вернее, почти семейной жизни с личным пилотом Эрлих не скрывал. Объявил в блоге, что разошелся с Юргеном, на вопрос о планах на будущее ответил: «У меня теперь есть Хельм» и перевел беседу в другое русло. В блог пилота Бауэра случилось нашествие читателей и бедолага, увидевший под фотографией флаера около сотни комментариев, хотел «всю эту чепуху» от греха подальше удалить. Эрлих долго смеялся, но блог закрывать запретил: «Просто не отвечай, да и все».
За ремонтом, покупкой новой мебели, вечерними походами в кондитерскую, прогулками по заснеженному городку незаметно пролетели осень и зима. Никаких потаенных мотивов в поведении Вильхельма по-прежнему не обнаруживалось: он продолжал настаивать на том, чтобы оплачивать счета пополам, по четвергам на ужин ел листья салата, опасаясь набрать лишний вес, и всегда был готов к сексу в любой позиции.
Весной Эрлиху вернули браслеты, и они начали тренироваться в парных заклинаниях. Бауэр оказался не только донором, но и безупречным партнером. Прежде у Эрлиха не получалось работать в паре — знаки не сливались, а накладывались один на другой и частенько пожирали друг друга, оставляя слабый «пшик». Так было с инструктором, с Юргеном, и еще десятком офицеров из «Дикой дивизии». Вильхельм подходил Эрлиху идеально — и в бою, и в постели. Этот факт следовало обдумать, но он отложил размышления «на потом».
Все изменилось, когда Хельм притащил в флаер тощенькую папку с десятком машинописных листков, помахал ей у Эрлиха перед носом и сообщил:
— Меня отправляют на переподготовку. Тебя пока будет возить бывший третий, его зовут Вернер, он нормальный мужик, я ему уже все маршруты и расписания караванов скинул.
— Пока — это надолго? — перебил болтовню Эрлих.
— Не знаю, — пожал плечами тот. — Дней пять, или неделя. Новую модель флаера дадут. Посмотри, какой фонарь! Обзор больше!
Глаза пилота Бауэра горели неподдельным энтузиазмом. Эрлиху стало немного обидно, что его с такой легкостью променяли на новую модель, но он смолчал. И даже нашел в себе силы заметить:
— А это весьма кстати. И ты проветришься, и я отдохну, а то мы все время вместе, как сиамские близнецы.
После слова «отдохну» Вильхельм засопел, на том все проявления недовольства и закончились.
Проводив любовника на сборы, Эрлих отработал день и столкнулся с вопросом: «Где ночевать?». Можно было временно переехать во дворец, и подразнить Эдварда, но он почему-то велел пилоту отвезти его в «Яблоневый сад». Жилье выглядело осиротевшим. Никто не метался из кухни в ванную, не стирал рубашки, не бегал из дома в ангар за забытыми в флаере покупками, не искал затерявшийся сборник кроссвордов и не спрашивал: «Сделать тебе чай?»
Эрлих лег на кровать и задумался. Он привык к тому, что Вильхельм всегда под рукой. Настороженно-чуткий, хлопотливый, или, наоборот, сонный, ленивый, не желающий подниматься с постели и идти в магазин, или на работу, или на кухню, чтобы выжать сок. Они проводили вместе большую часть суток — разлучались днем, когда Эрлих уходил на совещания, или в кабинеты высокого начальства, вновь встречались в флаере, вечером возвращались домой, а раз в неделю ужинали в клубе. В те редкие выходные, когда Эрлих выезжал на Кеннор для общения с семьей, он, конечно, замечал отсутствие Хельма — особенно в постели. Но на Кенноре все было не так. Здесь — на Мелене, на Альфе — остаться без Вильхельма оказалось равносильным потере незаметной для окружающих, но важной части тела.
От нечего делать он побродил по дому и совершил вылазку в ангар, который насмешливо называл «Хельмовым гнездом». Любовник туда забегал по нескольку раз в день, — и утром, и вечером — обижался, когда Эрлих предполагал, что он там высиживает яйца, и юлил, не отвечая на вопрос: «А что ты там на самом деле делаешь?». Не то, чтобы Эрлих рассчитывал найти в «гнезде» какой-то компромат, но на поверхностный обыск все-таки решился. Потому что офицер Бауэр продолжал быть до тошноты идеальным в намерениях — так ничего и не попросил, и обиделся, когда Эрлих однажды поинтересовался, не хочет ли он уйти из пилотов и сделать карьеру в штабе ВВС.
«Сказал: «Понимаю, тебе уже надоело мою морду каждый день видеть». Дурачок…»
В «гнезде» не обнаружилось ни любовных записок от неизвестных воздыхателей, ни неоплаченных счетов. В одном из углов лежала гора разгаданных сборников кроссвордов, а в другом — мешок со старой обувью, которую Вильхельм неделю назад якобы вынес в мусорный бак. В закутке, рядом с верстаком, нашелся небольшой холодильник, на котором стоял чуть треснувший электрический чайник и банка растворимого кофе. Выяснилось, что у любовника все-таки есть маленький грешок — он продолжает пить и жрать всякую дрянь, причем делает это тайком. Посмотрев на ополовиненную бутылку газировки и плавленые сырки, Эрлих закрыл холодильник и ушел в дом, испытывая странную неловкость.
Заваривая себе чай, он вспомнил, как недавно ночью проснулся в пустой постели, побрел разыскивать Хельма и нашел его сидящим на кухне, в темноте. Так и не получив ответа на вопросы: «Что случилось? Что-то болит?», Эрлих утащил любовника под одеяло, обнял, и, уже засыпая, услышал что-то вроде: «Думал, как жить, когда ты уйдешь». Он тогда хотел ответить, что никуда не собирается уходить, но заснул. А сейчас понял, что это упущение надо исправить. Исправить кардинально — лишить Вильхельма причины волноваться на этот счет.
Эрлих проскучал пять дней, исправно возвращаясь на ночевки в «Яблоневый сад». Раскладывал пасьянсы, перешучивался с Юргеном в комментариях в блоге, и прислушивался к себе. Ему все время казалось, что магия утекает, истончается, охлаждая ладони, и он пытался согреть их дыханием, отчаянно желая оказаться рядом с Вильхельмом.
Он встретил пилота Бауэра возле служебного автобуса, под комплексом зданий Корпуса, и первым потянулся за поцелуем под одобрительный свист офицеров. Хельм почему-то перепугался, и всю дорогу в машине спрашивал: «Эль, что случилось?». Никак не мог поверить, что его можно ждать и забирать домой без каких-то страшных причин.
Через две недели, получив от матери очередное приглашение на семейный обед, Эрлих не стал его игнорировать, и, оставив Вильхельма беспрепятственно жрать сырки в ангаре, отбыл в Большой Императорский дворец. Он знал, что кто-нибудь из родственников непременно упомянет его сожительство с Бауэром, и терпеливо ждал, пока подвернется подходящий момент для объявления своих планов. Ему — конечно же, неосознанно — помог Эдвард, поинтересовавшийся во время перемены блюд:
— Ты все еще живешь со своим… этим?.. Мне докладывали, что ты вообще перестал заглядывать в Малый дворец.
Эрлих коснулся губ салфеткой, обвел родственников задумчивым взглядом и объяснил:
— Я уже забрал оттуда все, что мне нужно. Я живу у Вильхельма. Пока — так, на птичьих правах. Надеюсь, что он когда-нибудь сделает мне предложение.
Молчание за столом стало настолько напряженным, что Эрлих счел нужным состроить виноватую физиономию и дополнить:
— Сами же знаете, характер у меня — не сахар. Поэтому я Вильхельма не тороплю. Пусть спокойно, без давления, сам решит, хочет он меня брать в мужья, или нет. Ему ж придется и в старости со мной маяться.
— Ты… — Эдвард ожег его неприязненным взглядом и прикусил язык — сообразил, что не стоит лезть поперед старших.
Филипп сделал вид, что не понимает смысла происходящего. Удобная позиция: «Меня это не касается». Отец молчал. Неловкую паузу нарушила мать. Она оторвалась от изучения вензеля на салфетке и миролюбиво проговорила:
— Эль, мальчик мой, брак — это серьезный вопрос. Тут нельзя рубить сплеча.
— А я и не рублю, — улыбнулся Эрлих. — Я же сказал — Хельм еще не сделал мне предложение.
Глава 7
Вильхельм не мог поверить своему счастью. Эрлих неожиданно перестал рычать и брыкаться, и по вечерам, усаживаясь в флаер, говорил: «Домой», подразумевая, что его надо отвезти в «Яблоневый сад». Конечно, дневное ожидание изматывало: скажет «домой» или скажет «во дворец»? После вожделенного «домой», во время полета на Мелену, в груди разгоралось чувство собственнического обладания. Дома светоч становился «его». Его любовником — иногда усталым, иногда капризным, иногда изобретательным, иногда жадным — до синяков и царапин на плечах.
Знание «мой!» колотилось в висках, когда Эрлих, как обычно впереди, шел по дорожке к дому. И вырывалось в прихожей, как спущенный с цепи пес. Стоило увидеть, как задница обтягивается брюками, когда светоч наклоняется, чтобы снять туфли — готово дело, прощай контроль!
Оттрахав Эрлиха в прихожей, Хельм обычно оттаскивал его в ванную, а иногда прямиком на кровать. Довольный любовник дремал, время от времени потягиваясь и краем глаза посматривая в телевизор, или утыкался в ноутбук, строча сообщения и комментарии в блог. После получаса отдыха Вильхельм настораживался — важно было не пропустить момент, когда Эрлих захочет есть. Если светочу удавалось ускользнуть от надзора, он добирался до холодильника и устраивал в нем ревизию, нещадно вышвыривая в мусорку просроченные продукты. Срок годности определялся крайне приблизительно: «Это может скоро испортиться!», и аргументы: «Не испортится, я это сейчас съем», не помогали. Вырвать продукты у Эрлиха из рук не получалось, доставать их из мусорного ведра Хельм не рисковал, а от бессмысленного разбазаривания еды у него портилось настроение. Поэтому он предпочитал бдеть, предупреждая выход любовника на кухню, и по требованию приносил ему в постель легкий ужин — неудобоваримый, на его вкус, коктейль из морепродуктов или питьевой йогурт с рогаликами, до которых Эрлих был большим охотником, или еще какую-нибудь чепуху.
Перед отходом ко сну они обычно долго копошились, устраиваясь в удобных позах. Светоч желал засыпать, используя Вильхельма, как матрас или любимую плюшевую игрушку — возился, укладывал на него руки и ноги, щекотал волосами шею и выказывал недовольство и одобрение одновременно:
— Ты теплый… и большой… но не очень мягкий. Надо тебя чуть-чуть раскормить.
«Ага, сейчас, — думал Хельм, регулярно устраивавший себе разгрузочные дни на воде, салате и хлебцах. — Когда с работы попрут за то, что жопа в флаер не лезет, я им так и скажу — нельзя меня увольнять, я разъелся, чтоб Эрлиху спать удобно было».
Вслух он, разумеется, ничего не говорил — просто изворачивался и осторожно целовал светоча в нос.
Вильхельм и не подозревал, что к сорока годам разгрузочные дни, как и попытки сидеть на жесткой диете, перестанут помогать «блюсти линию», но с работы его не попрут. Да и задница, несмотря на охи и вздохи, в пилотское кресло помещаться будет, только ремень начнет сильнее давить на живот. А светоч, получивший возможность засыпать на теплом и мягком, останется очень доволен.
Утром они просыпались от звуков государственного гимна — Хельм его уже возненавидел, но заставить Эрлиха сменить звук на будильнике не мог. Вечерняя позиция менялась — он всегда поворачивался набок и сам укладывал на любовника руки и ноги, отчего государственный гимн разбавлялся сонными жалобами: «Слезь с меня скотина, опять плечо придавил!»
Пока светоч продирал глаза, зевал и потягивался, Вильхельм успевал смотаться в ангар и выпить чашку растворимого кофе, входившего в список запрещенных продуктов — «я не желаю, чтоб ты травился всякой химией!». После этого он чувствовал себя готовым к любым неожиданностям — натуральный кофе такого эффекта почему-то не производил — и бегом возвращался в дом. Он остро и полно ощущал радость утра — Эрлих, встрепанный, толком не проснувшийся, закутанный в одеяло и раскладывающий пасьянс на пристроенном на столик ноутбуке, был «его, и только его». И неважно, что это изменится, когда они сядут в флаер. Потому что есть шанс, что вечером Хельму вновь прикажут: «Домой».