Свободное время сразу исчезло. Адреса-то из пяти колоний, пока из Врат во Врата намотаешься… Он побывал на Хотосе, заглянул на Флору — из чистого интереса, тамошние цены были ему не по карману — и сосредоточился на Мелене. Если переезжать, то в колонию с хорошим климатом.
Пятый по счету дом оказался не особо большим, но уютным. Заглядывавшее в окна солнце расстилало светлые дорожки на крашеных дощатых полах, вызывая детское желание разбежаться и прокатиться по половице. Задняя дверь выходила в заросший, запущенный фруктовый сад. Через него, по вымощенной кусками кирпича и плитки дорожке, можно было пройти к утепленному зимнему ангару для флаера. В ангар Хельм сразу же влюбился. Чувствовалось, что в нем хозяйствовали с душой — верстак, куча полочек, на которых разложены инструменты и запчасти, самодельные табуретки, обогреватель.
— Флаер мы продали пять лет назад, — объяснил хозяин. — Муж уже не летает… тяжело. А добро все это так и осталось.
— Вы его будете забирать? — жадно спросил Вильхельм.
— Нет. Зачем оно нам? Если захотите вывезти, позвоните в здешнюю службу уборки, они подгонят грузовик.
— Ни в коем случае! Тут столько всего хорошего! Я собираюсь покупать флаер. Года через три… как выплачу кредит за дом.
— Вы хотите здесь остаться? — с сомнением спросил мужчина. — Это глушь. Никаких развлечений. Самое необходимое в городишке имеется, конечно. Супермаркет, рынок. Разумеется, есть отделение банка, часовня Пламени.
— Меня это устраивает. Если бы я хотел шума и веселья, я бы купил квартиру в Нератосе. Но я хочу тишины.
Оформление кредита в банке и документов на собственность заняло несколько дней. После этого Вильхельм отправился на медкомиссию, к психологу, на тренажеры… привычный маршрут. Психологу он подробно рассказал, как ему не нравится быть в центре внимания, щедро поделился воспоминаниями о брифинге, а о действительно беспокоивших проблемах упоминать не стал — каким образом психолог ему поможет светоча вернуть?
Пара недель промелькнула, как короткий рекламный клип. Вильхельм выговорил у командира право пользоваться флаером, и по вечерам, после тренировок и полетов, отбывал на Мелену, в «Яблоневый сад». Дом, конечно, требовал ремонта и покраски, но деньги закончились, и Хельм отложил решение первоочередных проблем на «после зарплаты». Он погрузился в подсчеты банок краски и рулонов обоев, бегал по магазинам стройматериалов, узнавая цены, и в результате был ошарашен появлением Эрлиха у флаера — о том, что он является его личным пилотом Вильхельм как-то подзабыл.
Встреча прошла «ни холодно, не жарко». Светоч разговаривал с ним, как с незнакомцем, и проявил эмоции только один раз: скривился, когда увидел лежащий на заднем сиденье прозрачный пакет с обедом — булочка, вареное яйцо и два плавленых сырка.
Следующий месяц превратился в пытку. Браслеты Эрлиху еще не вернули — первую неделю он вообще ходил с подвешенной на перевязи рукой. И бесился, когда Хельм проявлял заботу — поддерживал, подхватывал или подносил какие-то пакеты. Борьба заставляла их сталкиваться ладонями, и однажды Вильхельм уловил знакомую щекотку. Светоча вымотала подготовка к масштабным учениям — под глазами появились темные круги, а в голосе все чаще проскальзывали раздраженные нотки. Судя по всему, наличие или отсутствие магии у него впрямую зависело от спокойствия и хорошего настроения. Вильхельм прекрасно помнил, что в больнице, натрахавшись, наевшись и выспавшись, Эрлих магией просто-таки искрился.
«Загонит же себя! Запереть бы его в «Саду» на пару суток».
Тащить упрямца в гости силком было рискованно. А намеки светоч не понимал. Или делал вид, что не понимал — не разберешь.
Хельм два раза пытался накормить его яблоком, приговаривая: «Это из моего сада». Эрлих яблоко не брал и корчил такие гримасы, что подмывало в отместку съесть при нем сырок — просто из вредности.
В результате Вильгельм попер напролом — днем, в ответ на распоряжение: «Возвращаемся в Нератос, я пообедаю в клубе», самовольно перешел на «ты» и предложил:
— А давай пообедаем у меня? Я хочу тебе дом показать.
— Дом? — нахмурился светоч.
— Ну да, дом, Я купил. Помнишь, ты тогда говорил — «купим»? Я и купил.
— Хорошо, — после недолгого молчания согласился Эрлих. — Вези. Посмотрю.
На радостях Хельм, быстро доложившийся начальству о маршруте, нарушил правила движения, проскочил короткий отрезок воздушного коридора «против шерсти» и приземлил флаер на площадке возле «Яблоневого сада».
Светоча ни сад, ни ангар не впечатлили. Он остановился на дорожке, явно не желая заходить в дом, и спросил:
— Так что ты хочешь? Я должен оплатить покупку? Скажи сумму, я оплачу.
От обиды и злости Вильхельм потерял дар речи. Эрлих смерил его недовольным взглядом и отвернулся к ангару, ожидая ответа. Скрутить его и перенести через порог оказалось минутным делом — любовник приготовился к торговле, не к нападению.
— Дрянь, — коротко выдохнул Хельм, сваливая добычу на пол, и, предупреждая сопротивление, придавил ее всем весом. А потом вгрызся в порозовевшее ухо, вымещая накопившуюся за месяц, плюс вызванную наглым заявлением досаду.
Светоч охнул, дернулся и застонал — Вильгельм, отрывая пуговицы, просунул руку под китель и рубашку и сильно сжал попавшийся под пальцы сосок. Ни на что, в общем-то, не рассчитывая, он накрыл ладонью чужую ширинку и обнаружил сюрприз. У Эрлиха стояло будь здоров как, и от этого у Хельма сорвало остатки крыши.
Дальнейшее помнилось расплывчато — вроде бы светоч обзывал его животным, но при этом стоял на четвереньках и очень активно подмахивал, а потом уже и не обзывал, а они оба кричали в голос, словно соревнуясь, и, кажется, Вильгельм выиграл. А может быть, и нет.
Потом, лежа на полу и облизывая побагровевшее ухо светоча, он покивал в ответ на заявление: «Ты — как злая собака!», и подумал, что будь он собакой, жилось бы проще. Никаких косых взглядов, никакого осуждения общественности или недовольства венценосной родни — Эрлих захотел и завел животину. И кому какое дело — породистый пес, или дворняга? Главное, что хозяина любит и охраняет. А с кеннорийцем такой номер не пройдет.
Озвучивать эту мысль вслух он не стал. Светоч имел привычку понимать все по-своему, докапываться до несуществующих подземных корней, и мог усмотреть в заявлении любую крамолу. А Хельму сейчас не хотелось выслушивать речи о ценности души, о том, что принижать себя нельзя никогда и ни при каких обстоятельствах, или — вот уж, помилуйте! — получить обвинение в латентной зоофилии. Ему хотелось еще хоть пяток минут спокойно полежать рядом. Рядом с Эрлихом — не с принцем, и не с будущим главой штаба воздушно-десантных войск. А со своим любовником — ехидным, колючим, быстро устающим мужиком, с которым хочется поделиться силой.
Глава 6
Ярость разочарования не унималась. В первую очередь Эрлих корил себя — ну каким же надо быть идиотом, чтобы не сложить два и два? Ведь с самого начала чуял, что что-то неладно — Бауэр ничего не просил, ни на что не претендовал, не строил планов, не задавал лишних вопросов. Пугался, когда ему выражали недовольство, и потом даже ластился с опаской — залезал под руку, позволяя трепать себя по жестким волосам и молча всматривался в лицо, хлопая ресницами. Сразу надо было сообразить, что это не проявление любви — какая между ними может быть любовь, сожри ее Пламя? Он, Эрлих, уцепился за первого попавшегося кеннорийца, который не сунул ему прошение после бурно проведенной ночи. Его подкупили проявлением бескорыстной заботы, безмолвным «делай со мной, что хочешь: я — твой».
Хороший мальчик… тьфу!.. вышколенный офицер Бауэр выполнял очередную служебную инструкцию. Присягнув на верность их семье, он согласился отдать в чужое распоряжение все, что от него потребуют — жизнь, магию, тело.
«Прав был Юрген, когда говорил: «Не придумывай о нем большего, чем он есть». А я придумал, придурок!»
Изнывая от злости, Эрлих перессорился с врачами, вытребовал направление в военный госпиталь в Нератосе, и, прежде чем покинуть Кеннор, посетил похороны дяди Руди. На похоронах стало совсем тоскливо — единственный достойный противник, способный оказать сопротивление и нанести превентивный удар, спрятался от него под крышку саркофага. С соплей Эдвардом и чопорным Филиппом войны не выйдет — сразу побегут жаловаться отцу. А воевать с отцом Эрлих все-таки побаивался. Он ограничился тем, что наговорил Эдварду мелких гадостей и удрал в Нератос. Не во дворец, в военный госпиталь, куда не пускали пронырливых журналистов. И охранников не пускали, если ты подпишешь специальный отказ.
Воспоминания об утраченном счастье ныли, как расшатанный зуб — а ведь пару недель он был счастлив, по-настоящему счастлив, разговаривая, обнимаясь, трахаясь с офицером Бауэром. И почти привык чувствовать тепло его тела, тяжесть рук и слушать то недовольное, то умиротворенное, то возбужденное сопение под ухом. Эрлих даже оттенки этого сопения начал различать, да!
С ноющей болью, занявшей место ярости и злости, надо было как-то бороться, и он затребовал полное досье на Вильхельма. Не тот куцый файл, который Эрлих просмотрел, воспользовавшись ограниченным доступом к личным делам сотрудников Корпуса, а подробную информацию. «От» и «до».
Позже, когда его выворачивало над раковиной, он понял горькую суть поговорки: «Многие знания — многие печали». Нет, для него не явилось открытием, что сдачу зачетов снимают на видео. Сам разбирал с инструктором ошибки — здесь заклинанию не хватило росчерка мизинцем, и из-за этого вместо ледяной глыбы на бетонную площадку обрушился ворох гигантских сосулек. Но видеть Бауэра, покорно опускающегося на четвереньки, оказалось невыносимо. А когда к трахающейся парочке присоединился второй инструктор, и пыхтящий Вильхельм открыл рот и начал сосать, Эрлиху стало совсем плохо. А он-то удивлялся странностям: член в глотку пропускать — пожалуйста, а целоваться не умеет от слова «совсем». Чему тут удивляться? В программу обучения поцелуи не входили.
Горечь открытия подпитывало не ханжество. Как ни странно, Эрлиху было бы проще, если бы Бауэр кувыркался в койке с двумя мужиками по собственному желанию. Можно было бы лицемерно — сделав вид, что не грешил ни разу в жизни — осудить его за распутство и выкинуть эту историю из головы. Или просто выкинуть историю из головы — Вильхельм не строил из себя целку и высокоморальную личность. Ну, пошалил в девятнадцать лет, с кем не бывает? Но Бауэр старательно подмахивал, сопел и сосал, готовясь выполнять свои будущие служебные обязанности. И он их честно выполнял, оказавшись в кровати Эрлиха. Честно, честно — в досье имелась пометка инструктора: «Не пригоден как активный партнер, не удерживает контроль над ситуацией, склонен заботиться о собственном наслаждении».
«Можно себя поздравить. При всех заверениях, что я никогда не воспользуюсь служебным положением в личных целях, я им воспользовался так, что ни Эдварду, ни Руди и не приснилось бы».
Попытка пожаловаться Юргену — больше пожаловаться было некому — не дала положительных результатов.
— По-моему, ты загоняешься по пустякам, — выслушав его сбивчивый рассказ, заявил бывший любовник. — Или тебя беспокоит, что кто-то может его досье обнародовать? Так уничтожь компромат, у тебя на это власти хватит.
Эрлих взвился — Юрген не желал понимать простых вещей. В конечном счете, дело было даже не в Вильхельме! Принца Утрёхта, будущего главнокомандующего силами ВДВ отымела сама система, отымела специально обученным болтиком в его собственную дырку, и тщательно растерла осколки вытраханных иллюзий по бетонным плитам плаца.
Однако совет бывшего любовника об уничтожении компромата он запомнил. И, на всякий случай, «обрубил хвосты» — досье офицера Бауэра похудело и поредело. Провернув эту операцию, Эрлих обрел вкус к деятельности. Он попробовал искоренить зло в системе — запретить спецобучение и «особые услуги» — но потерпел неудачу. Его гневное послание на пяти листах, в котором он напирал на поругание семейных ценностей, принуждение и лишение свободы выбора, пообещали передать в Министерство Военного Образования и рассмотреть весной следующего года, когда придет время вносить коррективы в программу.
Сообразив, что чем больше он привлекает внимание к скользкой теме, тем ярче высвечивается его грешок, Эрлих унялся. Он вышел на работу в штаб — рука рукой, а осенние учения никто не отменял.
Встреча с Бауэром всколыхнула поутихшую злость. Болтик системы выглядел прекрасно, лоснился здоровым блеском и продолжал жрать всякую дрянь — неужели пилотам Корпуса так мало платят, что он не может себе позволить кусок нормального сыра купить?
И, конечно же, офицер Бауэр начал рьяно выполнять служебные инструкции. Подхватывал его под здоровый локоть, когда надо и когда не надо, вырывал из рук любой намек на тяжесть — «я вам помогу, хаупт!» — и даже подсовывал какие-то фрукты. Когда Эрлих, стараясь выдержать равнодушный тон, просил его унять лишнее рвение, смотрел взглядом побитой собаки — только уши не прижимал. А через полчаса снова лез со своей фальшивой заботой!
Намеченный план — полетать с Вильхельмом год, пока забудется история с героическим спасением жизни, а потом сплавить его с глаз долой — затрещал по швам. Бауэра было слишком много, его прикосновения чувствовались слишком сильно, а когда у Эрлиха случился очередной провал магии, он вообще ощутил себя попавшим в капкан. Ему хотелось прижаться к Вильхельму, раствориться в ауре чужой силы, полежать рядом — хотя бы часок. А лучше бы провести ночь, валяясь на Бауэре, как на матрасе — в больнице Эрлих приспособился спать на его плече. Проявлять слабость было нельзя. Ляжешь рядом, значит, дашь сигнал, что готов принять и все остальное. А все остальное — нет. Обманывать себя, принимая желаемое за действительное — мы два свободных парня, завалившиеся в койку по взаимной симпатии — глупо. Трахаться, отдавая себе отчет, что на тебя лезут, выполняя «особую инструкцию» — бр-р-р…
«А так хотелось пожить пару лет для себя. Да и потом… ну, женят. Муж — не шкаф, можно и подвинуть. Вон, Эдвард же себе ни в чем не отказывает…»
Проблемы магии — ладони похолодели только раз — меркли по сравнению с неутоленным сексуальным желанием. При виде Бауэра у Эрлиха вставал член — регулярно и уверенно. Утром и днем — как раз тогда, когда полно дел — трахаться хотелось невыносимо. К вечеру охота пропадала. Ее вымывала ноющая боль в руке и вечерняя усталость. Вернувшись во дворец, Эрлих ложился в ванну, дожидался, пока мышцы расслабятся в теплой воде, натирался мазью и заваливался в кровать с ноутбуком, откладывая вызов шлюх «на завтра». А утром все начиналось по новой — перед глазами маячил свеженький, облизывающий минетные губы Вильхельм, и…
День своего сокрушительного поражения Эрлих запомнил навсегда. Услышав слова Бауэра: «ты же говорил дом купить, вот я и купил», он окончательно разочаровался. Решил сдержать нечаянно вылетевшее слово, оплатить покупку, и объяснить не рассчитавшему силы придурку, что это единственная и последняя уступка. Больше он не получит ничего и никогда.
«И пусть приготовит заявление об увольнении по собственному желанию. Мне неважно, что он там напишет. А будет упираться — Юргена на него натравлю».
Вильхельм, услышав о деньгах, изменился в лице. Только что выглядел, как обычно — посматривал чуть виновато, с готовностью отступить, если на него прикрикнут, и вдруг…
Эрлих успел испугаться — завалить Бауэра без браслетов было практически невозможно. Выше, тяжелее, сам говорил, что регулярно тренируется, а тут еще и рука… Ткнувшись носом в пыльный, воняющий сыростью палас в прихожей, он хотел крикнуть: «А что тебе тогда надо?», но захлебнулся стоном — Вильхельм, дрянь, со всей дури укусил его за ухо. Как овчарка, месяц просидевшая на голодном пайке.
А потом Эрлиха предало собственное тело. Бауэр рвал на нем китель и рубашку, добираясь до кожи, жадно лапал, давая ответ на невысказанный вопрос, а он подавался навстречу горячим ладоням и твердому члену, забыв об инструкциях и фальшивой заботе. И нисколько не мешало, что любовник заботится о собственном наслаждении: Эрлиху такая доля перепадала — захлебнуться можно.
После бурного секса навалилась дремота. Он чувствовал, как его поднимают с пола, несут на кровать, обтирают щекотно-прохладным полотенцем. После этого веки сомкнулись — не поднять, словно на них положили тяжелые монеты. И Эрлих даже не успел попросить разбудить его через пятнадцать минут.
Он проснулся в сумерках, и проснулся приятнейшим образом, как настоящий принц — Вильхельм разбудил его поцелуем. И, не дав толком разлепить глаза, заявил: